Тишина наступила, и лишь вздохи смущали ее.
Вечер был морозный и ясный, пламенели горы и вершины ближних елей; потом они полиловели, и лишь дорога, на которой лежал ниц король, все еще переливалась красками, будто лента алая и золотистая, и блеск струился на короля, епископов и вельмож.
Но вот ветер поднялся на вершинах гор и, неся на крыльях снежные искры, слетел в долину. Ближние ели стали клонить заснеженные свои верхушки и кланяться своему господину и зашумели громко и радостно, словно старую песню запели: «Здравствуй, здравствуй, государь наш милый!»
Тьма уже разлилась в воздухе, когда королевская свита тронулась дальше. За ущельем открылась широкая долина, терявшаяся вдали. Отблески потухали кругом, лишь в одном месте небо все еще алело.
Король начал читать «Ave Maria»[22], прочие усердно повторяли за ним слова молитвы.
Родная земля, которую они давно не видали, горы, которые окутывала ночь, гаснущие зори, молитва — все это настроило сердца и умы на торжественный лад, и, кончив молиться, в молчании продолжали свой путь король, вельможи и рыцари.
Затем ночь спустилась, только на востоке все больше рдело небо.
— Поедем на эти зори, — молвил король, — странно мне только, что они все еще горят.
Но тут подскакал Кмициц.
— Государь, это пожар! — крикнул он.
Все остановились.
— Как пожар? — удивился король. — А мне сдается, это заря!
— Пожар, пожар! Я не ошибся! — кричал Кмициц.
Уж он-то и впрямь был с этим знаком лучше всех спутников короля.
Сомнений больше не было, над мнимой зарею, то светлея, то снова темнея, поднималась, клубясь, багровая туча.
— Да не Живец ли это горит? — воскликнул король. — Враг, может, бесчинствует там!
Не успел он кончить, как послышались голоса, и в темноте перед свитой замаячило человек двадцать всадников.
— Стой! Стой! — закричал Тизенгауз.
Те остановились, не зная, что делать.
— Люди! Кто вы такие? — спросили из свиты.
— Свои мы! — раздались голоса. — Свои! Из Живца ноги уносим! Живец шведы жгут, людей убивают!
— Да постойте же, ради бога! Что вы это толкуете? Откуда они там взялись?
— Нашего короля они подстерегали. Тьма их, тьма! Храни его бог и пресвятая дева!
Тизенгауз на минуту совсем потерял голову.
— Вот что значит ехать с небольшим отрядом! — крикнул он Кмицицу. — Чтоб тебя бог убил за твой совет!
Но Ян Казимир начал сам расспрашивать беглецов.
— Где же король? — спросил он у них.
— Король в горы ушел с большим войском, два дня назад проезжал он Живец, ну они его и настигли, — где-то там, под Сухой, бой был. Не знаем мы, захватили они короля, нет ли, но только сегодня под вечер воротились в Живец и жгут, убивают!
— Езжайте, люди, с богом! — сказал Ян Казимир.
Беглецы торопливо миновали свиту.
— Вот что ожидало нас, когда бы мы поехали вместе с драгунами! — воскликнул Кмициц.
— Государь! — обратился к королю епископ Гембицкий. — Впереди враг! Что делать?
Все окружили короля, словно своими телами хотели защитить его от внезапной опасности; но он все глядел на зарево, которое отражалось в его глазах, и молчал; никто не порывался заговорить первым, так трудно было что-нибудь посоветовать.
— Когда покидал я отчизну, светило мне зарево, — промолвил наконец Ян Казимир, — воротился — другое светит…
И снова воцарилось молчание, только было оно еще дольше.
— Кто может дать совет? — спросил наконец епископ Гембицкий.
Тут раздался голос Тизенгауза, звучавший горькой насмешкой:
— Пусть же тот даст теперь совет, кто не задумался подвергнуть опасности особу короля, кто уговаривал его ехать без охраны!
В эту минуту из круга выехал всадник, это был Кмициц.
— Ну, что ж! — сказал он.
И, привстав в стременах, повернулся к стоявшей неподалеку челяди и крикнул:
— Кемличи, за мной!
И пустил коня вскачь, а за ним во весь дух понеслись три всадника.
Крик отчаяния вырвался из груди Тизенгауза.
— Это заговор! — сказал он. — Изменники дадут знать врагу! Спасайся, государь, покуда есть еще время, ибо шведы скоро закроют выход из ущелья! Спасайся, государь! Назад! Назад!
Но Ян Казимир потерял терпение, глаза его сверкнули, он выхватил внезапно шпагу из ножен и крикнул:
— Уйти еще раз со своей земли, да боже упаси! Будь что будет, с меня довольно!
И он вздыбил шпорами коня, чтобы тронуться вперед; но сам нунций схватил коня за узду.
— Государь, — сказал он сурово, — судьбы отчизны и католической церкви в твоих руках, и не волен ты подвергать себя опасности.
— Не волен! — повторили епископы.
— Клянусь богом, не ворочусь я в Силезию! — ответил Ян Казимир.
— Государь! Выслушай просьбу твоих подданных! — сложил с мольбою руки сандомирский каштелян. — Коль не хочешь ты воротиться в цесарские земли, так хоть отсюда надо уйти, проехать к венгерской границе или вернуться назад, чтобы нам не перерезали путь. У выхода из ущелья мы и подождем. Придет враг, одна тогда надежда на коней останется, но хоть не запрет он нас, как в мышеловке.
— Что ж, быть по-вашему! — смягчился король. — Не презираю я разумного совета, но по чужим землям скитаться больше не стану. Коли там нельзя будет пробиться, пробьемся в другом месте. И потом, я все-таки думаю, что зря вы пугаетесь. Коль скоро шведы искали нас среди драгун, как рассказывали эти люди из Живца, стало быть, не знают они о нас, и никакой измены, никакого заговора не было. Поймите же это, ведь вы люди опытные. Не стали бы шведы трогать драгун, выстрела бы по ним не дали, когда бы им донесли, что мы едем вслед за драгунами. Успокойтесь же! Бабинич разведать поехал со своими людьми и, наверно, скоро воротится.
С этими словами король повернул коня назад, к ущелью, за ним последовали его спутники. Они остановились там, где проезжий горец показал им границу.
Прошло четверть часа, полчаса, час.
— Вы замечаете, — промолвил вдруг ленчицкий воевода, — что зарево становится меньше?
— Гаснет, гаснет на глазах, — раздались голоса.
— Это добрый знак, — заметил король.
— Возьму я человек двадцать и проеду вперед, — сказал Тизенгауз. — Мы остановимся в полуверсте от того места, где стояли, и, коль шведы станут подступать, будем задерживать их, покуда костьми не ляжем. У вас хоть будет время подумать о том, как спасти его величество.
— Оставайся со всеми! — приказал король. — Я запрещаю тебе ехать!
— Государь, велишь потом расстрелять меня за ослушание, а сейчас я поеду, ведь в опасности твоя жизнь!
И, кликнув десятка два надежных солдат, он тронулся с ними вперед.
Они остановились у выхода в долину и стояли тихо, держа наготове ружья и прислушиваясь к малейшему шороху.
Долго ждали они в молчании, наконец до слуха их долетел скрип снега под копытами лошадей.
— Едут! — шепнул один из солдат.
— Не отряд что вовсе, лошадей, слышь, немного, — подхватил другой. Пан Бабинич едет!
Между тем всадники приблизились в темноте, они были уже в нескольких десятках шагов.
— Кто там? — крикнул Тизенгауз.
— Свои! Не стрелять! — раздался голос Кмицица.
В ту же минуту он появился перед Тизенгаузом и, не узнав его в темноте, спросил:
— Где же король?
— Там, позади, у входа в ущелье! — ответил, успокоившись, Тизенгауз.
— Кто это говорит? Не разгляжу впотьмах.
— Тизенгауз! А что это за штука большая такая перед седлом у тебя?
С этими словами он показал Кмицицу на темный предмет, переброшенный через седло.
Но пан Анджей ничего не ответил, проехал мимо. Доскакав до королевской свиты, он узнал короля, так как у входа в ущелье было гораздо светлей.
— Государь! — крикнул он. — Путь свободен!
— Шведов уже нет в Живце?
— Они отошли к Вадовицам. Это был отряд немецких наемников. Да вот один из них тут у меня, допроси его сам, государь!
И пан Анджей неожиданно с такой силой швырнул наземь переброшенный через седло предмет, что стон пошел в ночной темноте.
— Что это? — удивился король.
— Это? Рейтар!
— Господи! Да ты и языка привез? Как же ты его добыл? Рассказывай!
— Государь! Когда ночью волк крадется за отарой овец, одну овцу ему легко унести. Да сказать по правде, не впервой это мне.
Король руками развел.
— Вот это солдат так солдат! Нет, вы только подумайте! Да с такими слугами я могу хоть в самую гущу шведов ехать!
Тем временем все окружили рейтара, который не поднимался с земли.
— Допроси его, государь, — не без кичливости сказал Кмициц. — Хоть не знаю я, сможет ли он отвечать, придушили мы его немного, да и попытать тут его нечем.
— Влейте ему горелки в глотку, — приказал король.