Недостижимые горы скрывались на горизонте за туманной дымкой. По разогретой солнцем земле молниями пробегали извилистые трещины. Чахлые кустики робко тянули к небу сухие ветки, вспоминая прошедший сезон весенних дождей.
– Надо успеть до вашего Очищения, – произнес Жаб. – Хочешь еще лепешку?
– Спасибо, не надо. А ты… Ты знаешь, когда очистишься?
– Нет, – сказал Жаб. – Очищение не происходит у моего народа.
– Значит, неизвестно, когда ты вновь родишься? – удивился я.
– Я даже не знаю, когда я умру, – негромко сказал Жаб и начал спускаться с утеса. – Хотя это произойдет очень скоро.
– Почему?
Жаб остановился и оглянулся.
– Мы живем недолго, – сказал он, – но очень интересно. А ты вытри руки.
– К вам, зеленокожим, нельзя прикасаться?
– Ага! – ухмыльнулся Жаб. – Говорят, что мы ядовитые.
Я принялся лихорадочно тереть ладони.
Жаб засмеялся – скрипуче, глухо заперхал и пошел дальше, оставляя в нагретом песке большие трехпалые следы.
Мы познакомились сегодня утром…
…– Черт! – нога угодила во что-то липкое, и я едва не упал.
Всю землю впереди покрывала огромная ловчая сеть. Сквозь крошечные белые цветы блестели нити паутины.
Я рванулся сильнее.
– Не советую, – сказал паутинный кокон, лежащий неподалеку, – только больше запутаешься.
Сквозь прореху в коконе проглядывал большой желтый любопытный глаз.
– Лучше приготовься драться – он сейчас выползет.
В метрах двадцати от меня из норы появились длинные лапы и ощупали паутину.
– Вот черт, – повторил я.
Паутинники – хищники равнины. Одни из многих. Но у них есть еще другое имя, данное зеленым народцем.
Смерть.
Рука сама потянулась к висящему за спиной мечу. На солнце сверкнуло длинное лезвие.
– Да ты у нас прямо оса с жалом, – произнес кокон. – Ну-ну.
Я взмахнул мечом. Растаяли в воздухе опутавшие ноги лоскутки паутины. Еще взмах – острое лезвие рассекло кокон. От края до края.
– Эй! Поосторожнее! – из паутины появилась ухмыляющаяся физиономия существа из зеленого народца. – Можешь называть меня Жабом, незнакомец.
Паутинник выполз из норы. Огромное розовое тело, покрытое тонкими волосками, вздрагивало под яркими солнечными лучами. Безглазая морда хищника сопела в нашу сторону. С торчащих клыков капала мутная жидкость и впитывалась в песок.
Слюна? Яд?
– Он что – слепой? – прошептал я.
Передняя лапа паутинника дернулась.
– Ага, – радостно сообщил Жаб, – но добычу находит очень даже легко… И быстро. Я очень ловкий – он меня совсем чуть-чуть укусил… Но нога все равно не сгибается.
Паутинник, перебирая лапами, побежал в нашу сторону.
Топ-топ-топ.
– Беги, – тихо сказал Жаб.
Я присел.
– Залезай. Быстрее!
Зеленокожий вскочил и уцепился за мою куртку. Я побежал. Позади слышался топот – зверь преследовал нас, как разливающаяся вода в весенних реках – равномерно и неукротимо.
– Т-ты извини, что с-сразу не предупредил. Не заметил т-тебя. На-на-на ле-ле-во, – проговорил Жаб. – Ви-видишь кусты? Беги к ним!
«Кусты?»
Но сейчас было не время рассуждать – я устремился в указанном направлении. Паутинник пыхтел позади. Зеленокожий становился все тяжелее.
Впереди поднимались непроходимые колючие заросли. Из толстых шаров на концах скрюченных ветвей торчали длинные шипы.
«Все! – промелькнула мысль. – Надо драться».
– Падай! – заверещал Жаб мне на ухо. Я упал, как подкошенный. Зеленокожий кубарем скатился на землю.
«Хлоп! Хлоп! Хлоп!» – раздалось со стороны кустов.
В воздухе просвистели десятки игл. Позади меня захрипел паутинник. Заскреб лапами по песку.
И – тишина.
Обернуться я не решался.
Жаб лежал на земле и благодарно таращился на меня.
– Готов! – сообщил он. – Метко бьют. Но ты не поднимайся, может, они еще не все запузырили.
– Что-что?
– Газовые пузыри лопаются и выстреливают семена с ядовитыми иглами. Бом-м-м! – хлопнул ладонями с перепонками между пальцев Жаб, подняв тучку песка. – И паутинник парализован. Потом из него новые кусты вырастут – на живом-то удобрении. Ты лежи, а я проверю, не осталось ли еще зарядов.
Неожиданно Жаб подскочил с воинственным криком метра на два вверх и рухнул обратно на землю. Над нами взвизгнули несколько игл.
– Ну, – сказал Жаб. – Отстрелялись. Можно вставать.
Вначале я перевернулся на спину и посмотрел на неподвижного паутинника. Кончики лап еще подергивались. Острые клыки вспахали землю. Похромавший мимо Жаб пнул розовое тело хищника, а затем остановился и задумался. Потом аккуратно выдернул несколько игл и спрятал в сумку.
Когда мы отошли на достаточное расстояние, Жаб зашлепал к паутине.
– Ты куда? – спросил я, но зеленокожий не ответил.
Вскоре он вернулся, трепетно неся выкопанный с землей белый цветок.
– Цветы? – удивился я. – Из-за них ты попался в паутину?
– Много ты понимаешь! – буркнул Жаб, пряча растение в сумку. – Видишь утес? Надо осмотреться.
* * *
– Что такое жизнь? – спросил Абсолют.
– Жизнь – это любовь, – ответил Бродяга.
– Очень странно. Я никогда не мог понять, что вы, люди, скрываете за этим словом, какой смысл вкладываете в непонятное для меня чувство. Но я с интересом выслушаю и другие твои версии. В следующий раз.
* * *
В свете ночного костра Жаб отбрасывал причудливую колеблющуюся тень. Потрескивали горящие ветки. Черное небо смотрело на нас двумя белыми глазами – лунами.
– Откуда ты знаешь человеческий язык? – спросил я.
– Я – умный! – с гордостью ответил Жаб. – Быстро учусь и все запоминаю.
Он протянул к огню надетого на прут большого жука.
– С самого утра хотел тебя спросить, – сказал через некоторое время Жаб с набитым ртом, – откуда у тебя шрамы на руке?
Я поднял к глазам левую руку. На запястье висел прибор с красной мигающей стрелкой, указывающей в сторону Недостижимых гор. Загоревшую руку от кисти до локтя покрывали тонкие полосы шрамов, идущие одна за другой. Я вспомнил нож в своей руке…
…Кто я? Где я?
Стены комнаты давили, словно захлопнувшаяся ловушка. Я открыл дверь и выглянул наружу. Вокруг теснились прижавшиеся друг к другу каменные дома. Над плоскими крышами возвышалась остроконечная башня. По узкой улице блуждал ветер, и глаза сразу запорошило колючим песком.
– Кто я? – спросил стоящий на улице человек. Он непонимающе смотрел на меня.
Я осторожно прикрыл дверь.
Комната сиротливо пуста: кровать, грубо сколоченный стол и шатающийся стул; холодные голые стены. Неужели это мой дом? На столе лежала записка, придавленная круглым устройством с кожаным ремешком. Сквозь стекло мигала стрелка, освещая пожелтевшую бумагу красными сполохами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});