Среди японцев был тот самый желтозубый купец, который, как-то встретив меня на палубе, умолял выпросить для него привилегии в торговле. Чуть улыбнувшись, он ответил:
– Господин переводчик, японские купцы готовы воспринять все, что может помочь в деле. Им не повредит, если во время этого путешествия они узнают о христианском учении.
Его прямой ответ заставил меня непроизвольно улыбнуться. Это был ответ истинного японца, но слишком уж чистосердечный. Словно заискивая передо мной, они пожелали, чтобы я и дальше рассказывал о славной жизни Христа.
Им не повредит, если они узнают о христианстве. Мне кажется, ответ желтозубого прекрасно продемонстрировал истинное отношение японцев к религии. Долгая жизнь в Японии ясно показала мне, что в религии японцев привлекают лишь мирские блага. Правильнее даже сказать, что религия служит им средством добиться мирских благ. Они поклоняются своим синтоистским и буддийским богам лишь для того, чтобы избежать болезней и стихийных бедствий. Феодалы во имя победы в войне всякий раз обещали пожертвования синтоистским и буддийским храмам. Буддийские монахи, хорошо понимая это, заставляют поклоняться статуе дьявола Якуси Нёрай, который якобы исцеляет людей; никого японцы так не почитают, как его. И не только потому, что хотят с его помощью избежать болезней и стихийных бедствий. В Японии существует множество сект, обещающих верующим умножение богатства и благоденствие, и многие приходят к ним.
От религии японцы ждут только мирских благ. Наблюдая за японцами, я утвердился в мысли, что в этой стране никогда не возникнет настоящая религия, смысл которой в вечной жизни и спасении души. Существует огромная разница между их верой и христианской. Но, как известно, клин клином вышибают – мне придется прибегнуть к этому методу. Если японцы ждут от религии лишь мирских благ, следует открыть им, как можно мирские желания привести в согласие со Словом Божьим. Иезуиты какое-то время преуспевали в этом. Показав феодалам огнестрельное оружие, диковинные товары, привезенные из стран южных морей, они получили взамен разрешение проповедовать христианство. Но впоследствии многими своими действиями возмутили японцев. Разрушали синтоистские и буддийские храмы, пользуясь слабостью воюющих феодалов, создавали крохотные колониальные владения, чтобы обеспечить себе привилегии.
До отплытия из Японии я написал несколько писем. Своему дяде дону Диего Кабальеро Молине, отцу дону Диего де Кабрере и настоятелю монастыря Святого Франциска в Севилье. В них я сообщал, что на обратном пути из Новой Испании в сопровождении нескольких японцев, возможно, заеду в Севилью. Я просил их, если это произойдет, помочь мне устроить яркое, впечатляющее празднество, которое бы доказало испанцам, что слава Господа дошла до крохотной восточной страны. Для севильцев японцы – диковинное зрелище, и можно предположить, что посмотреть на них соберется немало народу, но нужно, чтобы они произвели как можно большее впечатление. Это послужит славе Господа и распространению христианства в Японии, писал я. Чтобы письма дошли как можно быстрее, я собирался отправить их из Акапулько специальным экипажем до Веракруса, а оттуда срочной почтой – до Севильи.
Вчера снова, обучив японцев самым необходимым фразам и отдельным словам, я рассказал им немного о жизни Иисуса.
– Вера твоя спасет тебя!
Я вдохновенно рисовал картины исцеления Господом страждущих в Галилее – картины, как хромые пошли, слепые прозрели, прокаженные очистились. Японцы слушали меня потрясенные. Я знал, что от религии им нужно и исцеление от болезней, потому и выбрал специально эти сцены Писания.
– Однако сила Господа исцеляет не только телесные недуги. Господь исцеляет и души.
Этими словами я заключил сегодняшний рассказ. Думаю, мне удалось хорошо побеседовать с японцами. Но, честно говоря, все еще впереди. Путь долог. По своему многолетнему опыту я знаю, что японцев можно привлечь рассказами о чудесах или об их собственных прегрешениях, но стоит заговорить о Воскресении, составляющем суть христианства, или о Любви, требующей самопожертвования, на их лицах тут же появляется полное непонимание.
Во время ужина капитан Монтаньо сказал, что барометр падает и шторм, которого мы так опасались, медленно, но неуклонно приближается с юга. Действительно, еще после полудня я заметил, что качка усилилась, море, которое вчера было ярко-голубым, постепенно приобрело холодно-свинцовый цвет, сталкивающиеся валы вздымали ввысь белые гребни и с грохотом обрушивались на палубу. Чтобы вывести корабль из полосы шторма, сказал капитан, нужно круто переменить галс.
К полуночи шквал все-таки настиг нас. Вначале качка была не столь уж сильной, и я в каюте, которую занимал вместе с помощником капитана Контрерасом, писал свой дневник. Контрерас со всей испанской командой и японскими матросами поднялся на палубу, и, привязавшись, они ждали приближения шторма. Качка становилась все сильнее. Свеча на столе с громким стуком упала на пол, из шкафа посыпались книги. В панике я выскочил из каюты и устремился на палубу, но не успел ступить на трап, как корабль, получив страшный удар, резко накренился. Я упал. Это была первая громадная волна, обрушившаяся на корабль.
Вода через люк хлынула вниз. Я попытался встать, но поток, несшийся со страшной силой, снова сбил меня с ног. Потеряв четки, заткнутые за пояс, я пополз по залитому водой полу, пока мне не удалось добраться до стены и с неимоверным трудом удержаться в хлеставших струях воды. Качка была ужасная. Кажется, вода добралась до большой каюты, из которой неслись душераздирающие крики; человек десять японцев, толкая друг друга, выскочили оттуда. В кромешной тьме я кричал, чтобы они не выходили на палубу. Они не были привязаны, и их бы мгновенно смыло огромными волнами, перехлестывавшими через палубу.
На мой голос из каюты выбежал с мечом в руках Тародзаэмон Танака. Я крикнул ему, чтобы он загнал купцов обратно в каюту. Он обнажил меч и стал громко ругать мчащихся к трапу купцов. Они остановились и стали пятиться назад.
Бортовая качка сопровождалась килевой, и я прилагал неимоверные усилия, чтобы меня не оторвало от стены. С палубы, точно орудийные залпы, раздавался грохот обрушивающихся на нее волн, внутри корабля с таким же грохотом перекатывались ящики, беспрерывно слышались вопли людей. Я попытался вернуться в каюту, но не мог сделать и шага. Тогда я встал на корточки и, как собака, дополз наконец по воде до своей каюты. Я с трудом открыл дверь, и мне под ноги покатились выпавшие из шкафа вещи. Я взобрался на койку и, чтобы удержаться, ухватился за скобу. Всякий раз, когда корабль кренился, вещи, лежавшие в шкафу, перекатывались то вправо, то влево. Так продолжалось до самого утра. К рассвету на корабле все утихло, качка немного улеглась.