Возвращались к Гжатску вдоль Минского шоссе. Начинало светать. По шоссе от Успенского на восток в три-четыре ряда двигались наши отступавшие войска и беженцы. Повозки, машины, артиллерийские орудия и разрозненные группы людей.
От Гжатска развернулись на юг и полетели вдоль проселочной дороги на Юхнов. На дороге до самого Юхнова войск не обнаружили. В Юхнове дымились догоравшие здания, но фашистских автомашин и танков было очень мало. Город как будто вымер.
Развернувшись на запад, мы обнаружили много немецких войск, автомашин и артиллерии на Варшавском шоссе и на дороге Юхнов — Знаменка.
Большое скопление вражеских войск было также в населенном пункте Угра. Здесь наш самолет интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Один снаряд разорвался рядом с левым мотором и, очевидно, повредил масляный бак. По крылу поползло масло, но мотор работал нормально. Только перед посадкой давление масла упало, и мотор пришлось выключить.
После посадки все данные воздушной разведки доложили с нетерпением ожидавшему нас капитану. Он все записал, дважды переспросил о дороге на Юхнов и уехал на поджидавшей его полуторке к Буденному.
Утром на Гдатский аэродром прибыл помощник командира полка Барулин. В середине дня 6 октября из штаба Резервного фронта поступило распоряжение о передаче нашего полка в состав ВВС 49-й армии и приказ перебазироваться в Каширу. Все экипажи во главе с Красночубенко немедленно вылетели на Каширский аэродром, а два самолета, в том числе и мой, из-за неисправностей остались в Гжатске.
Когда Красночубенко с группой улетел, Барулин сообщил, что приказ отменен. Надо перелетать не в Каширу, где очень маленький аэродром, а в Серпухов, на аэродром Липицы. Изменение приказа запоздало. При посадке на аэродром Каширы выкатился и скапотировал самолет, пилотируемый командиром звена Таракановым.
Под вечер техник Крысин с нашей помощью отремонтировал маслобак и мотор самолета, и мы вылетели на аэродром Липицы. Вместе с нашим экипажем в кабине стрелка-радиста летел и Барулин. Оставленный из-за неисправности в Гжатске самолет СБ экипаж сжег 8 октября, когда бои развернулись за Гжатск.
В полете по маршруту к Липицам погода начала портиться. Густой снег уменьшил видимость до предела и вынудил нас лететь над верхушками деревьев. Из-за невозможности продолжать полет произвели посадку на аэродроме Боровск, где стояло несколько истребителей.
Командир полка на аэродроме Боровск Пруцков сообщил нам, что собирается перебазироваться, и рекомендовал нам не задерживаться на аэродроме. На другой день погода улучшилась, и к вечеру мы перелетели в Серпухов на аэродром Липицы.
Сдав самолет под охрану, всем экипажем устроились ночевать в одном из домов деревни, расположенной на пригорке. Спать улеглись в горнице на полу. Ночью проснулись от канонады выстрелов и недалеких взрывов. Непрерывно гремели залпы артиллерии, ухали разрывы бомб, и где-то рядом время от времени строчил пулемет. Небо было белым от каких-то невероятных пожаров.
Все быстро встали и оделись. Хозяйка стояла на коленях и молилась перед иконами. После того как накануне мы выходили из-под удара танков, а две последние ночи провели под самолетом в Гжатске и Боровске, внезапную стрельбу, взрывы и пожары мы приняли за бой за Липицы, тем более что нам было известно, что перед фашистскими войсками на этом направлении наших войск почти не было.
Обсудив положение с Барулиным, решили пробиваться на аэродром к самолету и попытаться улететь. Но как только Барулин попытался открыть входную дверь, кто-то совсем рядом резанул очередью из пулемета. Отскочив от двери, мы решили выбираться из дома на другую сторону через маленькое окошко в сад. Сосредоточившись в кустах сада, мы увидели, что улица, которую нам надо было пересечь, ярко освещена, а за домом, совсем рядом, короткими очередями стрелял пулемет.
Быстро переползли улицу и, скатившись по откосу на аэродром, подбежали к самолету и начали готовить его к вылету. Здесь, осмотревшись, мы расхохотались и начали хлопать друг друга по плечам, задыхаясь от смеха над самими собой. Никакого боя за Липицы не было. Немецкие бомбардировщики налетели на мост через Оку у Серпухова и повесили много осветительных бомб, которые мы приняли за пожар. А зенитная артиллерия стреляла как по фашистским бомбардировщикам, так и по осветительным бомбам.
— А пулемет? Он же стрелял рядом, — пытался еще уточнить положение Барулин.
Стрелок-радист Монзин сбегал к дому, где мы ночевали, и рассказал, что ночью около нашего дома остановилась полуторка со счетверенной пулеметной установкой. А когда начался вражеский налет, зенитчики с полуторки пытались сбить осветительные бомбы из пулеметов. Вот так и вели мы себя в ту ночь, как пуганые вороны.
Спать больше не ложились. Утром нам приказали перелететь на аэродром Шувоя. В Шувое нам сообщили, что самолеты нашего полка сосредоточиваются на аэродроме Дракино, но место аэродрома в Дракино не указали. Поэтому 10 октября по пути в Дракино мы произвели посадку в Подольске, для того чтобы уточнить место расположения аэродрома в Дракино.
Подольск оказался горячим аэродромом. За два часа, пока мы на нем находились, его трижды бомбили фашистские самолеты. Рвались бомбы, стреляли зенитки, над аэродромом шли воздушные бои. Но летный и технический состав как будто бы и не замечал этого и деловито готовил самолеты к повторным боевым вылетам. Истребители и бомбардировщики вылетали на боевые задания и возвращались, и все это под грохот разрывов бомб и лающие очереди зенитной артиллерии.
На командном пункте я спросил у дежурного, где можно найти командира подразделения бомбардировщиков, чтобы дозарядиться горючим.
— Командир улетел, а его комиссар Горелихин — в соседней землянке, — ответил дежурный.
— Горелихин? Его не Борисом звать?
— Да, это он. Что, вместе служили? — спросил дежурный.
Я ответил, что начинали, и пошел в соседнюю землянку. Приехав из Нижнего Тагила вместе с Горелихиным, мы были курсантами Оренбургской школы летчиков. С яркими командирскими задатками, Горелихин отлично освоил как теоретический курс, так и полеты на самолетах. Каков он теперь?
В землянке я его сразу узнал. Он сидел за сколоченным из грубых досок столом и вслух изучал обстановку на карте, такой же энергичный, со звонким голосом, как и раньше. Мы обнялись и расцеловались. Горелихин был комиссаром эскадрильи и воевал также, как я, на самолете СБ. Мы кратко рассказали друг другу о себе, спросили о товарищах. Как всегда жизнерадостный, неуспокаивающийся, Борис сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});