Читать интересную книгу Дезертир - Валериан Якубовский

— А почему? — заинтересовался Ершов.

— Потому что в тылу врага нет Татьяны Федоровны. А немцам Шилов служить не станет. Там тоже опасно. Впрочем, это особый тип дезертира. Домашний. Он может существовать только на всем готовом и непременно под крылышком матери. Так уж слепила его Татьяна Федоровна.

В словах Невзорова все чаще и чаще проскальзывало что-то очень похожее на правду. "Ведь Шилов в самом деле пять месяцев лечил свои ноги, — забегая вперед, с заметной тревогой поймал себя Ершов. — Чем объяснить это лечение если не симуляцией?" — И тут же утешал себя, что это случайное совпадение фактов из биографии Шилова с доводами Невзорова.

Отвечая на новый вопрос старшего лейтенанта, Ершов не утаил, что после ранения Шилов почему-то всего боялся, во всем видел угрозу для жизни.

— Значит, все-таки Ствига толкнула его к дезертирству. — Невзоров записал об этом и, предложив Ершову закурить, с чувством уверенности сказал: — А то, что Шилов после ранения дрожал за свою жизнь, можно его понять. Выйти живым из такого побоища и принять смерть от какой-то случайности — не все равно. Давайте, Саша, разберемся в этом. Как вы с Шиловым пробирались в партизанский отряд?

Ершов закурил…

— После перевязки, — продолжал он, — Шилов приоткрыл мутные глаза и, делая глотательные движения кадыком, стал ловить что-то рукой в воздухе:

— Пить…

Сняв с ремня стеклянную фляжку, я подал ее больному, и он с жадностью накинулся на питье.

— Хватит. Много нельзя. Как бы не было хуже.

Что-то радостное засветилось в его потухших глазах, и

слабая улыбка опять появилась на его воспаленных губах. Он впервые оказался в таком беспомощном состоянии и был доволен, что о нем заботятся.

— Я много крови потерял, Саша… Ослабел, — как бы оправдываясь за лишний глоток воды, пожаловался Шилов, возвращая ополовиненную посудину.

Потом он попросил есть.

— Побудь один. Я схожу за вещмешком на огневые.

Заметив мою хромоту, он испугался и, приподняв голову, спросил:

— Что с ногой?

— Теперь все в порядке. Вывих был от удара.

Отыскав вещмешок Шилова, я прихватил трофейный автомат с двумя рожками патронов, пристегнул к ремню планшет с картой здешней местности, оказавшийся у трупа лейтенанта Швидкого, и, затаив дыхание, прислушался. Странно было сознавать, что этот бойкий рубеж, сотрясавшийся несколько часов назад от грохота полевых и танковых орудий, не выдавал себя человеческим присутствием. Все живое ушло в небытие. Вражеские танки с расплывчатыми очертаниями, как тени усопших, маячили там, где их застала смерть.

Проходя по огневым, я натыкался на пустые ящики, наступал на стреляные гильзы, которые звенели под ногами, останавливался, подозрительно оглядывался по сторонам, точно за мной кто-то следил, стараясь меня схватить.

Становилось страшновато. Я перебрался за бруствер и вышел из зоны огневых. Теперь другие мысли терзали меня, и главное, в чем я был уверен, нельзя оставаться здесь до рассвета. С восходом солнца нагрянут немцы, так как отправленная в рейд колонна в Лельчицы не прибыла и командующий третьей танковой группой в Калинковичах, где должна произойти встреча, наверняка дал указание карателям идти по следу затерявшейся колонны. "Надо уносить ноги и немедленно", — подумал я и ускорил шаг, спускаясь к дубняку где стояли тылы. Озабоченный предстоящим уходом, я рассчитывал найти там какое-нибудь тягло, чтобы податься в партизанскую пущу.

Однако расчеты остались расчетами. Внизу было то же, что и наверху. Прорвавшиеся в начале боя танки, сожгли машины, поломали повозки, передки артиллерийских прицепов, уничтожили до десятка лошадей. Но трупов ездовых в дубняке не оказалось. Видимо, ездовые собрали оставшихся в живых коней, бегавших по дубняку, и скрылись в окрестных лесах.

Вернулся я к гребню высоты ни с чем.

— Что так долго, Саша? — тоном упрека встретил меня Шилов.

— Надо уходить отсюда.

Шилов соглашался со мной, но боялся, что ночная переправа через незнакомую реку может кончиться для него трагически, и готов был ожидать рассвета, чтобы уйти на заре.

— Вот дождемся полуночи, взойдет месяц, — сказал я, — и тронемся.

— Месяц-то на ущербе, — только и мог возразить Шилов.

— А ты что предлагаешь?

— Я? Ничего, — он вообще не хотел что-то предлагать человеку, от которого зависела его жизнь. — Я думал, — все же намекнул Шилов, — не заглянуть ли в тылы? Может, лошаденка какая… Тогда и торопиться незачем.

— Заглядывал. Там побывали танки.

— А как же я? — невольно вырвалось из его груди. Он чуть не заплакал.

— Успокойся. Тебе нельзя расстраиваться. Все будет хорошо.

— Спасибо, Саша.

Шилов замолчал и почти ничего не ел, хотя не раз протягивал руку к тушенке. Но аппетит чаще приходит во время еды. А душа не принимала пищи.

Поужинав, я завязал мешок и, подложив под голову Шилова, сказал:

— Побудь еще с полчасика один, а я поищу броду.

Взяв автомат, я пошел вдоль берега, надеясь набрести на песчаную отмель, но сколько бы я ни продвигался вверх по реке, встречное течение несло спокойные воды на север по глубокому руслу, проложенному в торфяном грунте. Поэтому вода в Ствиге, как и в самой Припяти, черная и вызывает в человеке чувство озноба, пугая своей обманчивой глубиной.

Потеряв надежду найти брод, я поднялся на южные отроги высоты, прошел несколько вперед и хотел было возвращаться, чтобы решить с Шиловым, куда идти, как вдруг нащупал под ногами утоптанную тропинку, ведущую к реке, и быстро зашагал по ней.

Через две-три минуты я очутился у бона, соединяющего оба берега. Весной по Ствиге сплавляли молевой лес, и полещуки сохранили бон, превратив его в скрытую от противника переправу и снабдив ее перилами для безопасности движения в ночное время.

— Ну, Миша, счастливый же ты человек! — сказал я, подходя к Шилову

— Что, брод нашел?

— Бон. Плавучий мост да еще с перилами.

— Хорошо, — повеселел Шилов.

— Плохо, Миша, одно. Товарищей не похоронили, — с сознанием невыполненного долга проговорил я, вздыхая.

— Колхозники похоронят.

— Какие колхозники? Пустые деревни.

— Ну партизаны, — стараясь уйти от неприятного разговора, пояснил Шилов и взглянул на меня. — Ты думаешь, никто не знает об этом побоище?

— Почему? Знают. Особенно немцы. Утром первыми прикатят на высоту.

— Да — согласился Шилов, — надо уходить. — Теперь его рассвет не устраивал. — Когда тебя опрокинуло станиной, я видел "раму".

— Значит, знают. Эта птица с коварным оперением. Итальянский корректировщик. Помашет крыльями — жди беды.

В полночь, когда взошла луна, мы тронулись в путь. Редкие звезды тихо поблескивали на небе. Белый туман клубился по низам. Холодная роса осыпала меня до пояса, проникала в сапоги. Каждые сто шагов я останавливался передохнуть. Но вот мы вышли на тропинку. Какая-то ночная птица с криком выпорхнула из-под ног и с короткими перелетами стала появляться то справа, то слева, шумно хлопая крыльями при взлете. Пернатый попутчик сопровождал нас чуть ли не до самой переправы.

— Видишь, какая магистраль! — похваляясь, сказал я Шилову, а сам невесело подумал: "Не поверит… Сейчас меня одного сгоняет на тот берег", — и, как вы думаете? Сгонял…

— Может, передохнем?

— Обязательно, — я усадил Шилова, прошел по настилу на второй берег и вернулся обратно, показав надежность переправы. — Отличный бон! Ну, поехали.

Шилов, как на рессорной бричке, покачивался на упругих волнах Ствиги и, когда оказался на твердой земле, посетовал на свою промашку:

— Жаль, топора нет.

— Для чего тебе топор?

— Как для чего? Трос рубить.

— Зачем?

— Нам больше переправа не нужна.

— Странный ты человек, Миша, — возмутился я, выбирая место для вынужденного привала. — Нам не нужна — людям нужна. Может, на рассвете по ней пройдет партизанская разведка?

— Разведка — не знаю. А вот собаки по нашему следу пройдут. Не думай, Саша, что немец глупее нас. Его не проведешь. Одиннадцать орудий — одиннадцать мертвых расчетов. У двенадцатого — подбитый танк. Расчета нет. Где расчет? Ушел. И через час ты будешь в лапах карателей.

Шилов убедил меня. Он обладал способностью глубоко проникать в существо вопросов, связанных с его безопасностью.

— Может, ты и прав, — сказал я, достав кинжал, взятый у немецкого мотоциклиста, подошел к тросу, которым удерживался бон.

— Ты что? — недоумевая, спросил Шилов.

— Хочу резать узел.

— Если сможешь, так начинай с той стороны.

Я с удивлением посмотрел на Шилова:

— Верно. Как это я не догадался?

Вернувшись на ту сторону, я разрубил по узлу конопляный трос, побросал в воду все, что могло напомнить о переправе, и прыгнул на бон, который, описав свободным концом дугу, вытянулся вдоль противоположного берега. На правом берегу я разрезал второй узел, и бон понесло к Припяти…