С помощью штурмовых отрядов — нерегулярных военизированных подразделений — Гитлер намеревался не только наводить порядок на улицах и громить политических противников, но и удерживать власть над партией. «Штурмовые отряды, — писал он в своем первом приказе по новой армии, — должны быть не только орудием защиты движения, но в первую очередь школой для грядущей борьбы за свободу внутри страны. Они не только охраняют собрания партии от всякого насилия со стороны противника, но, кроме того, дают ей возможность в любой момент перейти в наступление».
Он знал, что говорил. Штурмовики, среди которых было немало участников «капповского путча», горели жаждой мести и рвались в бой. Давно мечтавший о реальной силе Гитлер был рад усилению своего «тарана» и особо подчеркивал двойную роль своей главной ударной силы, назвав ее «не только орудием защиты нацистского движения, но и… прежде всего школой подготовки будущих бойцов за свободу на внутреннем фронте». Под «внутренним фронтом» он подразумевал завоевание мюнхенских улиц, борьбу против левых и возможность держать собственную партию в своем в полном подчинении.
Однако Рема и его покровителей мало волновало то, что нравилось или не нравилось Гитлеру. Да, он, по меткому выражению одного из историков, «сожрал партию Харрера, Дрекслера и Федера изнутри», но рейхсвер был ему не по зубам. Он никогда не сможет победить его, о чем сам честно скажет после своего прихода к власти…
Наложили ли все эти пока еще скрытые противоречия отпечаток на его отношения с Ремом? Вне всякого сомнения. Уже тогда между двумя закадычными друзьями, какими казались говорившие друг другу «ты» Гитлер и Рем, возникла некоторая недоговоренность. Со временем она превратится в непримиримые противоречия, которые будут стоить «старому солдату» Рему жизни. Тем не менее в своем новогоднем воззвании 1922 года не подозревавший об истинных намерениях Рема и стоявших за ним генералов Гитлер тепло приветствовал штурмовиков, а заодно обратился и к «группам национального студенчества», в котором, по его словам, была воплощена национальная энергия и которое должно было стать главным орудием в «борьбе против еврейства».
* * *
Конечно, штурмовые отряды сыграли свою роль в приходе Гитлера к власти, но в то же время он прекрасно понимал: одних завоеваний улиц мало, и ему надо бороться за души тех самых немцев, на которых он делал главную ставку. Естественно, ему очень мешало слово «социалистическая» в названии его партии, которое накладывало на нее известные обязательства. Особенно если учесть, что левые имели в виду под социализмом не веру в Германию и желание служить ей до последней капли крови, а совершенно новые экономические отношения. Хотел того Гитлер или нет, но именно ему надо было вкладывать новый смысл в понятие того самого пресловутого «социализма», «старший брат» которого бродил по Европе и, к великому сожалению многих немцев, забрел в Германию. Те самые рабочие, за которых Гитлер воевал с левыми, понимали социализм буквально, и он означал для них не что иное, как обобществление средств производства. Это им обещал Гитлер в своих знаменитых 25 пунктах.
Призывы к классическому социализму на деле означали полный разрыв с теми, у кого были собственность и деньги, поскольку никто не стал бы поддерживать человека, который намеревался эту самую собственность и деньги отнять. Постепенно Гитлер стал отходить от своих социалистических воззваний, и в конце 1921 года «Фелькишер беобахтер» писала: «Господин Гитлер проделал за этот год большое внутреннее развитие, и его учение, всегда опирающееся на историческую основу, постепенно приобретает осязательную форму». Это было действительно так. Укрепившись внешне, Гитлер был вынужден обратить пристальное внимание на все, что касалось идеологии партии.
В связи с этим весьма кстати вспомнить одну интересную историю, которая произошла приблизительно в то же время в Москве, где иностранный журналист спросил Ленина, что он думает о социализме и что это на самом деле такое. И тот самый Ленин, который всего три года назад обещал всем социалистический рай и золотые унитазы, недовольно поморщился.
— Я не знаю, что ответить на ваш вопрос, — произнес он после небольшой паузы. — Да и не время сейчас говорить о социализме…
Гитлер никогда не питал иллюзий в отношении классического социализма и вкладывал в него совершенно иное понятие. Еще во время своего пребывания в Зальцбурге он хорошо запомнил то определение, какое дал социализму Юнг. «Социализм, — говорил он, — есть не что иное, как общее творчество, общая воля и национальный характер германцев, дух германского народа, который заключался во взглядах на труд как на нравственный долг!»
Гитлер был готов подписаться под каждым из этих слов, а потому и считал социалистами тех, «кто готов стоять за свой народ всеми фибрами своей души, кто не знает более высокого идеала, чем благо своего народа, кто, кроме того, понял наш великий гимн «Германия, Германия превыше всего» так, что для него нет на свете ничего выше Германии, страны и народа».
Никакого толкования социализма здесь нет и в помине, поскольку социализм — категория прежде всего экономическая. Вряд ли Гитлер разбирался в политической экономии, откровенно говоря, она была ему не нужна. Говорить с массами на языке науки — занятие в высшей степени бессмысленное, поскольку в большинстве своем они неграмотны. Да и не хотели они слышать ни о каком бестоварном производстве, массе прибыли и прочих экономических тонкостях. А вот призывы к защите и возрождению униженной победителями в Первой мировой войне Германии были понятны всем. Гитлеру не оставалось ничего другого, как только умело подыгрывать толпе.
По своей сути это заявление было сродни тем, какие делали «аграрные большевики» в России. Но все это было в высшей степени несерьезно по той простой причине, что никакой политики в отношении крестьянства ни у Гитлера, ни у его партии тогда не было. Что же касается пресловутых 25 пунктов, то в конце концов Гитлер выбросит из них и провозглашенную в параграфе 17 частичку социализма.
Однако сам Гитлер не забивал голову слушателям сложными теоретически изысканиями, и идея Розенберга в его интерпретации обрела куда более доступную для масс форму.
— Мы, — говорил он, — не желаем другого бога, кроме Германии. Что нам нужно, так это фанатизм в вере, надежде и любви к Германии!
Да, все так, никакой науки, никакого познания, а только фанатизм и любовь. Одним словом, эмоции…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В конце 1921 года Гитлер отправился во главе своих боевиков на собрание спартаковского Крестьянского союза, где они сначала сбросили председателя союза Отто Баллерштедта с трибуны, а потом избили его. Полицейский комиссар вызвал Гитлера для дачи объяснений и потребовал прекратить подобные выходки. На что Гитлер спокойно ответил:
— А зачем нам теперь это надо? Баллерштедт больше не выступает…
Я остался на своем месте и мог наблюдать, как мои ребята полностью выполнили свой долг.
Да, хотел бы я видеть буржуазное собрание в таких условиях!
Свистопляска еще не началась, как мои штурмовики — с этого дня они так назывались — напали на противника. Как волки, бросились они на него стаями в восемь или десять человек и начали шаг за шагом вытеснять его из зала».
Особенно эти «военные переживания» обострились после того, как штурмовики открыли огонь и их более многочисленные противники бросились со всех ног на улицу. Ободренные штурмовики ринулись за ними и продолжили избиение своих врагов на улице, обильно поливая мюнхенскую мостовую горячей эсдековской кровью.
* * *
Гитлер был против. Он не нуждался ни в чьей помощи и без рассуждения принял бы под свое крыло любую националистическую группу при условии, что она полностью растворится в нацистской партии и будет подчиняться ему лично. А то, что предлагал Юнг, слишком отдавало столь ненавистным ему парламентаризмом. То же касалось и Северной Германии.
— Мы, — вещал он с трибуны съезда, — должны отказаться от горсти трусливых и дрянненьких буржуа, которые легко кричат «ура», а на самом деле дрожат перед каждым уличным крикуном. По этой же причине нам необходимо провести чистку и своих собственных рядов, так как наше движение постепенно становится очагом благонамеренных, но тем не менее опасных болванов, которые умеют только смотреть в зеркало прошлого и желают отодвинуть наш народ на тысячу лет назад. В своем ослеплении они не замечают, что речь может идти не о возрождении отживших форм, а только о создании нового немецкого права, самым непосредственным образом приспособленного к экономическим условиям нашего времени! Как это ни печально, но и по сей день никто еще так и не понял особенности того периода, который переживает наше движение, и именно поэтому оно должно быть централизовано в Мюнхене, и именно Мюнхен должен стать не только образцом и своеобразной школой, но и той гранитной скалой, за которой движение может чувствовать себя в безопасности! Никто не должен сомневаться в том, что у движения есть достойное его руководство, и все должны знать, где это самое руководство находится!