всех связях и взаимодействиях[136]. Но это стало очевидно с материалистической точки зрения. Ее же противники утверждали и утверждают противоположное.
«Если логика, – заявляет один из подобных противников, – хочет быть независимой от эмпирического знания, она не должна соглашаться ни на какие допущения относительно существования тех или иных объектов»[137].
Вещи – это лишь «точки пересечения отношений», поэтому рассматривать мир как «совокупность вещей», значит оставаться на уровне «примитивно-реалистического взгляда» – утверждают другие противники объективности вещей[138].
Как видим, наличие двух диаметрально противоположных истолкований принципа относительности не подлежит никакому сомнению. Всё это имеет не только большое общефилософское значение, но и значение, непосредственно связанное с отдельными науками, также имеющими дело и с вещами (в широком смысле), и с отношениями между ними.
В 1957 г. один из советских лингвистов, желая подчеркнуть всю важность изучения отношений в такой области языкознания, как грамматика, спрашивал: «Следует ли бояться отношений в грамматике?» Ответ следовал незамедлительно: разумеется, не следует[139]. Подобная постановка вопроса представляется странной. Нет никакого сомнения, что грамматика любого естественного языка не может существовать без внутренних отношений, связующих ее категории в единое, хотя и сложное, и нередко противоречивое целое. Теория грамматики и теория грамматических отношений – понятия, немыслимые друг без друга. Вопрос, следовательно, не сводится к тому, надо или не надо изучать отношения, бытующие в грамматике (здесь среди специалистов двух мнений быть не может). Вопрос возникает совсем по другому поводу: кáк следует изучать отношения в грамматике (и в языке в целом), кáк понимать подобные отношения, в какúх связях и контактах находятся отношения и отдельные единицы языка (в грамматике – прежде всего грамматические категории), кáк вещи (в специфически лингвистическом их преломлении) взаимодействуют с отношениями и кáк в результате подобного взаимодействия формируется и функционирует любой национальный язык.
В лингвистике нашей эпохи вопрос, следовательно, сводится не к тому, надо или не надо изучать отношения в любой области языка и в языке в целом (здесь двух мнений быть не может), а как осмыслять подобные отношения и их функции, организующие разнообразный материал конкретного языка.
Справка из истории вопроса здесь оказывается необходимой.
Еще до возникновения логики отношений, в 60-х годах минувшего столетия, представители психологического направления в языкознании стали подвергать сомнению самостоятельность отдельных слов и отдельных грамматических категорий. Виднейший из этих представителей Г. Штейнталь рассуждал при этом так: слово – это психический акт, и человек, произнося слова, вкладывает в их значения свои переживания. Эти переживания различны, поэтому одни и те же слова всякий раз выступают в ином облике, в ином значении. То же происходит и с грамматическими категориями. Множественное число может употребляться «вместо» единственного числа, а единственное – «вместо» множественного, если конкретная ситуация общения этого требует[140]. И все это писалось задолго до возникновения логики отношений[141].
Но вот XX в. создает логику отношений. Известно, что классическая формула суждения гласит:
S есть Р.
Это означает, что познающая мысль человека направлена прежде всего на предмет, который выражен термином S (субъект суждения). Предикат же суждения (Р) передает определенные свойства предмета. В основе этой формулы оказывается материалистическое убеждение, согласно которому наше познание имеет предметный (в широком смысле) характер. Логика отношений стремится противопоставить этому положению другой принцип и формулирует его так:
aRb,
где а и b являются предметами, a R – отношения между ними. В этом случае познающая мысль человека направляется не столько на изучение свойств самих предметов (а, b), сколько, прежде всего, на связи и отношения, существующие между предметами (R). С первого взгляда создается впечатление, будто бы вторая концепция так же верна, как и первая. Отношения между предметами нуждаются в таком же тщательном изучении, как и сами предметы. При более пристальном анализе, однако, выясняется, что формула логики отношений может таить в себе известные методологические опасности. Всячески подчеркивая и выдвигая на первый план фактор отношения, сторонники этой формулы часто отодвигают на задний план, а нередко и вовсе забывают о предметах, отношения между которыми подлежат исследованию. Они призывают изучать не отношения между предметами (что совершенно необходимо), а отношения как бы сами по себе, независимо от предметов. Возникает реальная опасность абсолютизации категории отношения. Понятие отношения поглощает понятие предметности.
Эта концепция находит свое прямое выражение в некоторых направлениях лингвистики нашей эпохи.
Ссылаясь на логику Карнапа, датский лингвист Луи Ельмслев еще в начале 50-х годов подчеркивал:
«По мнению Карнапа, каждое научное утверждение должно быть утверждением о соотношениях, не предполагающих знания или описания самих элементов, входящих в эти соотношения»[142].
Здесь соотношения прямо противопоставляются элементам, образующим подобные соотношения. При этом противопоставляются так, что от самих элементов ничего собственно не остается.
«Лингвистика описывает схему языковых отношений, не обращая никакого внимания на то, чем являются элементы, входящие в эти отношения»[143].
Немного позднее тот же Ельмслев утверждал:
«…не субстанция, а только ее внутренние и внешние отношения имеют научное существование…»[144]
Аналогичные признания можно легко обнаружить не только у Ельмслева, но и у многих других представителей тех направлений в лингвистике, которые целиком исключают и выключают субстанцию (материю) конкретных языков из поля зрения ученых. Такого рода признания («не обращать никакого внимания на элементы, образующие данные отношения!») свидетельствуют о том, что центральная формула логики отношений (aRb) получила разное истолкование в разных направлениях лингвистики второй половины нашего столетия. Разумеется, «вина» здесь падает не на логику отношений (важное открытие науки XX в.!), а на различные, порой диаметрально противоположные, способы ее истолкования. Сама же логика отношений, подчеркивая важность R в формуле aRb, вовсе не отрицает значения а, b, т.е. элементов (субстанций), входящих в те или иные взаимоотношения.
Возникли и другие осложнения. Отрицая субстанцию (материю в широком смысле), некоторые интерпретаторы логики отношений ставили вопрос так, будто бы подобное отрицание – признак самой высокой науки, которая преодолевает эмпиризм старого знания и создает совсем другую науку, интересующуюся лишь абстрактными отношениями, освобожденными от «бремени» презренной субстанции. О таких многочисленных комментаторах логики отношений можно сказать словами Гегеля, что они защищают не роль абстракции в науке (эта роль действительно велика!), а роль дурных абстракций, мешающих видеть подлинные отношения, бытующие в каждой конкретной науке[145].
3
Обратимся теперь к тому, как только что изложенное истолкование логики отношений преломилось в практике филологии – в языкознании и, отчасти, в литературоведении. В этом плане