После отдыха снова на аэродром. В эту ночь мы наносили удары по вражеским огневым точкам на участке Омычкино — Рамушево. После третьего вылета некоторые рассказывали, что видели истребители противника. Борис Вандалковский и Алексей Крайков были обстреляны ими, но успели скрыться на фоне леса. А вот и четвертый, последний, вылет. Через час-полтора должен наступить рассвет.
Самолеты садились один за другим. Михаил Скочеляс, выйдя из самолета, стал закуривать. Я подошел к нему.
— Ну как дела, Миша?
— Все в порядке. Так хотелось пальнуть по «мессершмиттам», но ни один не попался, а в районе Омычкино кто-то из наших ребят стрелял…
Скочеляс посмотрел вокруг и спросил:
— А где Сережка Пахомкин? Да и Новикова не видно.
Действительно, где они? Уже почти светло, а их все нет.
Мы молча ждали, когда появится еще один У-2. Ждали томительно долго. Уже давно рассвело. Но самолета не было. Летчики завтракали, когда в столовую вошел полковник Калинин, штурман армии. Сказал Скочелясу:
— Комполка поручил вам лететь со мной на поиски Пахомкина и Новикова. Собирайтесь побыстрее!
Калинин был не только штурманом, но и летчиком.
Вскоре они вылетели. На бреющем облетели район севернее Омычкино. Долго кружили над болотами, пока не увидели торчащий хвост самолета с цифрой «9». Калинин посадил самолет.
С большим трудом добрались они до места падения. Сергей Пахомкин лежал метрах в десяти от разбитой машины. Трясина успела уже засосать его по пояс. Новиков, раскинув руки, лежал недалеко от Сергея. Скочеляс и Калинин вытащили и перенесли их на сухое место. Грудь Сергея пробита пулей крупнокалиберного пулемета. Скочеляс опустился на колени, осторожно расправил гимнастерку и вытащил из левого кармана окровавленный партбилет, удостоверение личности и записную книжку. В ней было неотправленное письмо родным.
Подошли находившиеся неподалеку бойцы, и с их помощью похоронили в лесу, южнее деревни Малые Дубовицы, Сергея Пахомкина и Александра Новикова.
К вечеру Калинин и Скочеляс вернулись в полк и рассказали обо всем. Перед началом полетов на КП собрались боевые друзья. Прочитали последнее письмо Сергея. Его слова до сих пор у меня в памяти.
«Продолжаю воевать на У-2, писал Сергей, — но сердце мое на скоростных бомбардировщиках».
Сережка мечтал о громадных скоростях, а погиб на тихоходном У-2. Но он понимал и другое. Вот что написал он в конце письма:
«Родина приказала бить проклятых фашистов на У-2. Значит, так надо. Будьте за меня спокойны. Я не опозорю фамилию Пахомкиных. А если потребуется, я готов отдать жизнь ради свободы любимой Родины».
Сдержал свое слово коммунист Пахомкин. Всегда он был впереди, и жизнь его оборвалась в полете, в борьбе. Он сражался до последнего вздоха.
Коммунисты первыми высказали мысль о том, чтобы каждый штурман научился водить самолет. Этого требовала сама жизнь — в случае несчастья с пилотом, второй член экипажа должен довести и посадить машину. Призыв коммунистов подхватили все штурманы, но первое время не обошлось без казусов. Умение штурмана пилотировать самолет кое-кто использовал своеобразно. Был грешен в этом и я.
Нам в то время приходилось работать почти без отдыха. Ночью летали, днем рыли укрытия для людей и самолетов на аэродроме — участились атаки вражеской авиации. Люди выбивались из сил.
Наш полк получил задание — нанести удар по аэродрому противника в районе станции Дно. В первый полет я пошел с Михаилом Егоровым, отличным штурманом, чудесным товарищем, секретарем комсомольской организации. Взлетели, набрали высоту. Я сказал штурману:
— Миша, ведь ты сегодня не спал. Подремли пока. При подходе к цели разбужу. А на обратном пути ты поведешь самолет. Идет?
— Хорошо, — согласился Михаил, устроился поудобнее и заснул.
Над вражеским аэродромом я разбудил штурмана. Он рассчитал боевой курс, сбросил бомбы. Все обошлось благополучно. Огонь зениток и пулеметов, хоть и был яростным, вреда нам не причинил. Через несколько минут вышли на Ильмень. Теперь я сказал штурману:
— Миша, бери управление, я посплю.
— Давай…
Егоров повел самолет, а я задремал, привалившись к спинке сиденья. Проснулся от какого-то предчувствия. Схватил ручку управления.
— Падаем?
— Проснись, — засмеялся Егоров. — Все нормально.
Протер глаза, посмотрел на линию горизонта. Летим правильно.
— Где находимся?
— Прошли маяк номер один. Вон видишь, позади остался.
— Это не тот.
— Как не тот? — забеспокоился штурман.
Я понимал его: все внимание он уделял тому, чтобы удержать самолет на курсе, следить за местностью не оставалось времени. Попытались восстановить ориентировку. Но взглянул я на бензиномер и оторопел: стрелка дрожала на нуле.
Решаю идти на вынужденную посадку. Кругом непроглядная темень. Справа различили какую-то поляну. Болото, наверное. Делать нечего. Чтобы смягчить удар, буду класть самолет на крыло. Вдали мелькнул огонек. Надо поближе к нему дотянуть: там люди. До земли пять метров. И вдруг впереди зажглись стартовые огни.
— Аэродром!
Только приземлились, мотор чихнул и остановился: кончилось горючее.
У нас строго спросили, где мы пробыли столько времени. Чистосердечно признались: заблудились из-за того, что один из нас спал.
Командир дивизии полковник Кузнецов, присутствовавший на аэродроме, задумался.
— Значит, уже несколько дней спать вам удается всего по два-три часа?
Он пожурил нас, а потом приказал прекратить полеты. Весь полк получил сутки отдыха.
Вскоре почти все наши штурманы научились водить самолет. Но со сном в полете было покончено навсегда.
Крылатый корректировщик
сентябре 1942 года командиром нашего полка стал полковой комиссар Александр Алексеевич Воеводин. Еще до того, как он прибыл к нам, мы многое знали о нем. Знали, что в свое время он работал в Московском обкоме комсомола. Знали также, что он окончил школу пилотов, работал в научно-исследовательском институте, а в войну стал военкомом авиадивизии.
И вот он прибыл к нам. Свое знакомство с людьми Александр Алексеевич начал беседами с каждым летчиком и штурманом. Он умел задушевно вести разговор, вызвать на откровенность. Люди высказывали все, что у них было на сердце. Новый командир внимательно выслушивал товарищей, входил в их нужды и заботы. Мы все его полюбили. Он был руководителем чутким и в то же время требовательным. Настойчиво добивался, чтобы каждое боевое задание выполнялось творчески, как можно лучше. И если раньше экипажи не особенно задумывались над этим и, нечего греха таить, иногда стремились как можно быстрее освободиться от бомб, то теперь каждый чувствовал ответственность за результаты полета. На цель заходили столько раз, сколько этого требовали условия для точного и обязательного поражения объекта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});