издалека. По ленте её частенько со спины и узнавали. А когда Нюра вплетала другую ленту, Егор ревниво спрашивал: «А мой подарок что не носишь? Или не нравится?». И Нюра ему терпеливо объясняла, что ей иногда тоже хочется разнообразия, поэтому и ленты в косах она иной раз меняет. Егор же понял её дословно: явился из очередной поездки в город ещё с одной лентой, уже зелёной, и на очередном свидании, достав её из-за пазухи, заявил, дескать, что раз Нюре нравится разнообразие, то вот ей и разнообразие в виде шёлковой ленты, но уже другой. Нюра посмотрела – и, хоть и приняла подарок, но он ей не очень понравился. Зелёный цвет она любила только в природе. Лента же, на которую лёгкая промышленность краски, судя по всему, не пожалела, пришлась ей не по вкусу. Правда, вслух Егору, который стоял рядом с сияющим лицом, она ничего не решилась сказать, чтобы не обидеть его. Дома же положила ленту в самый дальний угол ящика, где лежали немудреные девчачьи принадлежности, и доставала только тогда, когда Егор уж очень просил её завязать зелёный бант на толстой косе.
Пятидесятые годы были трудными. Ещё не зажили все раны, нанесённые войной, ещё не хватало в деревне мужских рабочих рук, но свадьбу Нюра с Егором сыграли осенью тысяча девятьсот пятьдесят пятого года очень даже весёлую. Потом один за другим народились у них сыновья, жизнь шла размеренно. «Как у других» – частенько говорили в деревне. И дом Егор поставил ладный, как раз тот самый, где жила теперь баба Нюра со своим котом. Правда, от времени дом покосился на правую сторону, а дети, приезжавшие в деревню не так уж часто, не торопились его выпрямлять, но бабе Нюре другого дома было не надо. По большому счёту ей и это жилище казалось весьма сносным и удобным. А дети… Приедут – дрова наколют, воды натаскают, в огороде ягоды пощиплют – вот бабе Нюре и праздник! И вполне такая жизнь её устраивала. О разнообразии же, которое ей так было по душе в молодости, она не вспоминала. Да и к чему ей оно было теперь, это разнообразие?
… Василий появился точно в своё время и, как всегда, стал, громко мяукать, стараясь привлечь бабы Нюрино внимание. «Вот зараза», – беззлобно проворчала баба Нюра, поднимаясь со своей кровати… Вопреки её привычке не залёживаться долго по утрам, вставать ей почему-то не хотелось. Но Василий обладал таким упрямым характером, что поднял бы кого угодно. Иногда бабе Нюре даже казалось, что будь он человеком, это был бы несносный тип, до жути упрямый и любящий поскандалить при случае. «Несносный» же «тип», не успела баба Нюра встать на ноги, тут же стал мурлыкать и обтираться спиной о валенки, которые его хозяйка носила почти круглогодично. Дома было всегда чуточку прохладно, а ноги у бабы Нюры в последнее время стали не только замерзать, но ещё и неприятно и довольно ощутимо ныть в области пяток. Так что она предпочитала валенки тапочкам, которых у неё накопилось пар пять. И все они были когда-то привезены её сыновьями, но некоторые даже ни разу не были надеты.
В еде Василий был не избалован. Да и о каком баловстве могла идти речь, если баба Нюра практически всегда держала его на «строгом посту»? Вот и сейчас она налила в старую консервную банку, которая служила Василию миской, воды, забелила её небольшим количеством молока и покрошила туда ржаного хлеба. Поставив банку на пол, она не стала манить кота, потому что знала, что он и так где-то рядом и наблюдает за её действиями. И правда: стоило ей отойти на несколько шагов, послышалось, как кот стал хлебать жидкость. Спустя некоторое время, он принялся и за хлеб, который съел весь без остатка. Приезжавшие внуки частенько удивлялись такой пище и говорили бабушке, что у них дома кошки не всегда едят даже колбасу. На это баба Нюра неизменно отвечала, что покупать даже саму простую колбасу ей особо не на что, а если Вася (она никогда не звала кота унизительным именем «Васька», считая это недостойным) хочет мяса – так это пожалуйста! Мышей в подполе предостаточно, пусть ловит хоть целый день. Внуки посмеивались над таким объяснением, переглядывались и тихонько переговаривались: «Ну, этот разве будет мышей ловить? Он же мышь увидит – и со страху упадёт. Этот лентяй в своей жизни, наверное, ни одного мыша не поймал». До бабы Нюры эти слова почти не долетали, а Василий, хотя порой и слышал их прекрасно, ничего не мог возразить молодёжи на своём кошачьем языке. Мышей же за свою недолгую жизнь он наловил предостаточно и даже, как это часто делают коты в деревенских домах, иной раз приносил добычу и клал её к хозяйским ногам: «Дескать, я не зря у тебя хлеб кушаю». Но, видя, что баба Нюра на его старания не обращает никакого внимания, отступился от этой неблагодарной затеи и стал ловить мышей в вышеупомянутом подполе, не таская их наружу. А доказательством его преданной «службы» был тот факт, что картошка и иные бабы Нюрины припасы лежали до весны не тронутыми и без малейшего следа посягательства на них грызунов большого и малого калибра.
А баба Нюра, накормив кота, почувствовала непреодолимое желание опять улечься. Она пошла в комнату и легла прямо на серое одеяло. Лежала она, и в то же время удивлялась такой непонятной вещи, как это можно захотеть спать, когда ночь-то уже давным-давно кончилась, на дворе стоит белый день, поют птицы и с неба светит и улыбается солнце… Мысленно упрекнув себя в лени (хотя особых дел по дому у неё не было), она обратилась мыслями к молитве – её постоянной спутнице во всех делах и трудных или непонятных, как например, сейчас, ситуациях. Губы привычно зашевелились, произнося проговоренное наверное уже тысячу раз обращение к Богородице, и баба Нюра, всё не переставая удивляться нахлынувшей невесть откуда усталости, стала потихонечку засыпать.
И вновь увидела она себя в молодости, когда водила на лугу из одуванчиков хороводы с подружками. И глаза Егора, который стоял под берёзой и смотрел на неё, не отводя взгляда. И видно было, что взгляд этот полон любви и нескончаемой нежности. И совсем уж точно поняла уже постаревшая баба Нюра, что никто и никогда не смотрел и не посмотрит на неё вот таким влюблённым счастливым взглядом, как её Егор. Единственный и любимый всю жизнь Егор…