Читать интересную книгу Дорога на Царьград - Ненад Илич

Пропустив вступление, я наткнулся на часть, в которой говорилось: «Когда заявляется гость, раба своего чрева чревоугодие подвигает на любовь. Он думает, что гостеприимство, которое он должен выказать брату, оправдывает и его готовность наброситься на еду и вино. Под видом сокрытия добродетели он становится рабом страсти…»

Я зашелся беззвучным смехом – таким, который у усталого человека может длиться до тех пор, пока не заболит живот.

Моя единственная глядела на меня со смесью разочарования и смущения.

В дверях неожиданно пролаял черный блохастый пес. А потом, повизгивая, он вдруг засуетился на пороге. Выбежал, но снова вернулся и залаял. А потом опять начал повизгивать. Откашлялся и снова выбежал. И пес тоже меня рассмешил.

– Пошел сплюнуть! Мы должны это увидеть!

Мы двинулись за блохастым. Особо не спешили, а он вел себя довольно нетерпеливо. Возвращался за нами и опять устремлялся вперед. Завел в один двор и забежал за дом. Мы последовали за ним. Миновали кучу сухого хвороста и зашли в кусты и крапиву в глубине двора. Блохастый залаял и снова закашлялся. Он остановился возле чего-то, что мы не могли рассмотреть, пока не раздвинули кусты. И – о, чудо! Из кустов на нас глядел довольно большой пегий поросенок. Скорее даже, маленькая свинья.

Нелегко убить поросенка. И мне неприятно вспоминать, как мы его забивали жердями и камнями, и как потом я ему куском жести пустил кровь и извлек смердящую утробу. Когда мы, наконец, нанизали его на вертел, я был весь в крови. Разведение костра, кипячение воды в расколотом медном котле, ошпаривание поросенка – это уже было более простым делом. Я нашел в одном дворе вилы, камнями вбил их в землю и закрепил вертел. В переднем дворе дома, соседствующего с бакалейной лавкой.

Осталась только философия. И глотание слюнок.

Близился полдень. Поворачивая вертел, я, превозмогая себя, поглядывал на воробьев. Блохастый дремал подле меня, а она сидела чуть подальше. Прислонилась к стене дома и что-то записывала в свою тетрадь. Поросенок еще даже близко не походил на обед. Запекаемый поросенок сначала приобретает нездоровый желтоватый оттенок. И человеку нужно хорошенько запастись терпением, чтобы дождаться, когда животинка на вертеле начнет подрумяниваться. На все требуется терпение.

В какой-то момент блохастый резко вскочил на ноги. Отбежал к плетню и залился истеричным лаем.

Я оставил вертел и подошел к плетню.

По дороге в Колары неспешно въезжали четыре всадника.

Рядом с ними бежал большой пес.

Что-то мне не захотелось им махать. Я немного обрадовался и вместе с тем немного испугался. Но всадники меня все равно увидели. Один из них показал рукой на меня спутникам, и они медленно подъехали ко мне.

– Бог в помощь, хозяин! – поприветствовал меня, спешившись, самый старый из всадников. Я что-то сконфуженно пробормотал о том, что Бог помогает, но я тут – не истинный хозяин.

Четверка всадников была довольно колоритной. Первое, что бросалось в глаза, – их высокие, необычные головные уборы, с загнутым широким ободом из которого выступал более узкий высокий цилиндр. К цилиндру пожилого всадника, представившегося гайдуцким капралом Стойко Шашией, было прикреплено довольно большое, но обтрепанное перо. На мундирах всадников красовались такие пуговицы, что я не смог удержаться и начал их пересчитывать. Все не пересчитал, но про себя отметил, что на мундире высокого худощавого всадника не хватало трех пуговиц, а на мундире резвого и пылкого всадника на вороном коне отсутствовало две пуговицы.

– О, да тут запекают поросенка! Какой-то праздник, хозяин? – Стойко Шашия просунул в плетень свое округлое лицо с тонкими седыми усиками. И как старый кавалер приподнял шляпу, приветствуя хозяйку.

Я опять начал что-то мямлить. Мне никогда не доставляло удовольствия общество вооруженных людей в униформе. Что уж говорить, когда униформа такая необычная или, точнее сказать, импровизированная. Из-под расстегнутых австрийских мундиров проглядывали атрибуты встречи разных цивилизаций. Турецкие или немецкие штаны, рубашки, вязаные или нет, но в основном грязные, на ногах сапоги или опанки[19] – как у кого. Оружие разное и множественное – холодное и огнестрельное, висящее на ремнях и заткнутое за пояс. Я даже задался вопросом, как им вообще удается скакать верхом со всей этой поклажей.

Несомненно, лучше всего было предложить им присоединиться к нам, что я и сделал. Извинился, что кроме мяса у нас больше ничего нет – ни хлеба, ни питья, на что они, смеясь, переглянулись.

– У нас нет даже соли, – добавил я. Взбудоражило меня то, что тот резвый и пылкий всадник, которого звали Атанацко, бросал взгляды на мою драгоценную. Что, если сразу достать из бакалейной лавки книгу – может, и сейчас она поможет?

Слова о соли приподняли всадникам настроение. Они здорово посмеялись. Даже худощавый, у которого с лица не сходило брезгливое выражение и который постоянно покашливал и вытирал свои свисающие, черные как смоль усики.

– Э, вот что значит не закупить все вовремя, – капрал Стойко лукаво обернулся к спутникам. – «А умеете сетовать, что три оки[20] слишком много. Умеете…» Он погрозил мне пальцем и, приказав худощавому отвести коней в прохладное место, вошел во двор. Животом вперед, как маленький толстый павлин. Павлин с одним пером.

Я ничего не понял насчет соли. Худощавый завел коней во двор. В большие ворота, если так можно назвать две длинные жердины, которые он сбросил, чтобы кони прошли. Всадники ни о чем у меня не спрашивали, а называли «хозяином». Неудобно.

Они расселись рядом с поросенком, на травке, в прохладе.

Их пес – похоже, отпрыск графини борзой и обычного дворового пса – прошмыгнул раньше всех и суетливо обнюхивал двор, разыскивая блохастого, который между делом куда-то исчез.

Хотя я о доме, во дворе которого мы запекали поросенка, знал не больше гостей, мне все-таки пришлось разыгрывать роль хозяина. Я лебезил перед ними и извинялся за то, что мне нечем их угостить.

– Сгорит твой поросенок, – Атанацко переключил свое внимание с моей невесты на поросенка. Запаниковав, я подбежал к вертелу и начал его крутить.

– Не спеши, хозяину не пристало бегать! – У Стойко с его выпендрежным юмором не было шансов оказаться в числе дорогих мне образов, хотя я сомневаюсь, чтобы это имело для него какое-то значение.

Когда мы расселись, гайдуки достали флягу с ракией – немного взбодриться, пока готовится поросенок. Как меня проняла ракия на голодный желудок! Я закрутился вместе с вертелом и радостно согласился, когда Атанацко предложил меня заменить. По его словам, он был мастак на любое жаркое.

– А село-то пустое, – наморщил губы Стойко.

Наивно подхватив тему, я выказал сильное удивление тому, что все люди куда-то подевались. Гайдуки опять переглянулись.

– И ты, конечно, не знаешь, куда они делись… – подал голос и гайдук с толстыми сросшимися бровями; позднее я узнал его фамилию – Маджаревич.

– Откуда мне знать. Мы только вчера сюда пришли… Встретили нас разбойники в лесу…

– Значит, ты не из этого села? – поймал меня на слове Стойко, снова загадочно улыбаясь остальным.

В моей голове вертел и дальше неспешно крутился. Решил, что было бы глупо пытаться объяснить им все наше путешествие, я довольствовался лишь тем, что охарактеризовал нас, как двух путников.

– Все ушли, а только вы остались!.. Вы – путники, а они путешествуют? Так выходит? – Все больше потешался Стойко.

Единственным человеком, которого, казалось, ничто не забавляло, был Маджаревич. Он уставился на меня, не отрывая глаз, как будто ожидая, что я ему в чем-то признаюсь. В чем – мне никак не приходило в голову.

Сначала потерялся блохастый, а теперь и моя невеста куда-то исчезла. И от этого я не становился спокойней.

– Эй, как там тебя, у тебя взаправду нету соли? – проговорил Атанацко, не отводя взгляда от поросенка, которого буквально пожирал глазами.

– Нету. Откуда ей быть у меня?

– Хорошо же ты осолился с твоими тремя оками, – вставил Стойко. Он выглядел все более довольным. Но уже начал меня немного нервировать.

Только тот худощавый, которого гайдуки звали Чабаркапой, не проявлял никакого интереса. Ни ко мне, ни к поросенку. Он лежал в траве и курил трубку на длинном чубуке. Время от времени покашливая.

Атанацко спросил Чабаркапу, где тот оставил переметные сумки, и зашел за дом, попросив меня снова занять место у вертела.

Стойко, наконец, растратил свой репертуар шуток и перешел к сути.

– Видишь ли, дела обстоят так. Ты должен платить контрибуцию – и обычную, и военную. И тут мы шутить не будем. Война почти началась. Потому-то мы и приехали чуть ранее. В Земане уже собирается войско. И царев зять прибыл. Значит, нечего и обсуждать. Пять форинтов – обычная контрибуция, и житом и мелким скотом – об этом мы договоримся. Атанацко тут, так что мы оценим. Скот подлежит описи… Этот поросенок успел на последний поезд, – если бы не неподвижный взгляд, Стойко со своим круглым лицом производил бы впечатление добряка, особенно, когда улыбка приподнимала его щечки.