Читать интересную книгу Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

— А когда будет работа разъездов, тогда не будет дозоров? Так хотите сказать? Сейчас же исправьте, пустите боковые дозоры и с ядром работайте по рубежам.

— Есть! — поморщился Леонов. Вернувшись, он остановил взвод в кустах, усилил головной дозор и, дождавшись сигнала от головного дозорного, что путь свободен, на рысях повел взвод до следующих кустов.

Командир объехал дозорных, спросил, знают ли службу, и, дождавшись Леонова, спросил, где второй взвод.

— Ты поедешь? — окликнул он Смоляка.

— Нет, я в третий.

Они разъехались в разные стороны.

Второй взвод командир нашел за работой дозоров и с теми же недостатками. У них работал только головной дозор, ни боковых, ни тыльного не было. Ядро взвода также без остановок и маскировки ехало шагом. Робей сотый раз рассказывал обязанности дозорных, спросил повторения буквально у всех и сейчас менял дозорных, для практики, через каждые пять минут.

Командир вспылил было и чуть не накричал, но сдержался, отдав комвзводу те же приказания, что и Леонову. Робей поправился, но через два переезда время занятий кончилось, и он обратился к командиру за разрешением ехать в эскадрон.

День был потерян, это для командира стало совершенно ясно. Он сейчас воочию убедился, что учебная работа в эскадроне хромает, комвзводы путаются с организацией занятий и занятия получаются мертвой толчеей, дурацкой долбежкой.

«Ша, с сегодняшнего же дня прекращаю штабную работу. Пусть делопроизводитель путается», — решил он.

— Повод! — скомандовал Гарпенко полуобернувшись. Чертолом подобрал голову и Через следующие три шага сам взял рысью...

Смоляк третьего взвода не разыскал. По проселочной дороге он выехал в поля негощинских крестьян и, свернув на Плашкино, поехал в эскадрон.

По дороге его остановил растрепанный мужик и, придерживаясь за стремя, заговорил, заглядывая комиссару под фуражку.

— Овес-то, едри ево, растет ведь!

— Овес? Да, овсы ничего, — вынимая портсигар, ответил Смоляк. Он дал мужику папиросу, спички и, когда тот закурил, приготовился ехать, думая, что мужик стрелял закурку.

— А я, слышь, ходил к тебе, да все не застану. Заседанья у вас все. Черники носил, — добавил он, видя недоумение военкома.

— Черники? Зачем черники?

— Как зачем? Черника — она, брат, пользительна. Вот в воскресенье я с Анкой пришлю.

— Не надо мне, дядя, черники. Куда я с ней? Некогда!

— Ну малины...

— И малины не надо... Ты из какой деревни-то?

— Я-то? — удивился крестьянин. — Да что ж ты, не признал? Ерепенин я, еще овес мне сеяли!

— Фу-ты! А я думаю, про какой овес он говорит! Ну, как дела?

— Дык вот, я и говорю, — обрадовался Игнат, — я и говорю, что растет.

— Как деревня живет? — переспросил Смоляк.

— Да живет, что́ ей сделается!

— В колхоз не собирается?

— А где он, колхоз-то? Организуй сначала, а потом и собирай.

В подшефную деревню эскадрон не заглядывал с весны, с сева овса. Смоляку было стыдно перед Игнатом за упущение, и он тут же решил направить в деревню Ветрова.

Когда он подъезжал, обед уже кончился. Видимо, был мертвый час. Смоляк видел это по безлюдью у казармы и тишине. Только на плацу возились, что-то измеряя, двое. Один, Куров, что-то показывал рукою, а другой (Смоляк не разобрал — кто) отмеривал шаги и забивал колышки, как на топографической съемке.

Жара спала, и теперь оседала томительная духота. Аракчеевские клены повисли в пустом, тяжелом покое, даже вороны в это время сидели раскрылившись, с широко раздвинутыми клювами.

2

Рубили уже второй час. Куров проехал только два раза и сейчас, в очереди на левом фланге, сидел в седле нахмуренный и недовольный.

В стороне от взвода, там, где зигзагом выстроился ряд станков с лозами, ходил спешенный командир взвода и от времени до времени выкрикивал:

— Следующий! Бери галоп с места! Корпус, корпус вправо!.. Поздно ударил, видишь, как лошадь идет, надо рассчитывать.

Вскоре ему, видимо, наскучило, и он стал только выкрикивать:

— Следующий!

У станков, как часовые, стояли отделкомы и меняли срубленные лозы. Застоявшиеся лошади бежали на рубку как на проминку и с таким фуканьем при каждом взмахе, будто сзади у них стреляла холостыми батальонная пушка.

Нудно сегодня тянулось время на рубке. Рубка — самое любимое занятие кавалериста. Но сидеть в седле, ничего не делая, и ждать полчаса своей очереди — это по меньшей мере скучно. Зады начинают мозжить; приподнявшись в седле, их крадучись растирают ладонями, пытаются зевать, кашлять, но от этого легче не становится.

Чем дальше продолжалась рубка, тем больше Куров беспокоился. Однако его беспокоило не то, что ему придется рубить только через шестнадцать человек, а самый ход, результаты рубки. Только что проехал Миронов, из пяти лоз он срубил только три, а кольцо не поймал вовсе. Куров внимательно посмотрел на него. Ничего особенного. Миронов, как всегда, вложил клинок в ножны, похлопал по шее коня, высморкался в обе стороны и шагом подравнялся на левый фланг.

Буквально так же, как всегда.

«Может... однако...» — мелькнула неясная мысль. Куров пошевелил коня и, чуть выдвинувшись, взглянул Миронову в лицо. Миронов взмахнул глазами на Курова, будто спрашивая:

— Что? В чем дело?

Еще больше насупившись, Куров осадил коня обратно.

Ехал Илья Ковалев. Он заломил фуражку набекрень, подравнялся против станков, подмигнул взводу обоими глазами и в тот момент, когда комвзвода собирался прикрикнуть на него, ахнул и распластался в карьере.

Неплохо рубил Ковалев, очень неплохо. Он скосил все лозы, поймал кольцо и, сорвав его с проволочного крючка, далеко отбросил в сторону. Проезжая обратно, Ковалев сделал большой крюк и, прогарцевав в стороне, будто успокаивая лошадь, с оскалом озорной улыбки подъехал на фланг.

«Смеется, а все-таки что-то не то. Нет у него этого... общего. Если он радуется, то только себе: вот-де какой я веселый! Не то все. Все — не то», — хмурился Куров.

Рубил Баскаков, рубил Карпушев, Савельев, но ни в ком Артем не нашел нужного ему. У всех было одинаковое безразличие: сделал дело — и в сторону. Даже Липатов, человек внимательный и серьезный, и тот был какой-то... ну, не особенный.

Беспокойство и тревога, закравшиеся в начале рубки, не покидали Курова до конца занятий.

Во время мертвого часа он, лежа на койке, что-то долго старательно высчитывал. Вечером, как только пришли с чая, уложили кружки и оставшиеся огрызки сахара, он позвал товарищей в группу.

— Дело, ребята, погано, — обратился он, осматривая их по очереди.

— Какое дело?

— С договором... Проваливается... Заключить-то заключили, а... дальше-то не двигаемся.

— Брось ты, — отмахнулся Ковалев, не любивший серьезных разговоров. — У тебя всегда что-нибудь неладно.

Куров молча посмотрел на него.

— Вместо девяноста процентов на рубке сегодня мы дали только семьдесят два. Осталось еще одно занятие, и, если мы чего-нибудь не придумаем, оскандалимся на весь эскадрон.

Эти слова и невеселый вид Курова плеснули в красноармейцев холодом. Видя вытянувшиеся вдруг лица товарищей и сообразив, что, видимо, тут что-то серьезное, обмяк даже Ковалев.

— А с пикой не знаешь как? — вполголоса спросил Савельев.

— Откуда он знает? — загудел Карпушев, сердито взглянув на Савельева. — Не занимались ить ишо с пикой-то.

Замолчали. Украдкой посматривали на Курова, Липатова и Карпушева — взводных заводил, ожидая, что они что-нибудь должны решить.

— А ета... у их как? Не слышал? — кивая головою на стену, за которой был второй взвод, спросил Абрамов.

— Не знаю.

Опять помолчали. В коридоре громко хлопала дверь, из второго взвода слышалось глухое гуденье говоривших.

— Как же теперь?

— Чего как? — с досадой ругнулся Липатов. — Тут дело ясное, надо рубить.

До самой поверки просидел взвод над этим вопросом, но ничего исчерпывающего не придумали. Решено было рубить с деревянной кобылы, так как взводные учения занимали лошадей почти целый день и вечером на них работать уже нельзя.

На следующий день они прямо с уборки лошадей отправились за конюшни к деревянной кобыле, но из всего этого ничего не вышло. Кобыла была занята третьим взводом, рубившим здесь во главе с Люшкиным, а когда последние уступили ее и первовзводники начали рубить, для них стало совершенно очевидным, что они затеяли пустое дело. Рубка с кобылы людям, прослужившим без малого два года, — это все равно, что для профессора чтение букваря.

Бросили кобылу. Некоторые принимались рубить спешенно, но и из этого ничего не получилось.

Дело складывалось очень невесело.

Куров, оставшийся один, стоял около деревянной кобылы, раздумывал над положением. Подошел Люшкин.