– Здравствуйте, батюшка, – сказала Степанида Ильинишна. – Эй, Дунька… Вот, намагнитизируйте, пожалуйста, девчонку да расспросите у ней, чем лечить от бока? у меня бок болит… Вот она.
Дунька явилась, стала в дверях и смотрела исподлобья на мозольного мастера, не понимая, зачем ее представляют ему.
– Вот она, сделайте одолжение; а я уж уйду, не могу смотреть… извините!
Степанида Ильинишна вышла, а мозольный мастер показал Дуньке стул, помог ей разуться. Дунька не смела противиться.
Кончив операцию, в ожидании вознаграждения он походил по комнате, кашлянул несколько раз. Степанида Ильинишна со страхом взглянула в двери.
– Что, уж кончено?
– Ага! – отвечал доктор по части мозолей.
– Что ж, какое же лекарство-то мне предпишете?
Он подал ей скляночку и сказал по-немецки, жидовским наречием, что она увидит на опыте, как хорошо это лекарство сгоняет мозоли.
– Как же, батюшка, принять это или намазывать? – спросила Степанида Ильинишна, подавая в вознаграждение десятирублевую ассигнацию.
Вместо ответа оператор поклонился и вышел.
– Что ж это он не сказал мне, что надо делать с этим? да уж верно намазывать… это мазь. Дунька! расскажи мне, что он с тобой тут делал? Да, смотри, говори сущую правду.
– Да бог его знает, сударыня, посадил на стул, велел разуться, да чем-то помазал пальцы.
– Только? Что ж ты, заснула?
– Никак нет, сударыня.
– Коли не спала, так что ж он тебя спрашивал?
– А бог его знает! он ничего не спрашивал.
– Врешь, дура; сама не помнишь, верно спала.
– Ей-богу нет-с!
– Врешь, глупая; ведь он тебя магнитизировал. Дунька, не понимая, молчала.
– То-то, заставишь дуру что делать, сам не рад! Что ж, намазывать этим или принять?
– Да вот он этим, кажется, и мазал.
– Попробую; беды, чай, не будет, – сказала Степанида Ильинишна и Дуньке же велела растирать мазью бок.
Оказалось, что мазь лучше действовала от боли в боку, нежели от мозолей; у Дуньки разболелись ноги, так что она ступить не могла; а у Степаниды Ильинишны на другой же день боку стало гораздо лучше. Она решилась всегда лечиться магнитизированием и вспоминала об обещании, данном Арине Ивановне. Арина Ивановна страдала головной болью; и от головной боли мазь помогла, только волосы полезли страшным образом.
– Нет, уж, матушка, Степанида Ильинишна, покорно благодарю за нее: лучше останусь с головными болями, чем быть плешивой.
– Напрасно, Арина Ивановна, в волосах-то, верно, и сидит гноя боль. Есть чего жалеть! вырастут другие. Я вот полечилась, да пан теперь. И вперед случись что, тотчас же велю Дуньку магнитизировать.
Такова была маменька Михаилы Памфиловича.
– Папа, у меня сегодня будет литературный вечер, – сказал однажды Михайло Памфилович, войдя, по старому обычаю, к отцу пожелать ему доброго утра.
– Это что такое значит, Миша? Что за литературный вечер? – спросил отец.
– Ведь я вам сказывал, папа, что я познакомился с литераторами.
– Так что ж такое?
– Я бываю у них на литературных вечерах, нельзя же и мне не сделать литературного вечера.
– В самом деле! Ну, я поговорю с матерью. Надо же посоветоваться.
– Помилуйте, как это можно откладывать; все условились быть у меня сегодня, и вообще по вторникам.
– Помилуй, всякой вторник у тебя будут литературные вечера!
– А как же иначе; уж это так водится; все приедут, мне не больным же сказаться.
– Да кого ты звал?
– Московских литераторов.
– Да кого именно?
Этот вопрос затруднил несколько Михаила Памфиловича.
– Как кого, папенька, мало ли литераторов; некоторые вместе со мной служат…
– Ну?
Михайло Памфилович высчитал имена всех известных и неизвестных литераторов; но если б не прикрасил сиятельными и чиновными, то славные имена не произвели бы никакого влияния на Памфила Федосеевича.
– Неужели? – сказал он, – и князь будет?
– Да, вероятно, будет… он…
– Да ты говоришь, еще главный сочинитель будет?
– Да, папа.
– Черт знает, Миша, ты, право, лжешь!
– Ей-богу, я у него был, он такой очаровательный человек… я с ним коротко познакомился.
– Хм! удивительно! Ведь он, брат; действительный статский советник.
– Что ж такое? мало ли поэтов в чинах; например, Глинка и Дмитриев[32] также действительные статские советники.
– К тебе в гости? Ну, брат, Миша, высоко ты забираешь! Надо подумать! ведь все-таки они не к тебе, а ко мне в дом будут.
– Помилуйте, папа, когда тут думать? ввечеру они все приедут.
– Что ж ты не сказал прежде? ведь это ни на что не похоже: зовет гостей не спросившись?
– Когда же мне было сказать вам; вчера ввечеру все согласились быть сегодня у меня.
– Поди-ну!.. Надо подумать, как принять! я поговорю с матерью.
– Да ничего не нужно особенного; только надо попросить maman, чтоб вместо булок и сухарей к чаю, купить английской соломки… продается в кондитерских…
– Ну, это уж не мое дело.
– Да мне нужно, папа, пятьсот рублей.
– Помилуй, Миша! давно ли ты взял пятьсот рублей?
– Ведь я говорил вам, что я пожертвовал их на человеколюбивое заведение… Нельзя же мне было… ведь я член.
– Да! ну! черт знает, братец, накладно!.. На что ж тебе еще столько денег?
– Мне непременно надо купить библиотеку: мне стыдно будет перед литераторами, что у меня нет ни одной книги.
– Что, брат, говорил я тебе: береги, Миша, свои книги, – пригодятся.
– Да что ж мне в учебных книгах! Мне по крайней мере необходимо иметь сочинения литераторов, которые у меня будут.
– Ты совсем обобрал меня!
– Что ж делать, папа.
– То-то, что делать!.. На!
– Удивительный мальчишка! – сказал Памфил Федосеевич про себя, смотря вслед сыну, который, оправив перед зеркалом полосы, платок на шее и булавочку на манишке, вышел вон. – Удивительный мальчишка!.. Скажи, пожалуйста, только что из яйца вылупился, а с какими людьми уж свел знакомство!..
– Степанида Ильинишна!.. Эй! кто тут!.. провалились! Варька! Иван!
– Что ты, батюшка, раскричался! опять нога, что ли?
– Какая нога! что за нога! совсем не нога, а Миша. Ей-богу, это удивительный мальчишка!
– Что он тебе сделал? что не по-твоему?
– Не по-моему; разумеется, что не по-моему!
– Так и надо кричать?
– Да кто кричит? помилуй!
– Да ты! посмотри, из себя вышел!
– Ах ты, господи, слова не даст сказать!
– Да говори, кто тебе мешает!
– Я хотел сказать тебе, что это удивительная вещь; представь себе! что еще он – мальчик, молоко на губах не обсохло… Куда ж ты?
– Да что мне слушать брань…
– Откуда брань? Кто тебе сказал, что брань? дай окончить-то!
– Ну?
– Я хотел сказать, что, что еще он? мальчик, а ведет знакомство с какими людьми!
– Ну, что ж? молод и знакомится с молодежью; а тебе не по сердцу?
– Ну, кто говорит что не по сердцу? ты не дашь выговорить! Какая молодежь!.. вельможи, матушка! вельможи к нему назвались на вечер!
– Полно, пожалуйста, вздор молоть! с какой стати назовутся к Мише вельможи?
– Я тебе говорю! из студентов-то он в сочинители хватил! Вот и назвалась вся братья сочинителей к нему на вечер; да какие люди-то – все известные!.. в каких чинах! А? каков Миша-то? а? Степанида Ильинишна!
– Что ж, слава богу, недаром мои заботы были об нем.
– Ты! все ты! а уж я ничего!
– Хорош бы он был хомяк, если б пошел в тебя! Не сам ли ты говорил ему: не водись с людьми, которые тебе не по плечу.
– Да! в старину это было так, а теперь – другое дело. В старину кошки мышей ели, а теперь не едят – вишь, подай молочка да говядинки.
– Это все на Ваську ты метишь!
– Э, поди ты с своим Васькой; не о том дело; надо подумать, как принять, ведь сегодня ввечеру все у нас будут.
– Как сегодня ввечеру?
– Да так! назвались, как хочешь и принимай!
– Ты шутишь, что ли?
– Какая шутка; нагрянут человек двадцать.
– Миша с ума сошел! назвал гостей; да еще все незнакомых; а у нас ничего не готово, комнаты не прибраны… Господи! когда ж я обернусь! Надо самой ехать заказать мороженое, купить провизии; нельзя без ужина или, по крайней мере, закуски… Ничего не успеешь сделать! Я думаю, все, что куплено к обеду, оставить к вечеру, а сами чего-нибудь перекусим.
– За винами надо послать; да уж я распоряжусь в этом… А! вот кстати!
Вошли Григорий Иванович и Лукьян Анисимович. Это были старые сослуживцы Памфила Федосеевича на службе по откупам.
Григорий Иванович был в старину кос и сохранил этот недостаток и в старости.
Лукьян Анисимович и в молодости и в лета мужества был рыж; но под старость лишился прекрасных волос своих, а клочки на висках поседели.
Григорий Иванович жил уже домиком, а Лукьян Анисимович не умел сберегать нажитого и потому продолжал службу по части хождения по делам.
– Вот кстати пришли! здравствуйте, Григорий Иванович; садись, брат, Лукьян Анисимович… Иван! наложи Лукьяну Анисимовичу трубку.