«Он умирает, а я ничего не могу сделать!»
Роуэн положил руку на грудь Джексону и ждал, когда пройдут конвульсий.
— Вот, выпей, и мы подышим вместе, чтобы снять боль, Джексон.
Мальчик послушно выпил. Несколько долгих минут Роуэн, казалось, дышал за Джексона, когда тот не мог.
— Боли нет? — прошептал Роуэн.
Джексон кивнул и улыбнулся:
— Я… непобедимый.
Роуэн обнял мальчика, пытаясь в последний раз согреть его.
— Ты больше чем непобедимый, Джексон Блайт. — Глаза Джексона закрылись. На губах, из которых вырвалось последнее дыхание, застыла улыбка, и последовала жуткая тишина, лишавшая надежды. — Ты гораздо сильнее.
Голос Роуэна дрогнул, он на секунду закрыл глаза, потом отпустил руки мальчика и сложил их на груди в положении покоя. Затем встал и вернул себе самообладание.
— Приведите миссис Блайт. И побыстрее, мисс Реншоу.
Гейл бросилась к двери, распахнув которую, увидела изможденную миссис Блайт. При виде мокрых от слез щек Гейл мать зашлась в истеричном крике и, ворвавшись в комнату, упала на тело сына.
Эта страшная сцена, казалось, продолжалась вечность, пока не был восстановлен порядок. Только с помощью других капель из чемоданчика Роуэна удалось вернуть миссис Блайт в состояние вменяемости. После чего сестры увели ее рыдать в уединение комнаты.
Роуэн, подобно сдержанному генералу, велел экономке послать за гробовщиком и заказать службу. На Гейл он не обращал никакого внимания, и она бродила за ним беспомощной тенью, тихо выражая соболезнование и предлагая свои услуги. Наконец он собрал свой саквояж и проводил ее к ожидающей их карете и терпеливому Тео.
— Мне очень жаль, доктор Уэст, — произнесла Гейл, как только карета тронулась с места. На ее щеках блестели слезы. — Это было…
— Такое случается, — прозвучал лаконичный ответ. — Но чего не бывает, так это чтобы новый ассистент стоял в углу, ломая руки, и рыдал, как дитя! Как сможете вы кого-либо утешить, если сами будете лить слезы, как сентиментальная дурочка?
— Я… Прошу прощения за слезы, но он был… такой юный и такой… милый…
— Это пациент. И смерть его была неизбежна. Для вас, мисс Реншоу, он вообще никто. Не ваш ребенок и не ваш любимый пациент! Вы не воспитывали его и не ухаживали за ним, пока он рос!
От резкости собственного голоса у Роуэна сжались внутренности. «Я злюсь на себя. Я сам скорблю и кидаюсь на нее за то, что выдала свои чувства, когда мне самому хотелось броситься там на колени и выть громче, чем она».
— Нужно сохранять эмоциональную дистанцию, если хотите приносить добро своим пациентам и себе самой.
— Я постараюсь делать вид, что в моих жилах течет лед, доктор Уэст, — огрызнулась она. — Вам придется меня научить этому фокусу.
— Я научу! Только не думайте, что кто-нибудь придет в трепет при виде женщины с заплаканными глазами и медицинским саквояжем в руках! Эти слезы будут помехой и могут кому-нибудь стоить жизни, Гейл. Вы потеряете драгоценные минуты, скорбя по поводу несправедливости мира или борясь со своей женской слабостью, и убьете кого-нибудь своей нерешительностью! Если вы не в состоянии контролировать себя, мисс Реншоу, вам лучше упаковать свои вещи и катить домой!
В тесном пространстве кареты воцарилась тишина, и он ждал конфликта, сожалея, что не может забрать свои слова обратно и загладить ситуацию. Правда или нет, но он считал, что зашел так далеко только потому, что его собственное сердце ныло от раны.
Когда карета остановилась, Роуэн открыл дверцу, выбрался наружу и подал Гейл руку, помогая спуститься. Отпустив жестом уставшего Тео, он поднялся с Гейл на крыльцо своего темного особняка из красно-коричневого песчаника. В глубине души Роуэн надеялся, что Картер ослушался и не лег, ожидая их возвращения в прихожей. Но в предрассветной тьме встречать их никто не вышел.
Роуэн зажег тонкую свечку и протянул Гейл руку.
— Я провожу вас наверх.
Она приняла его руку, едва касаясь кончиками пальцев, как будто физический контакт вызывал отвращение. По темной лестнице они поднимались молча, и Роуэн не знал, что сказать после грубой перебранки в карете. Он должен был злорадствовать при виде ее нежного сердца и женской слабости, но вместо этого собственная боль чуть не погубила его жестокий план. Впрочем, он, несомненно, одержал победу, и завтра Гейл уже не будет.
Он украдкой взглянул на нее. Она шла рядом с ним, грациозная и легкая. Мерцающий свет подчеркивал царственные линии ее профиля, чувственный изгиб шеи и плеч.
«Она до невозможности гордая. Я чувствую себя неуклюжим идиотом, пытающимся сломить аравийца, не убив его духа».
Они поднялись на третий этаж, и он остановился, борясь с искушением попросить прощения или объясниться.
Но Гейл заговорила первой. Голос ее звучал тихо, но ровно.
— Вы правы, доктор Уэст. Что толку будет от меня пациентам, если я буду плакать на каждом шагу? Джексону нужно было, чтобы вы были сильным, и вы таким были. Этот урок я никогда не забуду.
Роуэн протянул ей свечу.
— Этот урок мне следовало преподать иным способом. Ладно, возьмите свечу и постарайтесь поспать.
Он хотел уйти, но Гейл его остановила.
— Роуэн? А те люди в Индии и вправду останавливали свои сердца?
Он повернулся к ней. Она была такая красивая, что у него у самого остановилось сердце и внутри все смешалось, вызвав жар, беспокойство и голод.
— Правда.
— И это был не фокус?
По ее щеке скатилась слеза, сверкнув в свете свечи одиноким бриллиантом. Забыв обо всем на свете, кроме необходимости ее утешить, он придвинулся и стоял теперь так близко, что чувствовал в прохладе дома всего в нескольких дюймах от нее запах ее кожи и тепло ее тела.
«Она уезжает — она уедет — и я не уверен, что буду этому рад».
Он замер на месте, удерживаемый желанием прикоснуться к ней, но ясно сознающий, что не должен. Очень медленно она закинула назад голову, словно приглашая его для поцелуя, который казался теперь неизбежным.
Ее дыхание коснулось его груди, затем шеи, он заглянул ей в глаза и, сам того не сознавая, произнес вслух:
— Некоторые вещи происходят сами по себе.
— Даже если мы их не понимаем, — закончила она шепотом.
Он нагнулся, намереваясь лишь слегка коснуться мягкого атласа ее губ, но при первом прикосновении к горячей плоти все его благие намерения растаяли.
Контакт был поначалу таким легким, что она могла приписать его собственному воображению. Горячий шелк его губ лишь слегка коснулся ее.
Но вспыхнувший следом огонь отмел прочь все сомнения.
Это был не сон.