Я пританцовываю под музыку, слегка качая бедрами, чтобы грудь подпрыгивала. Мои руки сложены над головой в той неудобной позе, которая, по-видимому, очень нравится мужчинам. Его взгляд падает на мои сиськи и возвращаются к глазам. Я не могу понять выражение его лица. У мужчин желание всегда написано на лице, в глазах. Но не у Доусона. Его руки властно обхватывают мою талию. Мне следовало бы высвободиться, но я этого не делаю.
Меня никогда не трогали подобным образом, моего тела никогда не касались мужские руки, никогда. Только не так. Только легкие прикосновения, шлепки по заднице или тычки мне в грудь во время танца на сцене.
Это... связь между нами. Его руки дотрагиваются до меня, и я не сопротивляюсь, и в этот момент я не стриптизерша. Я одета, а он смотрит на меня. На меня. Словно он видит Грэй, а не Грейси, хотя вряд ли он знает разницу.
Музыка переключается на “Just Give Me a Reason” Пинк и Нейта Рюсса. Я не знаю, почему песня просачивается в мое сознание. Я заставляю себя высвободиться из его объятий и ухожу в центр комнаты. Я танцую, но как танцовщица, а не стриптизерша. Я знаю, что должна раздеться. Нельзя просто исполнить танец. Такова моя работа. Но теперь больше, чем когда-либо, мне не хочется этого делать. Я хочу поговорить с этим человеком. Не потому, что он знаменитость. Не потому, что он был на первом месте в списке самых сексуальных мужчин на планете. Не потому, что он феноменальный актер, хоть это и так. Что-то в его глазах притягивает меня.
Я приказываю пальцам расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке и вижу, как Арман и остальные двигаются ближе. Я не обращаю на них внимание и кружусь на месте, изгибаюсь в талии в обратную от них сторону и выпрямляюсь обратно, развязываю узел и расстегиваю пуговицы. Доусон продолжает смотреть прямо в мои глаза.
Интересно, что он увидел в моем взгляде.
Меня встряхивает от тошноты, когда я расстегиваю еще одну пуговицу. Ненавижу эту часть. Сердце колотится в привычном приступе стыда. Теперь рубашка расстегнута, и мои движения запутанные, извивающиеся и плавные. Я провожу рукой по плечу, и ткань спадает. Предплечья удерживают рубашку, но верх моей груди обнажен, и я прикрываю соски, скрестив руки на груди. Мои бедра покачиваются в такт музыке.
Я снова ловлю его взгляд, и все вокруг для меня, кроме его глаз, растворяется.
И затем я отвожу руки в стороны, и рубашка падает на пол. Арман делает глубокий вдох, и я слышу, как остальные одобрительно охают. Доусон не двигается, и выражение его лица не меняется, не считая расширившихся глаз. Он наконец окидывает меня взглядом с головы до ног и обратно. Я продолжаю танцевать, заставляя грудь подпрыгивать, проводя по ней руками, поднимая их и принимая позы, все, чему я научилась, чтобы получать больше чаевых.
Это сложнее, чем выступления на сцене, тяжелее, чем танцы на столиках или в VIP-комнатах. Это нечто личное. Остальные смотрят на меня и, очевидно, хотят меня, но что-то во взгляде Доусона говорит о чем-то большем, чем желание. В его глазах жажда обладания.
Я играю с молнией на шортах, бросая взгляд на свою грудь и обратно на Доусона, это лишь просчитанный кокетливый взгляд, в котором нет чувства. Я расстегиваю молнию и отгибаю края, показывая лоскут красной ткани и бледную кожу под ним.
Тут мне в голову, ни с того ни с сего, ударяет воспоминание о том, как в мой первый день Кэнди рассказала мне, как делать депиляцию зоны бикини. Было больно, и я чуть не умерла от стыда.
Песня снова сменяется на безымянный танцевальный трек, я начинаю кружиться, и шорты соскальзывают вниз. Прежде чем я стягиваю джинсовую ткань с попы, голос Доусона внезапно наполняет комнату:
— Ну, хватит с вас, парни. Свободны.
— Эй, ты чего, Доусон. Самое интересное начинается, — говорит Нейт.
Доусон не отвечает; он лишь бросает Нейту долгий, суровый взгляд, и тот разочарованно вздыхает:
— Чтоб тебя. Ладно, — он встает, и остальные двое уходят вместе с ним.
Когда дверь за ними закрывается, Доусон медленно встает. Словно лев поднимается из травы, олицетворяя власть и грацию. Он подходит ко мне с томным возбуждением во взгляде, его глаза почти такого же темного цвета, как и мои. Он хватает мои запястья своими огромными сильными руками.
— Не снимай их.
Я не сопротивляюсь, но и не танцую. Все свое время на работе я танцую. Каждое движение — танец. От столика к столику, от кабинки к кабинке, на сцене и вне ее я танцую. Даже если я слегка покачиваю бедрами при походке, я танцую. Я никогда не стою на месте.
Но сейчас я застыла под жарким взглядом Доусона. Я на высоких каблуках, но Доусон сантиметров на десять выше меня.
— Почему? — спрашиваю я.
Мужчины всегда хотят, чтобы я снимала шорты. И я стриптизерша, поэтому мне приходится это делать. Но этот мужчина остановил меня, и я ничего не понимаю. Я не осмеливаюсь и думать о грубой мощи в его взгляде, легкой силе его рук, властности его прикосновения.
Доусон не отвечает. Он лишь кладет руки на мои бедра и заставляет меня танцевать под музыку. Он двигается вместе со мной. Он танцует со мной, покачиваясь в такт песне. Я позволяю ему. Я не должна, но я позволяю. Какие-то флюиды его присутствия лишают меня способности противостоять ему.
Затем его руки тянут за джинсовую ткань, и меня бросает в дрожь.
— Нет, вы не можете... — заикаюсь я. Я нервничаю и говорю с сильным акцентом.
— Еще как могу. Ты хочешь этого, — его голос обволакивает меня, подобно теплой воде.
Я качаю головой. Мы все еще танцуем вместе под музыку. Я смотрю на него в растерянности.
— Я не... не оказываю дополнительные услуги. Вы не можете меня трогать.
— Однако я трогаю тебя прямо сейчас, — его ладони поднимаются к моей талии, обхватывая промежуток между грудью и шортами. Его руки огромные, властные и до невозможности нежные.
Его прикосновение подобно пламени. Я дрожу. Я резко вдыхаю, когда его руки вновь опускаются, хватают петли на поясе и тянут его вниз. Он тянет за ткань еще раз, и шорты спадают, опускаясь до моих щиколоток. Я сбрасываю их, с трудом дыша.
Его ладони, подобно лаве, сползают от талии до моих обнаженных бедер, и я дрожу от ужаса. Без сил. Он трогает меня. Никто никогда так ко мне не прикасался. Видеть желание в глазах мужчин — это одно. Но чувствовать вожделение в грубой силе его объятий — нечто совсем другое. Прикосновение Доусона — гипнотизм во плоти. Я не могу сопротивляться. Я не знаю, что со мной происходит, но это пугает меня. Я не хочу хотеть этого, но он прав. Я действительно хочу его. Я в экстазе от того, что его руки на моих бедрах. Он не трогал меня за ягодицы и за грудь. Только талию и бедра. И, Господи, помоги мне, меня словно что-то пожирает изнутри, пробуждая во мне отчаянную жажду чего-то.