Читать интересную книгу Отверженный дух - Маргрит Стин

— Ты не подумай только, будто я здесь в алкоголика превратился, — заверил он меня торопливо. — Или что я в собственном доме уже сам себе не хозяин. Просто противно, понимаешь, когда из-за каждого угла за тобой шпионят, а потом перемывают косточки.

Послышались мягкие фортепианные аккорды и пронзительное детское пение: слегка визгливое, но вместе с тем мелодичное. Арнольд поднял палец и замер с улыбкой умиления на счастливом лице.

— Прелестный голосок, правда?

Я согласился. Хотя, скажем, и у металлического колокольчика голосок — ну чем не прелесть? Впрочем, Доминик-Джон пел, скорее, как жаворонок в поднебесье, — тоненько, чисто и головокружительно высоко.

Арнольд со смешно оттопыренным пиджаком зашагал по лестнице вверх, а мне снова на память пришел мой первый визит в Колдфилд. И пикник на «Шпоре»: так почему-то называли здесь невысокий хребет, протянувшийся среди болот невдалеке от трамвайной линии, ведущей к Блонфилду. Отдыхали тут, в основном, местные жители: туристской славой местечко не пользовалось из-за частых обвалов.

«Пикник» — как образ субботней или воскресной жизни — всегда представлялся мне чем-то стремительно-романтическим, но чтоб обязательно с прислугой: иначе кто будет распаковывать корзинки?

Льюисы умудрялись как-то жить без лошадей и лимузинов, в лучшем случае путешествовали на велосипедах, а чаще пешком. На осмотр достопримечательностей мы несколько раз выезжали поездом, но, конечно же, любимым их третьим классом. За ними всюду и я ходил, проклиная мысленно сэндвичи, которыми вечно набиты были карманы: о том, что сестры с матерью заранее часами нарезали и упаковывали всю эту снедь, как-то не вспоминалось.

В этот раз Арнольд прихватил с собой еще и пару бутылок пива, рассчитывая, в основном, на меня. Как только миссис Льюис принялась разливать всем чай из термоса, он скромно налил — себе и мне — по стаканчику. Женщины уставились на него в испуге.

Утро было просто сказочное: под ярким солнцем вся равнина пестрела и переливалась россыпями фиалок, внизу под утесом пенистыми волнами вздымался и падал болотный ковыль. Перед нами, во всем своем ослепительном величии, простирался счастливый мир живой природы; даже на меня, парня не слишком впечатлительного, эта грандиозная панорама произвела сильное впечатление.

Арнольд залпом осушил стакан.

— Ах, как хорошо! — воскликнул он в блаженном упоении и налил себе еще.

— О, Арнольд! — голос матери был Наполнен такой болью, такой глубокой скорбью, что в первый момент я всерьез за нее испугался.

Арнольд побагровел; улыбка его вдруг растянулась в звериный оскал.

— Неужели… ну неужели все вам нужно непременно опошлить?

Он вдруг вскочил, с диким воплем запустил поочередно стакан и бутылку в заросли вереска и бросился прочь.

Не сразу сообразил я, что же, собственно, произошло. Мне известно было, что Льюисы не употребляют спиртного, но чтобы из-за пива — такой скандал? Все мы в Хартоне глушили его галлонами, и Арнольд вроде бы не был исключением… Да, но мне-то что теперь делать? Я сидел среди них в полной растерянности.

— Вы, Баффер, нас не стесняйтесь, — Мэри взглянула на меня, как на нераскаявшегося грешника, и добавила поучительным тоном. — Сами мы не пьем, но никому не навязываем своих убеждений.

Наступила неловкая пауза.

— Пойду-ка я поищу стакан, — предложила Хелен, спасая положение.

Я, конечно же, отправился на поиски вместо нее и, ползая среди вереска, кое-как ухитрился прикончить свою бутылку. Стакан нашелся, но оказался разбитым.

— О боже, — прошептала Хелен с таким видом, будто у нее только что погиб по меньшей мере уотерфордский сервиз. «Это у нас наследственное», — вспомнил я; что верно, то верно, Льюисы мастаки были переживать по самым что ни на есть пустякам.

Вся компания погрузилась в траур, и даже Вайолет, похоже, прониклась вселенской женской скорбью. Мистер Льюис, впрочем, выглядел на редкость безмятежно, но при этом несколько странно: он восседал среди нас глуповатым улыбающимся истуканчиком и будто светился изнутри — должно быть, сознанием какой-то своей, ему одному известной, правоты.

Дожевав, мы снялись с места и безрадостной процессией двинулись обратно. Внизу, в лощине, я увидел Арнольда: он стоял, ковыряя кочку носком ботинка. Мэри решительно направилась к нему. Хотел было пойти за ней и я, но вмешалась Вайолет.

— Останьтесь, — шепнула она мне на ухо, — и приготовьтесь к сцене Великого Примирения.

Я ничего не понял и молча послушался. Мэри подошла к брату, схватила его за руку, что-то такое сказала и тут же бросилась к нам. Бесформенное личико ее пылало и подрагивало от каких-то неземных страстей.

— Все хорошо, мамочка, дорогая! Брат очень сожалеет о том, что так всех нас расстроил. — Она обернулась. — Арнольд!

То, что вслед за этим последовало, не раз потом заставляло меня содрогаться от омерзения. Арнольд, побагровевший от стыда и какой-то неимоверной внутренней боли, подошел и поцеловал мать. Миссис Льюис разразилась рыданиями. Поддерживая ее за руки с двух сторон, заплакали Мэри и Хелен. Арнольд взирал на всех с невыразимым ужасом, и в глазах его тоже стояли слезы.

— Ну же, ну же, дорогая, — мистер Льюис заботливо закудахтал, принялся гладить жену по плечу, но тут и сам не выдержал: снял очки, заморгал и стал протирать вспотевшие стекла.

Я набрал побольше воздуха в грудь и обернулся за поддержкой к Вайолет. Сжав губы в ниточку, она мелко тряслась: то ли от отвращения, то ли от распиравшего ее смеха. Я бы и сам, наверное, расхохотался, если бы не был так потрясен ирреальностью этой жуткой, нелепой и непристойной сцены.

Глава 6

1

— Арнольд, — сказал я, когда дверь за нами закрылась, — скажи мне, кто эта ужасная женщина?

Я кивнул на портрет, едва различимый в полумраке: шел всего лишь четвертый час, но тучи, нависшие над самыми верхушками каштанов, затмили свет.

— А, так значит, ты ее помнишь?

— Я помню, как мы раскопали ее на чердаке, как разволновался твой отец, а сам ты невесть чему обрадовался.

Арнольд беззвучно рассмеялся.

— Ну да; потом я взял ее с собой в Оксфорд, а как-то ночью вздумал выкопать из могилы, но трупа не нашел. Да, это она, мисс Сьюилл, та самая женщина, которую в 1765 году казнили, обвинив в колдовстве.

— Но откуда ты это знаешь?

— Отец рассказал после смерти матери. В том вся и прелесть такой работы: роешься месяцами в архивах, собираешь крупицы, и вдруг — как снег на голову — потрясающая новость.

— Каким же образом портрет оказался у отца?

— Он просто переходил от поколения к поколению; думаю, кто-то приобрел его на распродаже имущества покойной. Все-таки портрет самой настоящей ведьмы — какая-никакая, а реликвия; поэтому мы стали искать и узнали все-таки имя автора, — он бережно снял портрет со стены. — Пару лет назад я подчистил тут кое-что, и вот — гляди-ка, проступили инициалы.

«Дж. К.» — да, буквы были видны отчетливо. В сумеречном освещении эти кляксы, пятна и линии окончательно перестали походить на портрет; это было просто какое-то издевательство, насмешка над художественным вкусом: любой здравомыслящий человек давно бы отправил эту гадость на помойку.

— Автора звали Кок; имя, между прочим, в этих местах известное. Парень этот несколько лет разъезжал тут на муле от дома к дому и клянчил заказы. Так что любое семейство, прослеживающее свои корни по меньшей мере до начала восемнадцатого века, может похвастаться «своим Коком»; все его портреты, надо сказать, похожи один на другой и различаются разве что степенью уродства. Истощив ресурсы местного рынка, наш герой двинулся покорять Среднюю Англию, да где-то там и сгинул. К счастью, здесь он успел оставить после себя прелюбопытнейший документ. Слушай, как душно здесь! Откроем окно.

Арнольд протянул мне холст в старой рамке, отворил ставни, и комната тотчас наполнилась слабым назойливым шорохом: это гравий шумел за окном под напором дождя.

— Произведение курьезнейшее: характеризует Кока как отъявленного сплетника. Он останавливался в гостинице — по ту сторону Блонфилда — там-то и забыл, наверное, свой блокнотик. Сюжет мемуаров незамысловат — сплошное перечисление заказов и заработков — но выдает в нем деловую хватку. Вообще, Кок обладал, судя по всему, личными качествами, редкими для заурядного служителя Музы.

Арнольд стал выдвигать ящики стола; все они доверху были набиты бумагами.

— Неужели у тебя и блокнот этот есть?

— Отец нашел его в лавке букиниста и тут же выслал мне. Вот, гляди; не берусь определить жанр: то ли дневник, то ли гроссбух, а скорее нечто среднее.

Я взял у него из рук потрепанную книжицу в шершавом кожаном переплете, насчитывавшую не более десятка страниц, и начал читать от того места, где остановился его палец.