«Ладно, Паскевич, оставим в покое этих болванов. Ты им вчера уже дал хорошую острастку. Я о другом сейчас. Как мне известно, известно и тебе, подлец Политковский обожал блядей, и едва не каждый день навещал хотя бы парочку из них. Знаешь также ты и то, что у него ещё и был своего рода гарем, который он набирал из наших петербургских балеринок. Так?»
«Именно так, Ваше Императорское Величество» — покорно и даже подобострастно закивал Паскевич.
Государь продолжал с нескрываемым энтузиазмом:
«А список этих балеринок составлен? Их допрашивали? Обыски у них проводили?»
Паскевич аж ахнул от изумления:
«Нет, Ваше Императорское величество… Даже не подумали об этом…».
Государь весело рявкнул:
«Так и ты такой же болван, как твои вчерашние генералы. Не медля составьте списочек и начните допросы и непременно обыски. Почему именно обыски — знаешь?»
Паскевич изобразил на лице растерянность. Николай же Павлович без малейшего промедления сказал:
«А вот почему необходимы ещё и обыски. Помимо проведения допросов, надобно явиться к танцовщицам Политковского на квартирки их и составить также списочки, чем они владеют. Все их побрякушки на экспертизу ювелирам. И всё, что от Политковского было ими получено в дар — конфисковать, заложить, а вырученные денежки вернуть в бюджет военного министерства. Что скажешь? Так мы, наконец, и восполним ущерб, который нанёс нам Политковский».
Паскевич счастливо и заискивающе закивал головой и прошептал:
«Потрясающе, Ваше Императорское Величество! Просто потрясающе! Без сомнения, это сразу надо было сделать».
«Ну, и сейчас ещё не поздно. Возьми петербургского обер-полицмейстера и приступайте. Даю вам сроку три дня, но никак не более».
Глава двадцать седьмая. Император в бешенстве
13-го февраля, ровно в тот же час, что и 10-го, генерал-фельдмаршал Паскевич, как и было уговорено, находился в Аничковом дворце, резиденции Николая Павловича ещё с великокняжеских времён.
Его Величество кинулся навстречу Ивану Фёдоровичу, как только тот появился на пороге императорского кабинета, и крикнул, не в силах сдержать нетерпение:
«Ну что, Паскевич? Рассказывай быстрее, отец-командир, и очень подробно, ни одной мелочи не смей утаить от меня».
«Не сомневайтесь, Ваше Императорское Величество. Ничего не упущу, всё поведаю. Начали мы с танцовщицы Волковой. Именно чрез неё Политковский когда-то и вышел на всех балетных. Сия Волкова давно уж не выступает и живёт на покое во флигельке на Выборгской стороне, который ей когда-то Политковский и подарил. Мы все у неё осмотрели. Вся обстановка — сплошная дребедень, ни одной мало-мальски приличной побрякушки. А денежных запасов мы отыскали у неё 99 рублей, никак не более».
«Может, припрятала?»
«Ваше Императорское Величество, обер-полицмейстер со своими орлами осмотрел всё самым доскональнейшим образом. На правой руке у неё перстенёк с крохотнейшим бриллиантиком. Сказала, что прощальный подарок от Политковского. Попросили отдать нам. Не хотела, но потом всё же отдала, а именно после того, как обер-полицмейстер стал угрожать ей кутузкой».
«Ну, хорошо. Давай дальше».
«Но самое главное, Ваша Величество, что сия Волкова очертила примерный круг танцовщиц, которые потом находились на содержании у Политковского. Находились не один раз, а многовременно. Она насчитала до сорока балеринок».
«Ого! Вот блядун был».
«Ваше Императорское Величество, она назвала пофамильно каждую. Мы все записали. Обер-полицмейстер установил адреса, мы, разбившись на несколько группок, кинулись к бывшим балеринкам Политковского».
«Вот это уже интересно. Рассказывай. Нашли что-нибудь?»
«Ваше Императорское Величество, за последние три дня все сорок балеринок были допрошены и были осмотрены их квартирки».
«Ну?»
«Ваше Императорское Величество, девицы преглупенькие, а слезливые до ужаса, по негодяю Политковскому голосят, жалеют его страшно…».
«А нашли что-нибудь у них?»
«Тут я испытал сильнейшее разочарования, но всё ж таки набрали три саквояжа побрякушек».
«Всего-то… Но всё ж таки покажи».
«Да я притащил с собою. Оставил в караульной».
«О, отлично».
Император тут же кликнул флигель-адъютанта и приказал сбегать в караульную. Минут через десять тот вернулся с тремя громадными саквояжами. Николай Павлович и Паскевич тут же кинулись к ним и стали их потрошить.
Скоро в середине кабинета выросла целая гора «драгоценностей». Царь необычайно живо и даже с энтузиазмом стал в ней рыться. Но уже через несколько минут он выбрался из кучи и набросился на Паскевича с кулаками и стал кричать, рычать даже:
«Да вы идиоты! Что ты притащил мне? Сам не соображаешь? Это же мусор! Самый настоящий мусор, и более нечего! Драгоценностями тут даже и не пахнет!»
«Но это то, что у них было, Государь!»
«Болван, но здесь не то, что на миллион рублей, но и на тысячу даже не потянет».
«Но это то, что у них было, Ваше Императорское Величество! Мы всё обсмотрели, буквально всё, буквально каждый закоулок их убогих квартир и домишек».
«Но это же мусор! Мусор! Жалкий мусор!»
И государь стал в бешенстве пинать сапогом гору жалких побрякушек. Паскевич дрожал от страха. Вдруг Николай Павлович остановился, резко обернулся, подошёл вплотную к Паскевичу и тихо, чётко разделяя каждое слово, сказал:
«А знаешь, ты и в самом-то деле удивительный болван! Ты вмешивался в следствие, курировал его, ну что, что стоило тебе своевременно заняться этими балеринами?! Понимаешь, что произошло, ты хоть понимаешь это?»
Паскевич в испуге отпрянул от императора. А тот продолжал, всё так же тихо и с нескрываемой ненавистью:
«А произошло вот что. Они всё ценное припрятали. Как только этот подлец помер и началось следствие, они всё припрятали, и не у себя дома, отнюдь, а вывезли куда-то, ибо понимали, что рано или поздно к ним придут. Я слишком поздно вмешался, понадеявшись на тебя. О! Какой же ты болван! Господи! Какой же ты болван!»
И тут государь опять повернулся к куче побрякушек и с ещё возросшим неизмеримо бешенством стал пинать её, дико рыча при этом.
Паскевич же, смертельно побледнев, в полнейшем упадке сил прислонился к стене. По лицу сильно струился пот, перемешанный со слезами. Бравые обычно усы вдруг стыдливо опустились вниз. Потом раздался шум от падающего тела. Генерал-фельдмаршал хлопнулся в обморок. Но Николай Павлович не обратил на это ни малейшего внимания. Он всё с тем же бешенством продолжал пинать и даже давил с наслаждением побрякушки, что были отобраны у бывших возлюбленных бывшего камергера Политковского.
Громадная дыра в бюджете комитета о раненых — вот что дико мучало в тот момент российского императора. И была сия дыра заделана лишь в 1855-м году, в Крымскую войну, когда миллионер Яковлев сделал на нужды комитета два пожертвования, по пятьсот тысяч рублей серебром каждое, за что получил звание камергера.
А на Паскевича Его Величество зла не держал. Главное ведь в Иване Фёдоровиче не ум, а верность своему Государю.
И генерал-фельдмаршал преспокойненько явился в Царство Польское наместником, стараясь не вспоминать о безобразной сцене, что произошла в императорском кабинете 13-го февраля 1853-го года, И не вспоминал…
Глава двадцать восьмая. Император все никак не успокоится
(вставка от публикатора)
ЗАПИСКА ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА К ПЕТЕРБЕРГСКОМУ ОБЕР-ПОЛИЦМЕЙСТЕРУ А. П. ГАЛАХОВУГосподин обер-полицмейстер!
Милостивый государь Александр Павлович!
Имею до Вашей милости нижайшую просьбу. Не откажите мне в любезности и отправьте к каждой из танцовщиц (по списочку, которым Вы располагаете) хотя бы по паре полицейских, дабы следить за всеми передвижениями сих малопочтенных и малоприличных красоток.
Меня, в интересах сугубо государственных, чрезвычайно интересует, где они могут припрятывать драгоценности, неправедным путём нажитые.
Работа хлопотная, танцовщиц числом аж до сорока. Но проследить надобно за каждой из них без исключения.
Если чего узнаете на сей счёт, буду премного благодарен.
За сим примите уверения, господин генерал-адъютант, в моём всегдашнем почтении.
НИКОЛАЙ
Февраля 13-го дня 1853-го года.
Двенадцатый час ночи.
В Аничковом дворце.
О результатах розыска, о котором пишет Николай Второй в своей записке к обер-полицмейстеру А. П. Галахову, мне ничего не известно.
Думаю, что для императора итоги розыска были малоутешительны. Всё дело в том, что А. Г. Политковский прогулял буквально всё, что накрал. На подарки же возлюбленным своим был весьма скуп. Зато огромные совершенно суммы тратил на карточную игру.