раз в течение года мне не терпелось послать ему письмо или электронное письмо или даже взять трубку и позвонить. Каждый раз мне приходилось отговаривать себя от уступа. Он никогда не искал меня в перерывах между летом — зачем мне это? Может быть, для него мы были не более чем убогой версией летнего лагеря. Может быть, мы даже не были друзьями. Всего лишь двое детей, проводящих лето в замкнутом пространстве, небрежно забытые взрослыми, которые нас создали.
Может быть, у него сейчас есть девушка.
Может быть, может быть, может быть.
Так что я ждала. Тушила книгу. Мариновалась в чувствах, которые она вызывала во мне. Они всегда возвращали меня к нему. Николаю. Мой Ники.
Шаги стали громче, ближе.
Я заправила мухомор за ухо, заставляя сердце биться медленнее. Я была влюблена в Николая Иванова с того первого дня на кладбище, просто я никогда не называла это чувство по имени. Только в этом году, когда все в школе стали объединяться в пары. Наличие парня каким-то образом в одночасье превратилось из постыдной вещи, которой занимаются только плохие девочки, в пик своего существования, и я отстала от этой тенденции. Ни одна из этих пар не общалась друг с другом в учебное время и не тусовалась, но у них был титул, и всякий раз, когда был выход в свет или день рождения, пары шептались друг с другом и целовались.
Поцелуи стали обрядом посвящения. Что-то, что нужно вычеркнуть из списка. В школе не было ни одного мальчика, которого я хотела бы поцеловать.
Единственные губы, которые я хотела бы ощутить на своих, были губы Николая.
Я перелистывала страницы «Искупления» , но слова все время выскальзывали, как бы падая со страниц. Я была удивлена, что у моих ног не было кучи писем. Это было безнадежно. Пытаясь сосредоточиться на чем-то, что не было им.
А потом . . . блаженство. Тело Николая заполнило дверной косяк на моей периферии. Дырявые туфли, джинсы, разорванные не там, где надо, и выцветшая рубашка с обтрепанными краями. С каждым годом он обострялся во что-то более красивое.
Я сделала вид, что не заметила его.
— Привет. — В уголке рта торчал незажженный окурок. Я размышляла, что бы подумала великая Беатриса Рот о том, что я хочу поцеловать мальчика, который запихивает в рот использованные с улицы сигареты. Наверное, не так уж и много, если честно. Пока я не принесла в дом болезнь, она не возражала бы, если бы я отпилила себе конечности в знак моды.
Я посмотрела вверх.
— Ой. Привет, Ники.
Его красота поразила меня, как молния. Два года назад он не был таким красивым. Каждое лето его черты оттачивались во что-то более мужское. Его челюсть стала острее, разрез между бровями стал глубже, а губы краснее. Но его глаза были его лучшей чертой. Точный, удивительный цвет голубого топаза. Он был высоким, гладким и стройным, и, прежде всего, обладал тем качеством, которому нет названия. Крутость ребенка, который знал, как постоять за себя. Как бороться за свое выживание. Меня тошнило от мысли, что у некоторых ребят он был два семестра в году. Чтобы любоваться, восхищаться, наслаждаться.
— Привет. — Он поднял глаза, ослепительно ухмыльнувшись, а затем снова обратил внимание на книгу. Я не могла дождаться, когда увижу его в плавках этим летом.
— Ты читал это? — Я прохрипела вопрос, мое лицо пылало.
Он покачал головой.
— Хотя слышал, что некоторые из них довольно непристойны.
— Ага. Но, типа, смысл книги не в этом.
— Поцелуй — это всегда цель всего. — Его глаза поднялись, чтобы встретиться с моими, и он позволил себе лихую ухмылку. Он вернул мне мою книгу. — Может, когда-нибудь я и попробую, если мистер Ван перестанет давать мне подержанные пентхаусы.
Я должна была сказать ему, о чем я думала весь год. То, что мне снилось ночью.
— Поздравляю, ты официально стал мерзким.
Он посмеялся.
— Я скучал по тебе.
— Ага. Я тоже. — Я накрутила прядь волос на указательный палец, чувствуя себя так странно в своем теле, как будто оно мне не принадлежало. — Я подумываю о том, чтобы взять уроки театрального искусства, теперь, когда я пойду в среднюю школу.
Я совершенно не собиралась, но мне нужна была убедительная предыстория.
— Круто. — Он уже бродил по комнате, открывая ящики в поисках новых, блестящих вещей для изучения. Мой дом был для Николая чем-то вроде тематического парка. Ему нравилось использовать зажигалки моего отца, скрещивать лодыжки на столах из красного дерева, делать вид, что он отвечает на важные звонки по старинному офисному телефону Toscano.
— Я подумала, может быть, мы могли бы переиграть часть книги. Ты знаешь, как практика, для моего прослушивания в сентябре.
— Переиграть что?
— Одну из пикантных сцен. В книге. Мне нужно сделать что-то рискованное для моего прослушивания.
— Рискованное? — пробормотал он, выдвигая ящики и засовывая в них руки.
— Да. Они не возьмут меня, если я дам им что-нибудь обычное.
О чем, черт возьми, я говорила? Даже я понятия не имела.
— Насколько непристойно? — Он был слишком рассеян, пытаясь что-нибудь украсть.
Я схватила книгу и пролистала ее, прежде чем остановиться на странице 126 и передать ему. Он перестал рыться в ящиках. Его взгляд упал на текст. Я затаила дыхание, пока он читал. Когда он закончил, он вернул его мне, и я спрятал его в библиотеке позади себя.
— Ты ведь шутишь, правда?
Я покачала головой, мой пульс едва не выпрыгнул из кожи.
Николай замер. Его взгляд переместился с одного из ящиков стола на мой, недоверие коснулось его глаз. В них было знание. Непочтительность и раздражение. Я хотела воссоздать ту сцену в библиотеке, где Робби прижимает Сесилию к полке и целует ее так, будто настал конец света. Потому что для него это так.
Каждый волос на моих руках встал дыбом. Я не хотела блевать на собственные туфли. В то же время казалось, что я собираюсь сделать именно это.
— Мы просто поцелуемся, — уточнила я, изображая зевок. — Никаких других странных вещей, ясно.
— Просто поцелуй?
— Эй, это ты только что сказал мне, что все начинается и заканчивается поцелуем. — Я подняла руки, сдаваясь.
Его губы изогнулись в легкой ухмылке. Мое сердце свободно упало на пол.
— Ари, ты обыскала винный шкаф своего старика? — Ники стер маленькое пространство между нами. Он провел пальцем по раковине моего уха. Дрожь пробежала по мне. — Мы не можем целоваться. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы наши родители убили меня.
— Ты имеешь в виду нас.
— Неа. — Он вынул сигарету из-за уха и пожевал окурок, не останавливая руки и рот. — Под присмотром папы Конрада тебе сойдет с рук практически все. Вина всегда лежит у ног