Читать интересную книгу Венецианские сумерки - Стивен Кэрролл

Однако до бухты Сан-Марко и пристани у площади Сан-Марко они не добрались, поскольку такси замедлило ход и свернуло в канал поменьше, который вел прямо к «Фениче». Когда они высаживались у церкви Сан-Фантин, Фортуни снова предложил Люси руку, и в этот первый из благоуханных летних вечеров они неспешно отправились туда, где толпился народ.

Фасад здания был подчеркнуто прост. Однако внутри, наблюдая с изогнутого пятиярусного балкона новую постановку «Лючии ди Ламмермур», Люси снова сравнила окружавшее ее помещение с гигантской музыкальной шкатулкой, вызолоченной внутри. Исполнители на протяжении всего спектакля выскакивали как механические куклы, подзаводимые невидимой рукой, — казалось, она вот-вот мелькнет на иллюзорном небе плафона.

После спектакля Фортуни с Люси стали пробираться сквозь толпу в фойе, останавливаясь то тут, то там перекинуться парой слов с его друзьями и приятелями. Он представлял Люси как свою ученицу, обращаясь к ней по-английски «дорогая»; было заметно, что общение с этими людьми дается ей все легче и легче. И еще он, пыжась от гордости, замечал, что ею интересуются, мужчины поворачиваются ей вслед, ибо она несет в себе некую потустороннюю загадку. Друзья Фортуни нынче проявляли к Люси интерес, расспрашивали, длили беседу. И что тоже приятно, никто не удивился тому, что он явился в театр с нею. Или что она пришла с ним. За год, прошедший после завершения карьеры, Фортуни привык считать себя стариком, однако окружающие относились к нему как прежде. Заключивший, по мнению всех своих друзей, договор с дьяволом, он продолжал бросать вызов времени, так что появление рядом с ним этого юного создания воспринималось совершенно естественно.

Толпа стала редеть, большинство, перейдя площадь Сан-Марко, разошлось по небольшим барам и открытым пиццериям. Но другие, среди них и приятели Фортуни, направились в соседний ресторан, специализировавшийся на поздних ужинах для театралов. Темно-красное вечернее платье Люси сияло в этой толпе, как фонарь, и, когда они остановились у дверей ресторана, Фортуни показалось, что все на мгновение застыли, завороженно глядя на Люси и потихоньку перешептываясь.

Они отошли в сторону; на Кампо Сан-Фантин Люси остановилась у фонтанчика попить. Закончив черпать ладошкой воду, она повела плечами и стряхнула с губ оставшиеся капли. Фортуни, стоявший рядом, не спускал с нее глаз.

Направляясь в речном такси к дому Фортуни, они наблюдали, как отступал все дальше вглубь, как пустой театральный задник, обезлюдевший, но все еще сверкавший огнями «Фениче». Это был первый и последний раз, когда Люси побывала на постановке в «Фениче»: на следующей неделе театр сгорел, от него остался только фасад, стоявший как напоминание о славном прошлом.

Люси медленно опускалась на кушетку Фортуни, словно погружаясь в ванну с пузыристой пеной, меж тем хозяин наливал ей вина в тот же самый бокал, которым она восхищалась после их похода на «Мадам Баттерфляй». В подобные вечера она воспринимала Фортуни не как маэстро, а себя — не как ученицу. Различие в положении просто отбрасывалось в сторону, как школьная форма на время летних каникул.

При совместных выходах он только раз-другой брал ее за талию, чтобы помочь перейти запруженную улицу. Он делал это почтительно, едва касаясь, и Люси прекрасно понимала, что он намеренно себя сдерживает; от этого краткие моменты физического соприкосновения (например, во время занятий, когда он вел ее пальцами по струнам) приобретали особую значимость.

На прошлой неделе, в один из вечеров, Люси явилась пораньше, и ее впустила Роза, указав на portego и тут же исчезнув. Люси вышла на балкон, однако Фортуни там не было, и она вернулась в вестибюль. Через приоткрытую дверь ей была видна одна из комнат, примыкавших к portego, — ей было присвоено название Красная из-за узорчатой обивки стен, рисунок которой придумал сам Фортуни. Современная лампа, единственная уступка прогрессу, отбрасывала ровный ясный свет, в котором Люси различила серебряную люстру и большую картину в стиле Карпаччо, запечатлевшую венецианскую уличную сцену. Едва ли это подлинный Карпаччо… Хотя почему бы и нет? Еще она заметила мельком два небольших черно-белых портрета; на одном был изображен лысый мужчина в военной форме, другой представлял собой карандашный набросок какой-то старой женщины. Из-за двери доносилась музыкальная запись, такая знакомая, что у Люси перед глазами возникли ноты. Это было исполнение Фортуни, запись, которую он часто проигрывал.

Она слушала музыку и разглядывала портреты, но вдруг в золоченом зеркале над резной каминной полкой увидела необычную картину: Фортуни, слушавшего самого себя.

Люси доводилось слышать, что У. Х. Оден в последние годы жизни не читал ничего, кроме стихов У. Х. Одена, и всегда расценивала это как пример нестерпимой самовлюбленности. Но теперь перед нею был Фортуни, затерявшийся в собственном мире. Наблюдая за ним в зеркале, она видела, как движутся его руки, имитируя замысловатые приемы: легато, ферматы, пассажи, владение которыми было в свое время его второй натурой. И Люси поняла, что такая игра ему больше не по физическим возможностям.

Люси выскользнула обратно на балкон и села, следя за огнями на воде и давая себе слово никогда не приезжать раньше назначенного часа. Показавшись из комнаты, Фортуни извинился, что заставил себя ждать, сказал, что зачитался и потерял представление о времени…

Все еще вспоминая мелодии отзвучавшей оперы, Люси встала и подошла к открытому окну, чтобы подышать воздухом; ее красное платье блестело в сумерках. Фортуни на сей раз отказался от вина и потягивал мелкими глотками свой любимый кальвадос. Со двора в комнату вплывало легкое весеннее благоухание жасмина и сирени. Стоя в раме окна и глядя во двор, Люси походила на печальную фигуру с фламандской жанровой картины.

И когда она выглядывала в сад, вспоминая лицо Фортуни, каким увидела его впервые на обложке пластинки (упрямый, самоуверенный взгляд человека, от которого никак нельзя ожидать, что он когда-нибудь будет вспоминать за закрытыми дверьми свою прежнюю славу), нынешний Фортуни попросил ее не сходить с места. Люси обернулась.

— Голову… — пробормотал он, легонько взмахнув рукой, как кинорежиссер, — голову чуть выше.

— Так? — спросила она, подыгрывая ему, но насмешливым взглядом и иронической нотой в голосе давая понять, что не более чем подыгрывает.

Фортуни смотрел пристально, однако не застывшим взглядом; в глазах отражались какие-то воспоминания; Люси означала для него исключительно фигуру в окне.

Люси почувствовала, что не первая стоит так, возможно, не первая принимает позу, о которой ее просят. Она едва удержалась, чтобы не спросить: «Что такое? Что вы увидели?» Но вместо этого она просто всматривалась в глаза Фортуни, как в дверной глазок. И уже не впервые поняла, что дом населен призраками, голосами, гостями, участниками вечеринок; задумалась, что значило в свое время приятельствовать с Фортуни. Она представила себе уединенные вечера, когда какая-то женщина, подобно ей, позировала у окна. Возможно, преходящее увлечение, не столь уж важное само по себе. Полустертая в памяти фигура, значимая только тем, что ее присутствие что-то обещало.

Так или иначе, наблюдая за неподвижно сидящим Фортуни, Люси прониклась убеждением, что, сама того не желая, напомнила ему какой-то мимолетный момент в прошлом, что в открытом окне он узрел прошлое. Фортуни прикрыл глаза; мысли его, похоже, где-то блуждали.

Люси вспомнился отец в первые годы после смерти матери, как он сидел в своем пухлом кресле, прикрыв глаза и откинув голову, — точь-в-точь Фортуни сейчас. Но она всегда знала, что Макбрайд не спокоен. Он хмурился, вечно хмурился, в корпусе и руках чувствовалось напряжение. В такие минуты она легонько дула ему в ухо, похлопывала по носу, и скорбные морщины преображались в улыбку. Иногда. Это была игра, доставлявшая ей удовольствие и ребяческое ощущение власти, — ведь только она могла заставить эти глаза снова улыбаться.

Повинуясь безотчетному импульсу, Люси тихонько села рядом с Фортуни, сложила губы трубочкой и дунула, слегка присвистнув. Его веки тут же распахнулись. Он улыбнулся с детским удивлением в глазах, протянул руку к Люси, кончиками пальцев коснулся ее щеки и провел ими до подбородка, словно чтобы уверить себя в ее реальности, ее живом тепле.

— Почему вы никогда не влюблялись?

Это был первый личный вопрос, который он ей задал.

Люси усмехнулась:

— Добрая, печальная звезда, под которой мне посчастливилось родиться[14]. — Она рассмеялась. — К тому же я слишком занята, чтобы влюбляться.

Фортуни тоже рассмеялся, и напряжение прошло. Когда она наконец встала, он с полупоклоном поблагодарил ее за вечер, поблагодарил снова, сложив ладони и сцепив пальцы. Люси взяла свою сумочку. Благодарность от него? Это уж точно лишнее.