На крышах куреней досыхали желто-красные жерделы для «взвара». Приветливо кивали пучеглазые подсолнухи, раздувала ноздри проезжих полынь.
В раскаленном Новочеркасске напрасно искал Грибоедов тень под желтыми, пожухлыми листьями акаций, покрытыми пылью, как лицо — серой усталостью.
Но зато сколь прекрасна была осень на Дону, когда под тяжестью виноградных кистей гнулась лоза, тек по пальцам арбузный сок, когда покорно склоняла свои пряди ива над зеленовато-синей рекой, а величавая донская волна бежала к приазовским гирлам…
— Ниночка, я пойду ближе, послушаю, — сказал он жене, вставая.
— Можно и я с тобой? — попросила она.
— Пойдем…
Они вышли из шатра. С высокого неба щедрая луна обливала сильным светом резные громады гор, серебрила заснеженные скалы, и оттого резче казались тени расселин, словно отрезанные от света острым кинжалом.
Как это ни странно, казачья песня — теперь уже о степном ковыле — не звучала здесь чуждо: горы принимали ее, словно бы прислушивались.
Грибоедовы поднялись по-крутому изгибу скалы и вышли к казачьему бивуаку.
Меж полотняных палаток горел яркий костер; сухо потрескивал кустарник, смолисто пахли ветки сосны. Над костром на треноге пыхтела в котле каша, разнося вкусный запах варева и дыма. Собранные в козлы ружья походили на копны. Казаки, кто сидел, привалясь спиной к колесу повозки, к вьюкам, потягивая махорочную цигарку, кто полулежал, прикрывшись буркой, кто чинил пообтрепавшуюся обувь и одежду.
Размундштученные кони с торбами на мордах похрустывали овсом.
При виде барина и его жены казаки вскочили на ноги.
— Ну что вы! — знаком руки усадил их Грибоедов. — Мы пришли послушать…
Немолодой казак Федор Исаич Чепега в папахе-трухменке из бараньей смушки, с небольшой трубкой в зубах, которая, как соломинка, застряла в его густой рыжеватой бороде, пододвинул Грибоедовым два кожаных казачьих седла:
— Сидайте, ваше превосходительство, на тебеньки… Наш Митя, хошь и куга зеленая, а вести могет… Любого приманит…
При этих словах Митя Каймаков, в котором Грибоедов сразу узнал казака, сопровождавшего его до Ахалцыха, а затем привезшего оттуда трофеи, протестующе возразил:
— Ну вы, дядь Федь…
Федор Исаич посмотрел на Митю одобрительно: мол, твое дело сейчас такое — в тень уходить, но ведь и впрямь ладно ведешь.
— Да ить песню надо играть сообча, — доверительно сказал Грибоедову немолодой казак, попыхивая трубкой. Остальные закивали, подтверждая:
— Она беспременно оживёть… ежли сообча…
— Эт точно…
Грибоедовы сели.
— Вы, донцы, давно служите? — чтобы завязать разговор, спросил Александр Сергеевич у всех, но обращаясь к «дяде Феде».
— Я, к примеру, только здеся, в Бамбаках и Шурагеле, справно две службы сломал[19], — словоохотливо ответил тот. — Все верхи да верхи рыскаю… То сам в шашки кидаюсь, то меня картечь в упор бьет… И односумы — тож… Режь — кровь не каплет!
Он не сказал, что еще в Шуше держал осаду, а потом, пробравшись ночью через войска персов, доставил донесение полковника Реута Ермолову в Тифлис. Мало ли что было в войну! И пятидесятиградусная жара, и метели в горах, и ранения, и бруствер из заколотых коней, когда седла чернели от пороха. Ходили в дротики, брали на штык, гикали в пики, а бывало, что и тыл давали. Сколько раз вспыхивали на горах сторожевые костры, стреляли вестовые пушки с валов, объявляя тревогу постам, взвивались в воздух сигнальные шары из ивовых прутьев, призывая в ружье… Мало ли что было…
…Грибоедов подумал, что напрасно он до сих пор не представил к награде Митю, спасшего тогда поручика: «Вот русский нрав — этот казак свершил подвиг и даже не придал ему значения».
Пожилой казак поглядел на Александра Сергеевича доверчиво:
— Мы даже песню сложили. Извиняйте, ваше превосходительство, ежли что не так…
Он заговорил речитативом:
Ох ты, служба нужная,Сторона грузинская.Ты нам, служба, надокучила,Добрых коней позамучила.Положила ты, служба,Много казачьих головушек,Позасиротила ты, служба,Малых деточек…
Казаки завздыхали:
— Когда воротимся?
— Как есть позасиротила…
— Наши-то жалмерки позастывали…
— Жизня, она что ниже, то жиже…
— Вы из каких станиц? — спросил Грибоедов Чепегу.
— Мы все боле с Потемкинской. Может, слыхали, ваше превосходительство, Степан Тимофеич Разин с нашей станицы? Прежде ее Зимовейской звали. — Из-под густых бровей казака светлые глаза блеснули пытливо и умно.
— Слыхал! — усмехнулся Грибоедов. — Да и в краях ваших вольных бывал. Не величай ты меня хоть перед песней превосходительством. Александр Сергеевич я. Вы о Степане песню не знаете ль?
Песню о Разине они хранили в тайне, но, видно, что-то разрешило посвятить в нее этого человека, о котором они уже слышали много хорошего, и Федор Исаич, мгновение поколебавшись, сказал:
— Как не знать! Митя, а ну-ка зачинай, а мы на подхват…
Митя расправил ремень, весь подтянулся, приосанился, откинув светловолосую голову, запел:
Ой, да ты взойди, взойди, солнце красное…Обогрей нас, солнце, добрых молодцев,Добрых молодцев, сирот бедных.Ой, мы не сами то, братцы, идем,Ой, да нас нужда ведет…Мы не воры, ох, да не разбойнички,Ой, да Стеньки Разина мы помощнички.
Горы опять прислушивались, примеряя песнь к себе, к своей вольнолюбивой стихии, а когда песнь смолкла, отголоски ее, словно еще один хор, долго обегали могучие отроги.
— Истинная поэзия… — будто очнувшись, тихо сказал Грибоедов Нине.
— Чудо! — воскликнула Нина. — Ну так хорошо!
Пожилой казак улыбнулся добро:
— Вас, простите, как величать?
— Нина… — Она запнулась, непривычно добавила: — Александровна.
— Вы бы нам, Нина Александровна, свою песню сыграли, — почтительно попросил казак. — Есть у вас даже оченно замечательные.
Нина посмотрела на Александра, словно спрашивая: «…Можно не чинясь? Мне хочется!»
Он сказал:
— И правда, Нина…
Она запела по-грузински песню из его поэмы «Кальянчи».
Вышли мы на широтуИз теснин, где шли доселе;Всю творенья красотуВ пышной обрели Картвеле,Вкруг излучистой КурыЯсным днем страна согрета…
Голос у нее — несильный, но приятный, мягкий. Для Грибоедова была неожиданностью и эта простосердечная общительность Нины и то, что Александр Гарсеванович, оказывается, уже успел перевести строки его поэмы, а Нина не только знала их, но и сочинила музыку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});