Читать интересную книгу S.N.U.F.F. - Виктор Пелевин

Особого энтузиазма Бамболео у толпы не вызвал — бил он, конечно, смачно, но человеческие сомелье в этом году перегнули палку по части дизайна. Исторически достоверная стилистика «миллениум-два» ничего не говорила оркскому сердцу.

— Алехандро! Алехандро! — закричали в толпе.

Кричали те же голоса, которые перед этим выкликнули Бамболео — хриплый мужской и пронзительный девичий, далеко друг от друга. Толпа не подхватила зова и в этот раз.

Что за Алехандро?

Из шатра выскочил высокий худой орк в просторных черных трусах, натянутых на живот почти до груди. По витым серебряным кольцам в сосках Грым узнал его — это был Дрюк с Камышовой Ямы, известный мастер боя арматурным прутом. Но в каком виде!

Шерсть с его щек была сбрита, а волосы на голове — свернуты в два густо смазанных клеем рога, прихотливо изогнутых в стороны. Вместо арматурного прута «Алехандро» был вооружен пикой из железной ограды, вокруг острия которой торчали куски металлического орнамента — кривые листья и звезды. На них, должно быть, сласть как удобно было наматывать вражьи кишки.

Но пика не помогла — орки приняли Алехандро вяло, и он, сделав несколько выпадов своим оружием, исчез в шатре. Вслед ему даже плюнули пару раз.

После этого из шатра долго-долго никто не выходил. А потом площадь взорвалась приветственными воплями:

— Дрын! Дрын!

Грым заорал вместе со всеми — этого богатыря народ знал и любил, и его, слава Маниту, не коснулась нечестивая рука человеческих стилистов.

Дрын выглядел как обычно — круглый, лохматый, в засаленном кожаном балахоне, с двумя колчанами колов за спиной. Выхватив из каждого колчана по колу, он подскочил к чурбанам и отчаянно замолотил по ним — так, что только щепки полетели.

— Дрын!! — исступленно орали орки.

Деревянные враги получили серию серьезных ударов, а потом Дрын опрокинул их пинками сапог, и толпа завыла от восторга.

— Вот это по-нашему, — сказал пожилой орк, стоявший рядом с Грымом, — вот это как батя завещал…

Дрына долго не отпускали. Когда он расшиб свои колья в труху и все же ушел, ладные молодые орки выкатили к стене новые чурбаны и убрали разбитые.

Видимо, власть поняла настроение толпы. Теперь из палатки выходили только герои, одетые по оркскому обычаю. Имена им тоже оставили оркские. Сперва выступил Грыж с позолоченной крестовиной, снятой в древние времена с поганой церкви и превращенной в двойной топор. За ним Дуля с железной палицей, утыканной сверхтвердыми гвоздями. Потом любимый народом мясник Жран с двумя сечками.

А затем власть опять взялась за культурный обмен и объявила какого-то Зигги. Орки, не дожидаясь его появления, зашикали и засвистели. Грым даже не стал смотреть, кто это такой — повернувшись, он заработал локтями, и толпа, ворча и угощая его тумаками, сомкнулась за его спиной.

Нанюхавшись оркских запахов по второму разу, Грым выбрался на свободу и пошел назад к казармам. Теперь он шел вниз, поэтому обратная дорога показалась короче.

На площадке возле казармы успели установить большой фанерный щит. На нем висел лист серого картона со схемой «ПЛАН ВОЙНЫ». По бокам от плана помещалось множество бумажек помельче.

План войны выглядел практически так же, как все прочие планы Священных Войн, которые до сих пор хранились в Музее Предков. В центре был нарисован пунктирный круг, обозначавший Уркскую Гордынку — временно оккупированное людьми сердце Славы. В него врывалась стрела оркского наступления, разделявшаяся на три языка. Левый упирался в слово «Враги». Средний — в слово «Супостаты». Правый — опять в слово «Враги».

На схеме все было просто, но Грым со школьной скамьи знал, что в реальности дело обстоит не так, как в учебниках. Биться с людьми было нелегко даже в те времена, когда у орков еще была информационная сеть и огнестрельное оружие, потому что они использовали в бою сложнейшие механизмы, и от их военных технологий прямодушные орки несли большие потери. С веками люди становились сильнее, а орки, наоборот, слабели от постоянных предательств и измен, утрачивая один технический навык за другим — но все-таки в каждой войне каким-то чудом побеждали, так что объяснить это можно было только провидением и прямым вмешательством Маниту, о чем старцы всегда говорили перед битвой.

Бумажки рядом с генеральным планом содержали тактические разъяснения. Там были боевые оскорбления и кличи, сведенные в удобные таблицы по трем направлениям главного удара — чтобы всякий мог заучить слова, приличествующие его месту в боевых порядках. Был план построения по родам формы и краткая сумма имеющихся разведданных. Грыма, как вестового, все это не касалось.

Вахтенный резким жестом остановил Грыма на пороге казармы. Грым испугался, что получит нагоняй за отлучку, но вахтенный протянул ему какой-то сверток.

— Тебе поп книгу оставил в подарок. Жалко, ты ушел. Он тебя поздравить хотел.

— С чем?

— Там записка.

— А как гадание? — спросил Грым.

Вахтенный сплюнул.

— Не спрашивай. Почти всем черный пидор. А кому не пидор, так зверь или муха. Короче, от Маниту братве малява — всем копить на спутник…

Протиснувшись к своему тюфяку, Грым повернулся к стене, развернул сверток и увидел переливающийся голубой корешок. Рядом с книгой лежала записка.

Стремянный Духа Хмыр, держатель знания Древних Времен, наставник Уркаины, учитель доблестных Урков и почтительный ученик Уркагана — курсанту ГРЫМУ.

Говорят, кому выпадет номер сорок восемь, избран Маниту. Получить его при гадании весьма трудно, потому что из гадательных палочек он может сложиться раз в сто лет, и такое вижу первый раз. Про «зверя» и «свет» знают все. Но есть еще тайное — говорят, тебе будут помогать духи, и ты сможешь писать песни и стихи. Также предрекают, что ты сможешь подняться в свет Маниту, ибо тебя полюбит высшее существо. Смысл сего мне не ясен, так как сам этого номера не вытягивал никогда.

По обычаю, кому при гадании выпадет этот номер, положено подарить гадательную книгу. Можешь теперь вопрошать, просто открывая наугад.

Жаль, не пришлось поговорить.

Воинской удачи.

Грым пожал плечами. Было непонятно, но лестно.

Потом он открыл отрывок номер сорок восемь и перечитал его заново. Музыка древних слов казалась грозной и мрачной. От всего прочитанного в голове осталось одно: этот вот задающийся вопросами ум — лишь зверь, приставленный ко мне сторожем…

Старинная мудрость была безрадостной. Словно расступилась толща времен, и Грым увидел в прошлом растерянную душу, так и не нашедшую ответа ни на один вопрос своего сторожа-зверя. И сколько прошло по земле таких душ? Многие, наверно, успели бросить в вечность прекрасные строки, полные отчаяния и надежды — а вечность равнодушно сглотнула их дар, и на ее ровной поверхности не осталось даже ряби…

На сердце у Грыма сделалось грустно.

Несколько минут он слушал деревенских орков, обсуждавших, как лучше приматывать документы для окровавки — на руки или на ноги, и правда ли, что с дыркой будет уже недействительно. Сошлись на том, что так не может быть, но все равно лучше оставить родным дубликат, а то от этих сволочей можно ждать чего угодно.

— Ту-ке! Ту-ке! — закричал где-то совсем близко геккон.

Геккону было хорошо. В мире, где он жил, не было ни сакральной жертвенности, ни пепла империй, ни Воли, ни Духа. Там не было даже уркаганата, хотя геккон ни разу в жизни не выезжал за его границу.

Сколько кручин, столько причин.

По совокупности настроек Кае приходилось жалеть орков, которых гнал на бойню Маниту — и кого ей было винить в их судьбе, как не своего безответного толстого дружка, выставившего ей максимальную духовность?

Чем ближе надвигалась война, тем сильнее она на меня дулась. Одно время она даже перестала на меня смотреть, демонстративно отворачивая покрасневшее лицо в минуты наших ласк. Это, конечно, волновало меня до безумия. Но как только Кая поняла, какое наслаждение она мне приносит, она немедленно прекратила отворачиваться. Понятное дело, уже из сучества.

Думаю, из моего рассказа понятны многочисленные проблемы, к которым приводила эта самая максимальная духовность — но все еще не ясно, что за позитив я получал взамен. Попытаюсь объяснить еще раз.

Как я уже говорил, при работе в этом режиме сложнейший процесс информационного анализа и обмена в ее контуре обработки данных постоянно соотносил все возникавшие в нашем разговоре смыслы с осколками тысячелетней мудрости человечества. Сейчас никто уже толком не понимает, во что верили прежние люди. Но разрозненные отголоски древних учений, мелькавшие в симуляционном потоке ее сознания, в иной миг складывались в осмысленную комбинацию, и тогда передо мной как бы возникал на миг сияющий дворец старинной мудрости.