Читать интересную книгу Долгий полет (сборник) - Виталий Бернштейн

Вернувшись в Нью-Йорк, позвонил Наташе: «Говорила?» – «Никак не соберусь с духом». Позвонил неделю спустя. «Да, говорила. Было так тяжело. Он плакал. Уже ходила к адвокату насчет развода». А еще через неделю она мучительно кричала в телефон: «Решила остаться! Мальчик мой родненький, прости!» Все рухнуло. И опять я не спросил – почему. Поди пойми сердце женщины. Как гениально высветил Достоевский души своих героинь: Настасьи Филипповны, Грушеньки. Мятущиеся, ищущие, теряющие. И у Наташи что-то от них. Больше мы не виделись. Некий философ высокомерно изрек: любовь – это добровольное безумие. Ну и что с того, зато какое духовное, какое солнечное безумие. Я знал истинную любовь – многие ли могут так сказать? Заслуживаю я жалости или зависти? Бедный я или богатый? В тот далекий январский день, на пути в поликлинику, чтобы проверить свои зубы, кабы увидел я в магический кристалл, что ждет впереди, – не свернул бы… Почему именно Наташа? Не знаю, это приходит свыше. Перечисление ее хороших качеств все равно ничего не объясняет. Бывают и другие, не хуже. А любишь одну. И горит эта свечечка, не гаснет ни на каком ветру.

* * *

Иоанну, одному из четырех евангелистов, приписывают также авторство «Апокалипсиса», страшных видений конца света. Ангел Господень трубит и возглашает «горе живущим на земле» – за грехи их. «И вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь… И небо скрылось, свившись, как свиток… И сделался град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…» Не уверен, надо ли будет ангелу Господню особенно утруждать себя в тот страшный день. Быть может, прилетев на Землю, он увидит людей, самолично осуществляющих этот «конец света» – на вполне квалифицированном уровне. Уж слишком много Гомо инсанус заполонили планету, слишком огромные разрушительные силы накопились в руках людских. Можно ли еще остеречь, остановить безумное сползание человечества в пропасть? Или уже поздно?..

24

С утра Таня дочитала тетрадки деда. А его стихи оставила на вечер. Потом принялась за свою статью о Мандельштаме. Как и вчера, работа шла медленно, трудно. Устав, она сходила в соседний супермаркет. К возвращению Дэниса надо приготовить что-нибудь вкусненькое. На работе он обычно пьет кофе, а ест мало, предпочитая дождаться вечера. Ему нравятся блюда русской кухни, которые умеет готовить Таня, особенно борщ.

Телефонный звонок в три часа сразу поломал весь стройный распорядок ее дня. Доктор, у которого она была вчера, сообщил, что анализ крови подтверждает беременность. Взволнованная Таня сперва решила сразу же позвонить Дэнису. Но потом передумала. Пусть будет сюрприз, когда тот придет домой.

Продолжать работу над своей статьей она уже не могла. Поглощенная новостью, Таня ходила из комнаты в комнату с тряпочкой в руке, автоматически снимая с мебели какие-то невидимые пылинки. Она вдруг счастливо рассмеялась, заметив, что другая ее рука непроизвольно, как бы оберегая новую жизнь от всех опасностей мира, лежит на нижней части живота. Оказывается, уже несколько недель живет внутри нее это неведомое существо…

Вытирая кухонный стол, Таня еще раз полистала оставленные на нем тетрадки деда. Вот ведь как получается. Жил рядом родной человек, каждый день она видела его. И столь многого о нем не знала. Ни о его стихах. Ни о любви, которую он пронес до конца. А теперь уже не расспросишь, сохранились только эти тетрадки, исписанные крупным неуклюжим почерком. Быть может, где-то в Москве живет еще его Наташа. Разыскать бы, поплакать по-бабьи вместе, вспоминая его.

Дед умер совсем еще крепким стариком. В последние годы он закрыл свой врачебный офис, но немного подрабатывал к пенсии, навещая пациентов в старческом доме неподалеку. Таня помнит, как в то ясное и теплое сентябрьское утро он взял свой саквояж, чмокнул ее в щеку и вышел из дому. Выглянув в окошко, она полюбовалась на его прямую спину и легкую походку. А через минуту с улицы раздался визг колес по асфальту, глухой звук удара, пронзительный вскрик соседки. Таня, похолодев, выскочила на крыльцо. Когда дед переходил улицу, вынырнувшая из-за угла машина сбила его и умчалась; через час водителя-наркомана нашли и арестовали.

Таня подбежала к распростертому телу – дед был мертв. Рука все еще сжимала ручку саквояжа. Сразу побелевшее лицо выглядело незнакомым, торжественным, уже нездешним.

У деда был давно куплен участок на кладбище – соседний с могилой его отца, прадеда Тани. Как-то в разговоре дед обмолвился, что после смерти хочет быть кремирован. «Уж лучше, чтоб сразу остался один пепел». Таня выполнила его волю. Пепел из урны высыпали в гроб, закрыли крышкой, опустили в могилу. На ней Таня посадила многолетние цветы, каждый год они цвели так ярко… Неделю назад, в день рождения деда, она побывала у негона кладбище. И в сентябре, в четвертую годовщину смерти, тоже обязательно поедет. Таня вспомнила о сегодняшнем звонке доктора. «Если будет мальчик, – решила она, – дадим ему имя деда. Витенька…» Минувшей ночью она увидела деда во сне, было такое трогательное чувство. Говорят, плохая примета, если приснилось, что поцеловала умершего. Но ведь она так соскучилась.

Было уже около пяти, конец рабочего дня у Дэниса. Никогда не приходит вовремя – что за работа такая. Хоть позвонил бы, когда ждать сегодня. У нее потрясающая новость, а он может заявиться и через два часа, и через три. Таня подошла к окну в спальне. Солнце клонилось к закату, смещая на восток тени манхеттенских небоскребов.

Волна нежаркого, сухого воздуха с севера, из Канады, прихлынула, наконец, в Нью-Йорк. Толпы горожан и туристов, наслаждаясь хорошей погодой, заполнили центральные улицы Манхеттена. На углу Пятой авеню и Сорок второй стрит, возле старомодно-импозантного здания городской библиотеки, чернокожий саксофонист, раздувая щеки, выводил замысловатые вариации блюза. Слушатели, улыбаясь, кидали монетки в открытый футляр саксофона на асфальте. Маленькая курчавая болонка тоскливо заскулила на руках у рыжего мальчишки, которого мама придерживала за воротник рубашки. Быть может, болонку раздражал звук саксофона. А может, она единственная услышала, как протрубил ангел Господень, и ощутила приближение того страшного, что должно было свершиться…

Таня продолжала стоять у окна, когда огненный шар вдруг подпрыгнул в воздух где-то на том берегу Ист-ривер. Свет его был ярче тысячи солнц. Он полоснул невыносимым жаром по лицу и мгновенно ослепил Таню. Не успев ничего понять, она вскинула руку к глазам. Господи, что случилось?.. Что случилось?!

Спустя секунды, ударная волна беззвучно – быстрее звука – достигла бруклинского берега Ист-ривер, сметая все на пути. Рухнул домик, засыпав своими обломками Таню. Ударная волна принесла раскаленный воздух. Язычки пламени сразу занялись на развалинах. Горели деревянные обломки стен и крыши, горел ковер в спальне и линолеум на кухне. Горела мертвая Таня. Легким пеплом стали ее густые волосы, жирная копоть вычернила тело. Рука Тани, вернее, то, что было недавно рукой, прикрывала, как бы оберегая, нижнюю часть живота.

Ядерный смерч в одно мгновение слизнул здание ООН со всеми его обитателями: важными главами государств и членами делегаций, сидевшими в зале Фридмэном и Лентини, поднимавшимся на трибуну президентом. Вертолет О'Браена был уже на подлете к Нью-Йорку, когда ударная волна легко перевернула его. Взорвался бензобак, объятый пламенем, вертолет рухнул на землю.

Над мертвой «столицей мира» расползалось грибовидное облако. Устало взмахивая крыльями, большая синяя бабочка, уцелевшая неведомо как в самой сердцевине термоядерного взрыва, уходила все выше и выше в бездонное небо…

1994

Осень в Бостоне

Глава первая

А осень в этом году выдалась, действительно, золотая. Дни стояли солнечные, теплые, тихие. По ночам, правда, холодало, все-таки конец октября. Но заморозков еще не было. Клен за окном, старый, с корой, изборожденной глубокими морщинами, медленно ронял яркожелтые листья. Падая, они плавно кружились в воздухе, а потом, поворочавшись немного, чтобы улечься поудобнее, затихали на пожухлой траве.

Клен рос на полянке, что протянулась вдоль одной стороны этой короткой, тупиковой улочки, покрытой потрескавшимся, уже не первой молодости, асфальтом. А на противоположной стороне стояли всего два дома, задами они смотрели прямо в лес. Живя здесь, в Рэндолфе, одном из зеленых пригородов Бостона, Городецкий все не переставал умиляться трепетному чувству близости к природе. В «той» жизни типичный горожанин, коренной москвич, решившись на эмиграцию семнадцать лет назад, он поначалу попал в Нью-Йорк, не менее шумный и грязный, чем Москва. Математик с кандидатской степенью, Городецкий устроился там после долгих мытарств на работу простым программистом. А через несколько лет перешел уже с повышением в другую компанию, в Бостоне, стал прилично зарабатывать и обзавелся этим вот домиком.