Во сне я видела вулха на лесной тропе – громадного вулха без ошейника. Но был ли это мой приятель, или его дикий лесной сородич? Что-то казалось в нем непривычным, неправильным, даже пугающим – но вовсе не отсутствие ошейника…
Темное небо! В мгновенной вспышке озарения я поняла, что было странным и пугающим в моем сне.
Солнечный свет, пятна которого плясали на листьях деревьев, на тропе, на шкуре вулха, не был красным светом Четтана. Это был свет Меара, знакомый мне по синим сумеркам пересвета – только намного ярче.
Я видела во сне синий день.
От такой догадки глаза у меня полезли на лоб, а по дороге нечаянно открылись. Я тотчас вскочила с места, как ужаленная. Джерхов сон мигом вылетел у меня из головы.
Во-первых, под моей голой задницей вместо лесной травы обнаружился довольно-таки прохладный речной песок. По левую руку от меня набегала мелкой волной на этот самый песок незнакомая река, а по правую – возвышался песчаный же холм.
А, во-вторых, из-за макушки песчаного холма на меня таращилась чья-то рожа, перекошенная от избытка разносторонних чувств.
На мгновение я растерялась, не в силах решить, что же делать с хозяином этой рожи – то ли скорчить ему в ответ такую же и завыть пострашнее, то ли кликнуть вулха, чтобы придержал его, пока я оденусь
– в смысле, доберусь до оружия. Но в следующий момент я поняла, что рожа-то знакомая.
– Привет, Цука! – улыбнулась я. – Не узнаешь?
Цука был охотником за лесными редкостями – такими, например, как драгоценный плод многодрева или шип пестроцвета, который помогает выявить тайных недругов и отвести ворожбу. Время от времени он появлялся в Айетоте, чтобы обменять добытые в лесах диковины на звонкое серебро, а серебро спустить монета за монетой в городских трактирах и веселых домах. Собутыльникам и девицам, которым Цука травил свои охотничьи байки, он, вероятно, казался человеком простодушным и храбрым, а его ремесло – вполне достойным. Однако то, что он предпочитал сбывать свою добычу не купцам, содержащим лавки редкостей, а Бешу, наводило на определенные мысли.
В общем, на месте какого-нибудь настоящего лесного искателя я бы не очень хотела повстречаться с Цукой на узкой тропинке. Я и на своем месте не сильно обрадовалась – хотя опасности для меня он, конечно, не представлял. А вот помехой оказаться мог. Надо его спровадить побыстрее… расспросив предварительно про окрестные места.
И я разулыбалась охотнику, как лучшему другу.
Цука в ответ на мое приветствие выпучил глаза еще сильнее, и вдруг во взгляде его мелькнул огонек узнавания.
– Джерх на динне! – выругался охотник.
Я скривилась. Нет, я понимаю, что человеку частенько нужно облегчить душу крепким словом. Но должно же у него быть что-то святое в этой самой душе! Как можно бесчестить светлую динну?!
– Хрен тебе в ноздрю, Тьма в печенку! – строго сказала я. – Думай, что говоришь!
Но Цука уже и сам опомнился.
– Прости, госпожа Тури, – повинился он. – Уж больно я удивился тебя здесь увидеть, да еще и в таком… прости, госпожа, еще раз.
– Ладно, – я махнула рукой. – Спускайся на берег… только повремени минутку.
Верхушка холма опустела, лишь струйка потревоженного охотником песка с шелестом стекла по склону. Я огляделась, стараясь с первого взгляда охватить все детали. Пока Цука спускается с холма и обходит его – медленно, как я велела, но все равно до обидного быстро – мне нужно оценить обстановку и состряпать убедительную ложь в объяснение того, как я здесь оказалась. И почему нагишом. Последнее, кстати, лучше бы побыстрей исправить.
Магическая шкура валялась рядом со мной на песке – именно валялась, а не лежала сложенной. Пояс и наручи с ножами валялись рядом. Над одеждой стоял вулх и внимательно ее обнюхивал с задумчивым выражением на морде. В смысле, это мне выражение его морды показалось задумчивым. Джерх его знает, что оно означало на самом деле.
– Доброе утро, серый брат, – пробурчала я, забираясь в шкуру. – Куда это нас с тобой занесло? И каким образом?
Вулх неожиданно опустил голову и ткнулся лбом мне в ладонь. А потом поднял на меня умные глаза. Я внутренне замерла, только рука моя продолжала бессознательно двигаться, подгоняя ремешок на запястье. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь.
Заскрипел песок под сапогами Цуки. Вулх развернулся и потрусил к воде. А у меня осталась необъяснимая уверенность в том, что вулх знает не только то, каким образом мы попали на этот берег. Он знает еще что-то важное, о чем очень хочет мне сказать. И сказал бы – если бы умел…
Что же все-таки соврать охотнику?
Я едва успела влезть в сапоги, кое-как отряхнув от песка ноги. Потом переобуюсь по-хорошему. Одежда снова не хотела на мне сидеть как следует – а, может, раздражение мешало мне правильно застегнуться. Вроде вчера я все ремни подогнала по размеру – так в чем же дело? Я сердито рванула ремешок на щиколотке.
Проклятый Цука появился из-за холма. Не очень-то он медлил – хоть я и попросила его не спешить. Прилетел, как муха на мед. Или стервятник на падаль.
Тут моих ноздрей достиг запах, в котором и впрямь была и медовая сладкая струя, и невнятный гнилостный душок, и еще несколько составляющих – полынь и мускус, мята и корица… Кто никогда не вдыхал этого умопомрачительного запаха, тот нипочем не угадает его источник. Тот же, кто столкнулся с ним хоть раз – напротив, ни с чем не спутает. Так пахнут только плоды многодрева.
Дразнящий запах шел от моего походного двумеха. Удивительно, как я его раньше не почуяла – наверное, уносило ветерком. Я проглотила набежавшую слюну. Надо поскорей разобраться с Цукой и устроить себе роскошный завтрак. А после завтрака подумать над объяснениями – потому что мне слабо верится, что редкий и драгоценный плод сам собой свалился мне в сумку…
Цука на ходу нагнулся, поднял с песка оброненный лук и подошел ко мне.
– Неужели ты купалась в этой реке, госпожа Тури? – спросил он, кося глазом на двумех. Нос его вытянулся в ту сторону, как флюгер по ветру, и даже, кажется, стал заметно длиннее.
Купалась?.. Я вспомнила предыдущее утро – как я очнулась на крыше мельницы и вообразила себя загорающей. То загораю, то купаюсь – увеселительная прогулка, право слово.
– Нет, не купалась, – твердо сказала я. – Я, понимаешь ли…
Тут, видно, динна-хранительница осенила меня благодатным крылом, и на меня снизошло вдохновение. Есть! Есть убедительная ложь, которая объяснит Цуке все странности. И отобьет у него охоту что-либо выяснять. И вообще любую охоту отобьет.
– Я тут с приятелем, – небрежно закончила я.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});