Леокадия Самайу, могучая, словно башня, но ловкая и проворная, чувствовала себя среди этого красочного хаоса просто прекрасно. Это была женщина лет тридцати пяти-сорока, с лицом, очерченным слишком энергично, но еще сохранившим остатки прежней красоты. Она все еще выглядела свежей благодаря обилию в лице красноватых оттенков; ее небольшие смеющиеся глаза глядели приветливо и добродушно.
Хотя в этот момент Леокадия исполняла обязанности горничной и кухарки, наряд ее был не лишен известного шика: высоко подобранная юбка из красной шерсти чуть не лопалась на мощных бедрах, черная бархатная жакетка с золотой бахромой плотно облегала не менее мощный торс, в пышных темных волосах поблескивала нитка фальшивого жемчуга.
В комнате она была не одна: двое мужчин, занимавших, впрочем, очень немного места, жадно принюхивались к аппетитным запахам, исходящим из кастрюли. Обоим было лет под сорок, оба имели вид довольно убогий – но на этом их сходство и кончалось.
Один из них, стоявший у дверей, улыбался с фатоватым видом, то и дело поправляя начесанные на виски желтоватые пряди, казавшиеся навощенными огарком сальной свечи. На нем был яблочно-зеленый – вплоть до пуговиц – редингот, панталоны из шотландки, протертые на коленях, и сапоги без каблуков с загнувшимися кверху носами. Левой рукой с длинными черными ногтями он придерживал серую порыжелую шляпу, поля которой жалко обвисли.
Свои лохмотья он носил не без горделивости, и с лица его, плоского и некрасивого, также не сходило выражение наивного самодовольства. Видимо, особенно кичился он своими мускулистыми ногами, то и дело выставляемыми напоказ, а победоносная улыбка, адресованная госпоже Самайу, могла бы вызвать зависть у самого Дон Жуана.
Его товарищ, напротив, старался как можно дальше упрятать свои ноги в ветхих, истертых до лоска черных штанах, зато выставлял вперед мощную грудь, выпиравшую из рубашки с равномерно почерневшими от грязи рукавами. Фартук на помочах, какой обычно носят санитары или подручные фармацевтов, довершал его костюм. Он со смиренным видом сидел на краешке стула, а рядом с ним на полу стояла похожая на ягдташ сумка, заключавшая, по всей видимости, некий весьма объемистый предмет.
– Я прямо пылаю от волнения, – пожаловалась Лео-кадия, бросаясь от плиты к столу, – ко мне вот-вот должен пожаловать дорогой гость. Нагрянь сюда с визитом хоть весь Париж, я бы и то так не суетилась. У каждого свои причуды, правда?
– Истинная правда, – подтвердил щеголеватый обладатель серой шляпы.
Его похожий на санитара скромненький товарищ поспешил добавить:
– Это уж как пить дать.
– Так вот, – вернулась Леокадия к прерванному разговору, – навряд ли мы с вами столкуемся. Не такая уж я богачка, чтобы бросать деньги на ветер, но артистам очень сочувствую, потому и не захлопнула перед вами дверь, а то чего доброго скажут, будто вдова Самайу гонит от себя людей, даже не расспросив, что к чему. Ответьте-ка: как вас зовут и чем вы занимаетесь?
– Говори сперва ты, Амедей, – робко предложил мужчина в аптекарском фартуке.
– Фамилия моя – Симилор, она известна многим в Париже, а зовут меня Амедей, о чем уже упомянул мой друг. Я большой дока в салонных танцах, что подтверждено многими дипломами, кроме того, могу делать фокусы с тростью и палкой, представлять живые картины, принимать пластические позы, в комедиях могу играть первых любовников, а также исполнять характерные роли. У меня наметанный глаз, я нравлюсь дамам и вообще гожусь для авансцен.
Леокадия, выпустив ручку кастрюли, поглядела на него с разинутым ртом, а затем громко расхохоталась.
– Ну и ну, – вымолвила она сквозь смех, – значит, годишься для авансцен, хвастун? Да у меня их и в помине нету!
– Вашей публике, – нимало не смутившись, продолжал Симилор, – я наверняка придусь по нраву. На меня очень клюют молоденькие мещаночки и бравые вояки.
– Точно, клюют, – подтвердил его друг и, стыдливо отвернув голову, высморкался в уголок своего фартука.
Госпожа Самайу, созерцавшая их с веселым восхищением, воскликнула:
– Навидалась я по ярмаркам всяких клоунов, но они вам и в подметки не годятся! Теперь твоя очередь, аптекарь, выкладывай про свои таланты, цыпочка, не стесняйся.
– Вы любите шутить, хозяюшка, – смиренным голосом ответил Симилоров дружок, по имени Эшалот, – но одно вы угадали верно: я действительно не без успеха занимался фармацевтией и с той поры ношу аптекарскую униформу, не имея возможности сменить ее на более подходящий костюм. Я, конечно, не так знаменит, как Амедей, умеющий очаровывать своими блестящими манерами, зато я человек серьезный, и в столице меня многие уважают.
Беда моя в том, что очень уж я невезучий. Чего я только не затевал! Держал агентство по всяким делам, контору по размещению капитала, торговал контрамарками... Я на многое способен. Если вам требуется человек, готовый потехи ради получать пощечины или даже пинки в зад, то для начала я согласен и на такое: надо же чем-то кормить себя и свое семейство.
– Ах! – изумилась госпожа Самайу, отворачиваясь от плиты. – Так у тебя имеется и семейство?
– Имеется, – со вздохом ответил Эшалот, – и я готов дать разорвать себя на куски, лишь бы оно не голодало и вышло в люди. В вашем зверинце я очень даже могу пригодиться из-за прежней моей профессии: если кто-нибудь из ваших зверей захворает, я...
– Ты сможешь его заместить!
– Могу и заместить, если угодно.
– Ты, кажется, добрый парень, – ответила госпожа Самайу, вынимая большие серебряные часы, – но мне никто не нужен. К тому же сейчас должен подойти мой гость.
Эшалот уже протянул руку за сумкой, собираясь распрощаться, но Симилор тихонько скомандовал властным тоном:
– Устраивайся к ней в морские львы, живо! Эшалот послушно заговорил снова:
– Если у вас не найдется другой работы, хозяюшка, то я безропотно заберусь в шкуру тюленя и спущусь в лохань, хотя и поговаривают, что ваша последняя морская зверушка долго не протянула.
– Тюленя я решила больше не нанимать, – рассеянно сообщила госпожа Самайу, чутко прислушиваясь к долетавшим с улицы звукам, – из-за полиции. Они говорят, что это аморально – держать человека в воде с утра до вечера и заставлять его есть сырую треску. Что правда, то правда: последнего моего морского льва разбил паралич – вроде бы из-за простуды. Так что человеколюбия ради мне пришлось отказаться от этого номера, хотя публике тюлень очень нравился и приносил немалый доход.
Бесцеремонно отодвинув Симилора в сторонку, она открыла дверь и выглянула на площадь.
Симилор поспешно приблизился к другу.
– Стой на своем, – уговаривал он, – работа сидячая, не надорвешься. Толстуха явно не прочь завести морского льва, чтобы оживить афишу. Скажи ей, что ты обожаешь сырую рыбу с душком, а сидеть целыми днями в воде для тебя одно удовольствие... да, и не забудь попросить сорок су в задаток.