Читать интересную книгу Ночь Томаса - Дин Кунц

Проживал Уиттл в бунгало, таком же непримечательном, как коробка для крекеров, не украшенном резными наличниками, безликом, как окружавший его туман. На переднем крыльце не было кресла-качалки или какой-то другой мебели, на участке не горели декоративные фонари, заднее крыльцо я нашел таким же пустым, как и переднее.

Не светилось ни одного окна. Под навесом, который заменял гараж, не стоял автомобиль.

У двери черного хода я достал из бумажника ламинированное водительское удостоверение Сэма Уиттла и воспользовался им, чтобы открыть врезной замок. Защелкнули его только на собачку, которую я и оттер пластиком. Дверь подалась внутрь, с легким скрипом петель.

Я задержался на крыльце, позволив туману опередить меня, чтобы исследовать кромешную тьму в доме, прислушиваясь к звукам, которые мог бы издавать затаившийся в доме человек, скажем, переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь, когда муха залетит в паутину.

С опаской я переступил порог. Дверь оставил открытой, на случай быстрого отступления.

Электронные часы на плите и микроволновке не остановились за минуту до полуночи, но зеленые прямоугольники циферблатов не разгоняли темноту.

Я ощутил запах виски, понадеялся, что он не долетает до меня с дыханием человека, поджидающего дорогого гостя с пистолетом в руке.

Задержав дыхание, ничего не услышал… может, лишь убедился, что дыхание задержал и другой человек.

Наконец я решился. Закрыл за собой дверь.

Будь кто-то в комнате, он бы в этот самый момент включил свет, и я бы увидел свою судьбу в стволе его пистолета.

Возможно, я причинил Человеку-фонарю больший вред, чем он — мне, вот ему и потребовалось посетить больницу. Наложение самих швов много времени бы не заняло, но вот заполнение бесконечных бумаг, формуляров, разрешений и освобождений от ответственности потребовало бы пару часов. В любом случае он мог вернуться домой очень и очень скоро.

Дав себе слово покинуть чужой дом через пять минут, а то и раньше, я включил фонарик Аннамарии, с помощью которого освещал ей путь из квартирки в гараж.

Сузив луч до щелки между пальцами, повел им по комнате, точнее кухне, слева направо. На четвертом проходе полоска света обнаружила источник запаха виски.

Бутылка «Джека Даниэлса» и стакан стояли на кухонном столе. Крышку с горлышка сняли, а в стакане остался бурбон, похоже разбавленный растаявшим льдом.

Второй стакан лежал на боку. На столе поблескивала маленькая лужица разлитого бурбона.

Улики свидетельствовали о том, что Уиттл вернулся домой после того, как очнулся, но уходил в такой спешке, что не успел вытереть стол.

Два стула от стола отодвинули. У парочки, сидевшей за столом, не нашлось времени на то, чтобы поставить стулья на место.

Под столом лежали расшнурованные мужские полуботинки, один — на боку. Уиттл мог переодеть обувь, прежде чем уйти. А мог находиться в доме.

Поскольку виниловые шторы плотно закрывали окна, я перестал перекрывать пальцами луч фонаря.

Узкий коридор привел меня из кухни в гостиную, где стояла обшарпанная мебель. Произведения искусства не украшали стены, задернутые шторы гарантировали, что с улицы света фонаря не увидят.

В доме я находился примерно минуту.

Из гостиной попал в кабинет, где нашел диван, стол, книжные полки. И здесь шторы не позволяли полюбоваться ночью.

На столе ничего не было. Как и на книжных полках.

Я заподозрил, что этот дом сдавали в аренду вместе с мебелью, и Сэм Уиттл, прожив в доме несколько недель, не собирался обосноваться здесь надолго.

Тем не менее я хотел заглянуть в ящики столов и комодов, но лишь убедившись, что Уиттла в доме нет, бодрствующего или спящего.

В последней комнате постель перевернули, подушка валялась на полу.

На ковре извивался наполовину раздавленный земляной червь. Должно быть, попал сюда на чьем-то ботинке или штанине. Если бы побыл в доме чуть дольше, то уже умер бы.

Снаружи послышался шум двигателя грузовика, который медленно, но верно приближался. Я тут же выключил фонарь, несмотря на задернутые шторы спальни.

Грузовику потребовалась целая вечность, чтобы проехать мимо дома, но в конце концов шум двигателя затих.

Когда я включил фонарь, умирающий червь практически перестал извиваться.

Хотя дом не поражал размерами, я чувствовал, что нахожусь очень уж далеко от двери, чтобы быстро его покинуть.

Я опять погасил фонарь, раздвинул шторы, отцепил защелку. Опасаясь, что дерево разбухло от избытка влаги, приподнял нижнюю раму. Убедился, что движется она легко и практически бесшумно.

Закрыл окно, но ставить на защелку не стал. Сдвинул шторы, прежде чем включил фонарь.

Прошло уже две минуты.

Очень мне не хотелось поворачиваться спиной к закрытым сдвижным дверям стенного шкафа.

Однако интуиция повела меня к ванной. Темная щель под дверью говорила о том, что свет там не горит и в темноте мог затаиться враг. Но я бы не выжил, если б не доверял интуиции.

Когда взялся за ручку, по спине пробежал холодок, от копчика до верхнего позвонка, словно червь зашевелился в той самой оси, на которой вертелась моя голова.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я поднял левую руку, через свитер и футболку нащупал колокольчик, висевший на серебряной цепочке.

Повернул ручку. Дверь открывалась в ванную. Никто не выскочил из нее и не ударил меня.

Луч фонаря осветил ванную комнату из 1940-х годов: белая керамическая плитка на полу, узор из зеленоватых плиток, щели между плитками темные от въевшейся грязи. На стенах все наоборот — белый узор на зеленом фоне.

Напротив двери — зеркало, в нем мое отражение, подсвеченное лучом фонаря, бьющим в пол.

Слева — душевая кабина с дверью из матового стекла с алюминиевым каркасом.

Справа — ванна, в ней мертвец, тот самый Человек-фонарь.

Шок от такого открытия на какие-то мгновения обезоруживает, и это самый удачный момент, чтобы нанести удар. Я вновь посмотрел в зеркало и с облегчением увидел, что за моим отражением никого нет.

Разделяя с трупом столь маленькое пространство, я бы предпочел добавить света. Убедившись, что единственное в ванной окно закрыто ставней, рискнул включить верхний свет.

Сэм Уиттл умер сидя. И остался в таком положении, потому что зацепился воротником за вентиль горячей воды. Голова свесилась налево.

Широкая полоса липкой ленты заклеивала рот, под ней что-то бугрилось, вероятно тряпка. Они сунули ему в рот кляп, потому что убили не сразу.

Руки связали вместе перед ним, так же как и лодыжки босых ног.

Судя по количеству вылившейся крови, ему по разу выстрелили в каждую ногу, потом — в каждую руку и (после того как он какое-то время извивался на манер земляного червя в спальне) последнюю пулю пустили в лоб.

В ванне он выглядел таким же страшным, как и любое варево в котле ведьм.

Кровь натекла на левый глаз, а вот в правом, который смотрел на меня, читалось изумление. Должно быть, точно так же он смотрел и на своего убийцу. Никак не ожидал, что найдет смерть от руки того, кто его убил.

Сколько бы трупов ни доводилось находить человеку (а я нашел их гораздо больше, чем обычный повар блюд быстрого приготовления), всякий раз после такой находки голова начинает работать быстрее и обостряются все чувства.

Прошло почти три минуты.

Вновь посмотрев в зеркало, я увидел позади себя мужчину. Пригнулся, развернулся и ударил.

Глава 21

Удар попал в цель, но не принес желаемого результата, потому что позади меня стоял Сэм Уиттл, простреленный пятью пулями. Его тело сидело в ванне, а задержавшаяся в этом мире душа скорее молила, чем угрожала.

Хотя Уиттл не демонстрировал пулевые ранения, стоял он передо мной в состоянии крайнего возбуждения. Правда, я не видел признаков ярости, которые могут вылиться в полтергейст. Его охватило такое отчаяние, что на злость эмоциональных сил просто не осталось.

Он попытался схватить меня, потому что я казался ему таким же реальным, как он — мне, но, конечно же, ни о каком физическом контакте не могло быть и речи. Его рука, обвив мою шею, не могла ни на йоту придвинуть к нему мою голову или привлечь мое внимание.

Он мог проходить сквозь стены, закрытые двери, любые субстанции этого мира, но только не сквозь меня. Не мог даже взъерошить мне волосы. Я его видел, как любого другого человека, мог прикоснуться к нему, но Сэм Уиттл уже не мог оказать на меня никакого физического воздействия.

Осознав свои ограничения, Уиттл торопливо заговорил, но не произнес ни звука. Возможно, он слышал себя и думал, что я слышу его, вот мне и пришлось подать голос, объяснить, что мне его не услышать, как бы громко он ни кричал.

Я подозреваю, что задержавшиеся в этом мире призраки лишены дара речи по одной простой причине: они знают истинную природу смерти и, возможно, им в какой-то степени известно, что лежит за этим миром. И эта информация может в той или иной степени дезориентировать живых, если нам удастся ее получить.