Оля Маскарадова, держащаяся за руки одновременно и мамы, и папы. У папы-Маскарадова в руках рюкзак, у мамы — мешок со сменкой.
Я бы и хотела сказать, что возможно Маруська расстраивается из-за того, что рассорилась с прошлогодней подружкой, но…
Но я вижу именно то бревно, что давит мне на самую больную мозоль.
Папа.
Супер-папа, что провожает свою дочь до школы в компании с мамой, тогда как большая часть родителей все-таки это делают поодиночке. Из-за него Оля настолько высоко задирает нос, что кажется — у неё даже банты от гордости топорщятся сильнее. Никого больше не провожают и мама, и папа сразу. А вот её — да!
Еще не тот возраст, чтобы комплексовать из-за «телячьих нежностей» и любви своих родителей, демонстрируемой напоказ. Пусть даже и чересчур.
Обнимаю Маруську еще раз, еще крепче.
— Удачи в школе, Марушка, — шепчу я ей тихонько. Дочь немного оттаивает и тоже жалит меня в щеку теплыми губешками, а потом торопливо шагает к школе — там уже вышла их встречать классный руководитель. Да и мне тоже пора. Еще надо настраиваться на работу, а хочется — только скукожиться дома под одеялком и поныть, осознавая собственное бессилие.
Я ведь обещала себе, что буду любить свою дочь за двоих. Тогда, когда принимала решение, что оставлю её вопреки сложному положению, вопреки разводу, вопреки гадской «мести» Ветрова.
И ни черта-то я не справляюсь с поставленной задачей!
Второй рабочий день проходит, не особенно отличаясь от первого. Хотя, сегодня я хотя бы не получаю замечания, что одета «не по установленной форме» — слава Алинке, позволившей снова покопаться в её гардеробе и пожертвовавшей мне платье-футляр нужного оттенка серого. Платье хорошее, политически-правильное, с закрытыми руками, даже педантичная Анджела Леонидовна не находит к чему в нем придраться.
Я ухожу в перевод с головой. Хотелось бы сегодня закончить его и сдаться на милость Эдуарда Александровича, который не шутя угрожал лично его проверить.
Отвлекаюсь только на звонок учителю, слушаю клятвенное обещание «обязательно проследить», пытаюсь не врубать пессимиста и не отвлекаться на проскрёбывающуюся в мою дверь совесть, со всеми её тридцатью килограммами угрызений.
В конце концов, суть того, что я в разводе, не изменить, а вопрос хоть какой-нибудь мужской фигуры рядом с Маруськой — разрешается сложно. Наверное, я слишком высоко задираю планку, но все-таки не хочется тащить в дом кого попало.
Мама охает, ворчит, говорит, что вот что я буду делать, когда останусь без нее и без мужского плеча, на которое можно опереться, а я — только скрещиваю пальцы за спиной и прошу маму сплюнуть.
Что я буду делать?
Пахать еще больше? Какие еще варианты?
И страдать и угрызаться совестью тут бесполезно. Только лишку сил потратишь на то, что разрешить не можешь. И работа пострадает — вожделенная, классная работа, на которой я очень хочу продержаться. Вопреки капризам Ветрова и всему остальному.
— Здравствуйте, Ярослав Олегович, — раздается слегка удивленный голос Алисы над моим плечом — и по колебанию воздуха от двери, я понимаю, кто-то пришел.
Кто-то!
Ох, зря я вообще помянула его фамилию всуе. Пусть в мыслях, но все равно зря. Как показывает жизнь, правило «вспомнишь заразу — появится сразу» работает безотказно!
И что может забыть глава юридического отдела в переводческом? Сколько шансов, что он пришел не ко мне? Эй, ну хоть кто-нибудь поставит на то, что ему от меня ничего не нужно? Ну, хоть одну ставочку! Должна же я верить в лучшее…
Тщетно.
Когда я разворачиваюсь к Ветрову — он стоит и смотрит на меня. Даже не смотрит — дырку на моем месте пытается высверлить. Сквозную.
Алиса смотрит на него, и боже, чуть слюной на пол не капает. Так и хочется сказать: «Ну, хватит этим соблазняться, детка, не все то золото, что блестит!»
Этому вот персонажу даже платиновое напыление на ролексах не поможет. Хотя, пирожок со стороны, конечно, такой дорогой, и даже кажется вкусненьким… А на вкус… Ну не шоколад, да. Хоть начинка и коричневенькая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Пойдем, покурим, — вопреки своему выражению лица Яр обращается ко мне спокойно и дергает головой в сторону стеклянной двери, которую придерживает рукой.
Деликатнее поболтать меня еще никто не предлагал.
— Я не хочу, — отбиваюсь я. Но — не очень уверенно. Потому что, если честно, я не очень понимаю, чего он от меня хочет. По тому лишь разговору, что произошел у нас вчера — так сразу и не скажешь, что ему надо.
Снова наорать на меня, что я не сказала ему про Маруську?
Снова потребовать от меня, чтобы я немедленно уволилась из Рафарма?
— Хочешь, — эту подачу Ветров сопровождает настолько убийственным взглядом, что будь я чуть чувствительней — упала бы на пол, истекая кровью, — ты очень хочешь покурить. Прямо сейчас умрешь, если не покуришь.
— Это угроза, Ярослав Олегович? — со сладкой улыбочкой «отличницы с юридического» интересуюсь я. Привычку везде и во всем видеть статью не отшибешь даже двадцатью годами без практики. Ну и… Ну и не зря же у меня диплом на полочке пыль собирает, да?
У меня по-прежнему пригорает, да, хотя, казалось бы, тысячу раз уже могла бы забыть!
— Ну что ты, это беспокойство о твоей жизни, Виктория, — ой, как нежно он улыбается. Ой, да, верю-верю. Хотя нет. Я помню, с каким гадом имею дело.
Пару секунд мы с Ветровым выпускаем друг из друга кровь, только скрестившись взглядами. Только потом я понимаю — девчонки в кабинете таращатся на меня. Все втроем. И еще двое людей в коридоре залипают на эту дивную беседу.
И Николай, стоящий в холле у стола Анджелы Самохиной — тоже. Стоит и явно пытается понять, что тут у нас происходит.
Судя по всему — сценка представляется им настолько непривычная, что глаз на нее с каждой минутой устремляется все больше. Ветров тут за небожителя считается, не иначе.
Блин, вот честно вам говорю — может, стеклянные стены и супер-стильно, но в плане защиты личной жизни — совершенный отстой.
Так, ладно, курить — так курить. Дальше развлекать мой отдел в мои планы не входит. Не то чтобы я не уважала профессию клоуна, но все-таки — стать им не было мечтой всей моей жизни.
Я выбираюсь из кресла. Яр же позволяет себе нацепить на губы одобрительную ухмылочку. Прям всем выражением лица говорит: «Молодец, хорошая девочка».
Господи, так бы и дала по этой наглой морде… Тоже мне, хозяин жизни.
Ненавижу, когда у него получается получать то, что ему нужно. Ненавижу и сама участвовать в процессе получения Ветровым желаемого.
Ненавижу и за то, что когда-то я тоже была вот такой же целью. Тем, что он захотел и получил в результате.
И вышвырнул, как только наигрался.
Пока душа ядовито сплевывает от этого зашкаливающего раздражения, я блокирую свой компьютер и собираю со стола листы исходника для перевода, чтобы убрать их в сейф — да, тут такие порядки, даже если покурить отходишь. Секретность несусветная, даже если инструкцию от простого кардиографа переводишь.
Но, увы — пока я не прошла испытательный срок, код от сейфа мне знать не полагается.
— Алиса, открой, пожалуйста, — тихо прошу я своего куратора, и она — приходит в себя из этого ступора, когда «ничего не понимаю, но ужасно интересно». Выражение лица, впрочем, остается все таким же заинтересованным.
Чувствую — когда приду, будет мне допрос с пристрастием, по всем правилам пыточного дела.
Я иду за Ветровым. Чувствую на себе взгляды моих упрямых зрителей. Жаль, цветов диве сцены никто не кинет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я покурить, — предупреждаю Анджелу Леонидовну, и она подторможено кивает, бросая взгляд на часы. Просто фанатик хронометража… Даже офигев от внимания к ничтожному переводчику целого главы юротдела, она бдит!
— Ярослав Олегович, может, я вам помогу, — все-таки не удерживается Николай, наблюдающий всю эту сцену с недоверчиво-непонимающим лицом. Кажется, меня пытаются спасти? Нет, я бы не отказалась, но, увы, некоторые вопросы лучше меня никто не разрешит.