В нижеследующем мне признаваться, прямо скажу, неловко, потому, прежде всего, что это дает моему другу и завзятому англофилу Хавьеру Мариасу отличный материал для глума. Но все же — в иные дни мне жалко, что я не англичанин. Особенно когда вспоминаю, какая судьба могла бы ждать другую реликвию — старинное здание учебных казарм в Картахене, великолепное здание XVIII века с собственным причалом: оно до сих пор принадлежит военно-морскому флоту и могло бы стать прекрасным помещением для музея, тем паче если разместить часть экспозиции — библиотеку, скажем, — на каком-нибудь паруснике, чье бытие таким образом было бы продлено. По крайней мере, нам бы того хотелось. Однако устроить такое место, где можно было бы говорить о Трафальгаре и о Сармьенто де Гамбоа[28] и о фортах Кальяо или о шебеках Барсело, — это пусть англичане делают. Ну, или французы. Здесь, у нас, везде, за исключением превосходного Морского музея в Мадриде, который настоятельно рекомендую посетить, да еще нескольких и очень немногих, происходит то же, что в барселонском комплексе Атарасанас, где напоказ выставлены неоспоримо-героические деяния каталонского флота и в дальние чуланы спрятано все остальное. И я очень опасаюсь, что судьба и этого старинного прекрасного здания окажется в руках городских властей, а уж они-то расстараются превратить его в пластиково-доходное муниципальное предприятие или — что вероятней — передадут его в частные руки как торговый центр с гамбургерами и мультиплексами. Оно и практичней, и выгодней.
Однако возвращаясь к истории с «Галатеей», заклинаю вас — не думайте, будто все достоинство было потеряно в этом эпизоде. Вовсе нет! Рассказывают, что когда шотландцы, вбухав 650 килофунтов на реставрацию парусника, заикнулись о том, что хотели бы еще приобрести и деревянную резную статую у бушприта, в ответ они выслушали патриотическую отповедь: «Получите, когда Гибралтар вернете!» Ну вот вам и пожалуйста. Морская Испания, чтоб ее. В министерстве обороны, в главкомате ВМФ, как видно, по-прежнему выше ценят деревянные статуи без корабля, чем корабли без чести.
Догнать и уничтожить
Сейчас, когда солнце уже высоко, неприятельский парус виден отчетливее. Узнать врага нетрудно — двухмачтовый кеч, которому ветер-левантинец со скоростью восемь-десять узлов позволяет нестись на всех парусах с креном на левый борт. Сильная и неприятная утренняя зыбь улеглась, так что можно рассмотреть его корпус. В бинокль удается различить и флаг — красный, «Юнион Джек». Англичанин. Сердце мое бьется учащенно: с той минуты, как на рассвете мы заметили парус, кравшийся по краю залива Табарка, где мы стояли на якорях в засаде, с потушенными огнями и слившись с темной береговой линией, я наитием понял — англичанин! В будние дни и в это время года большая часть парусников, которые огибают с юга мыс Палос и по ночам не заходят в порты или на якорные стоянки, — это иностранцы: голландцы, один-другой француз. И англичане. А меня с моей командой всегда особенно тянет поохотиться на англичан.
Наш кораблик очень быстроходен. Это не суматошная гоночная яхта, на ней нет парусов для соревнований, а того, кто хотя бы произнесет слово «спинакер»[29] на борту, протащат под килем, потому что он претенциозен, неудобен и убийственно опасен. Это — крепкое высокобортное судно со стремительными обводами, шлюп, по типу напоминающий куттер, с выставленной вперед, как нож, фок-мачтой, а вместо громоздкого парусного вооружения имеется старый добрый классический грот с тремя рифами. Экипаж мой, не щеголяющий в дизайнерской обуви, не носящий штанов до колен и рубашек-поло с логотипами, составляют две крепкие девушки в линялых джинсах, с ножом в заднем кармане, с исцарапанными коленками и костяшками, с бицепсами, накачанными лебедкой. Они опасны на суше, мстительны в травле, неумолимо жестоки на абордаже.
И так вот, постепенно, кабельтов за кабельтовом мы нагоняем добычу. Посвежевший ост-зюйд-ост бьет под углом градусов в пятнадцать в нос и позволяет держать теперь шесть с половиной узлов. Немного потравив шкоты, увеличили скорость на пол-узла. Корабль, почуяв свободу, мчится так, что пена вскипает вдоль всего правого борта, и добыча все ближе. Все в напряжении от носа до кормы, и женский голос произносит: «Он наш!»
Однако не все так просто, черт возьми. Английский пес забирает круче к ветру, и теперь мы оказываемся к берегу ближе, чем он. Я с тревогой смотрю на лот — одиннадцать, девять, восемь морских саженей. Добыча — в кабельтове слева по носу, но — вот ведь незадача — перед носом этим вырастает, увеличиваясь с каждым мигом, красноватая точка мыса Роиг. Шесть саженей. Я опасаюсь, что придется уйти мористее и потерять темп, как и того, что англичанин развернется, зайдет с наветренной стороны и ударит по нам залпом всего правого борта, застав нас если не врасплох, то на середине маневра, а потом безнаказанно укроется в каком-нибудь маленьком порту. Но вот внезапно ветер опять усиливается, мы отклоняемся на пять градусов, получаем свободу маневра и, оставляя мыс Роиг по левому борту, на трех саженях глубины, на семи с половиной узлах скорости мчим по морю, и за кормой остается прямой белый след. Вот теперь этот гад точно не уйдет, говорю я себе. Он в полукабельтове от нас и рвется к берегу, под защиту его фортов. Выждав немного, приказываю готовить к залпу батарею правого борта. Сейчас мы его отправим к Нельсону и мамаше его.
«К повороту!» — кричу я, отключая автопилот и хватая штурвал. Моя вышколенная команда, вспоенная ромом, повитая порохом, бросается к другому борту, когда, подставив нос ветру, мы приближаемся к добыче. Я уже ощущаю запах горящих фитилей и вижу, как англичанин подставляет борт под прицел моих пушек. «Мэджик Карпет», читаю я буквы на носу, Лондон. И, проворно спустив фальшивый французский флаг, поднимаю настоящий — испанский, режу англичанина с кормы, заходя перпендикулярно его курсу, и с дистанции в пятнадцать метров даю залп, который смерчем проносится по палубе, сбивает расщепленную бизань-мачту и превращает в мелкий фарш добропорядочную пожилую краснолицую чету, ошеломленно взирающую на меня: у нее в руках книга, у него в зубах мирно попыхивающая трубка. Вероятно, оба спрашивают, какого дьявола надо от них этому надоедале. Им, бедным-несчастным, невдомек, что после шестичасовой погони я только что отправил обоих на дно морское.
2000
Чести себе не снискав…
Ну, вот он. 45 000 беспредельно уверенных в себе тонн водоизмещения отправляются в свое первое плавание. Он непотопляем — или, по крайней мере, в этом уверили пароходные агенты две тысячи пассажиров, взошедших на борт. Он безопасен, как танцплощадка, хороший ресторан или отель класса «люкс» на твердой земле. Может быть, поэтому в команде «Титаника» предпочтение отдано поварам, официантам и метрдотелям, а не поднаторевшим в своем деле морякам. Это была плавучая резиденция, стремительная и неуязвимая, а поведение капитана, как и на всех судах такого типа, больше подобало директору какого-нибудь санатория для миллионеров, чем судоводителю в открытом море.