Читать интересную книгу Полудевы - Марсель Прево

Ни Гектору, ни Максиму не пришлось настраивать публику; певице стали аплодировать прежде, нежели она запела, так она была хороша: порозовевшая от волнения в своем платье, отделанном воланами по широкому кринолину, с рукавами «жиго», с вырезанным лифом, ее кругленькое личико красиво выделялось в рамке прически с завитушками по моде тридцатых годов, оканчивавшейся на затылке в форме сахарной головы. Совсем розовая от волнения, она настроила гитару под аккорды Шпитцера, потом запела, при глубоком безмолвии слушателей. Голос ее, вначале неуверенный, вскоре окреп, и звуки понеслись чистые, как хрусталь, по которому водят волосяным смычком.

Старинный и томный романс, который она пела под гитару и фортепиано, относился к прошедшей эпохе Эми Робсарт и Джейн, эпохи квадратных клавесинов, молодых франтов в высоких сапогах, почтовых омнибусов, восточные сказки… И совершилось чудо!.. Все эти пресыщенные, усталые парижане, перенеслись в волшебный мир восточных сказок, и все эти господа с притупленным вкусом сами на время становились энтузиастами тридцатых и сороковых годов. Мало-помалу восторг сообщился всему залу. Этьеннет вызывали, дамы бросали в нее цветами, а когда она сошла с эстрады, они наперегонки спешили расцеловать ее.

Поль Тессье ожидал Этьеннет в комнате Жакелин, служившей гримерной; она бросилась к нему в объятья, он расцеловал ее в обе щеки.

– Вы довольны?

– О! Дорогая моя, вы великая артистка. Но я надеюсь, что вы не будете ею для публики.

Они обменялись такими взглядами, в которых сказалось все их будущее.

– Вы добрый, – сказала девушка, – любите меня, как следует. Я так одинока… мне так страшно было петь здесь перед этим обществом, тем более, что я беспокоюсь о маме, которую я оставила очень, очень больной. Теперь уходите. Вы компрометируете меня, сюда идут.

Мадемуазель Рувр, почти красивая в черном бархатном платье с серебряными блестками, Мод, мадемуазель Учелли, все Реверсье пришли поздравить молодую девицу; Поль скрылся.

Вернувшись в холл, он встретил Сюберсо, прогуливавшегося почти в одиночестве. Сам он был в таком настроении, когда избыток собственного счастья заставляет любить жизнь и всех людей. Он горячо пожал руку Жюльена, но пыл его мгновенно остыл при виде холодного взгляда молодого человека. Потом он пошел к буфету и по дороге слышал отрывок разговора между романистом Эспьен и Вальбеллем, в обществе нескольких лиц из административного мира:

– Знаете, что сказала сейчас маленькая Дюруа своему покровителю Тессье, уходя со сцены?

– Нет.

– Ах, друг мой… я бы хотела, чтоб моя мать была здесь; она только и гордится Сюзанной!

Все расхохотались. Эта добрая Матильда!.. Эта добрая Сюзан тоже! Поль прошел, волнуемый желанием накинуться на этих недобрых людей и отделать их. Но он прошел молча. Какие претензии можно заявлять и к кому? Тут сплошь все были беспощадные парижские клеветники, презирающие честные порывы, радующиеся чужому падению и враждебные всякому возрождению. «Все равно, – подумал он, – я женюсь на ней». И он радовался перспективе отомстить за милую девушку и возвысить ее в их глазах и над ними.

Буфет, по инициативе Мод, заменен был маленькими столиками, расставленными в столовой и курительной, которые превратились в нормандский трактир. Таким образом, все могли устроиться в компании по своему вкусу. Прислугу гости звали так же, как в ресторане.

– В самом деле, это премилая, оригинальная фантазия устроить такой ужин: молодые женщины и девушки могут свободно сидеть и парочками и вообще как кому приятно, могут разыгрывать кокоток, от которых они без ума, на глазах снисходительных родителей и мужей.

Так говорили Гектор и Аарон. Последний кого-то искал близорукими выпуклыми глазами и не находил среди ужинавших.

– Вы не видели мадемуазель Рувр? – спросил он у проходившего Летранжа.

– Я ищу ее. Вы о Жакелин?

– Нет… Мод?

– О! Мод! Надо быть таким чудаком как вы, чтобы оспаривать ее у двух телохранителей. Наблюдали вы за ними? Это очень любопытно.

– Да, – проговорил Гектор серьезно, – любопытно, действительно, но я боюсь драмы.

– Драмы? – воскликнул банкир; – разве они еще случаются в свете? Страсти более не существуют, их заменили аппетиты, так же как вместо ревности досада и задор.

– Это ваша собственная мысль? – спросил Гектор совершенно серьезно.

– Ну… конечно… – сказал банкир, поняв иронию.

Между группами проходила мадам Учелли, поощряя гостей скорее кончать свои разговоры.

– Ну! Su! Su! Скорее в зал, скорее… – Мадемуазель Амбр будет петь песни fin de siecle, которые пела у герцогини… Скорее!.. Она начинает… чудесно поет. Идите скорее.

В самом деле, в холле снова послышались звуки фортепиано. Все уселись. Молодая девушка спела под аккомпанемент мадам Учелли несколько фантазий комического характера, служивших в продолжение пяти лет любимым развлечением музыкальной части Парижа и которые наверно поразят наших потомков своей положительной пустотой. Приятельница герцогини пела, согласно программе, просто и скоро, без одного жеста; ни один мускул ее лица не двинулся, даже губы едва заметно шевелились.

Как и следовало ожидать, ей аплодировали, по сигналу мадам Учелли. Мадемуазель Амбр не поклонилась, села спокойно на стул, а итальянка играла какие-то блестящие вариации, согласно программе.

Это было условленным антрактом. Мод и Жакелин воспользовались этим, чтобы обойти ряды стульев и пригласить молодых девушек выйти за ними, что те и сделали.

– Что это значит? – спросил доктор Краус у мадам Реверсье, своей соседки.

– Девиц выводят. Теперь так принято в свете, когда Брюан или Феличия Малле поют свои корсиканские песни. Это гораздо приличнее.

– Правда! – пробормотал доктор Краус.

Он улыбнулся, смотря на этих довольно испорченных девушек, покорно выходивших из зала. Они почти все были его пациентки и были очень откровенны с ним. За девушками последовали некоторые из завсегдатаев дома: Летранж, Гектор Тессье, художник Вальбелль, говоривший глупости Доре Кальвель, почти касаясь губами завитков на ее шее.

Когда отряд, провожаемый смехом и хлопаньем в ладоши, дошел до дверей, Жакелин крикнула с порога, прежде чем скрыться:

– Теперь говорите ваши гадости, сколько угодно; наше целомудрие ограждено.

Предводительствуемая Мод компания девушек в светлых газовых платьях с четырьмя или пятью кавалерами во фраках вошла в маленький салон, где незадолго перед тем сошлись Летранж и Жакелин.

Всех девиц было пятнадцать, из них десять хорошеньких; остальные, кроме одной или двух некрасивых, были довольно изящны и привлекательны настолько, что имели ухаживателей. Их маленькие головки быстро разгорячили общество мужчин, которые каждый вечер говорят им всякий вздор, долетающее до них звуки легкой музыки, хорошо знакомой им, все располагало их в этой жаркой атмосфере показаться перед мужчинами еще развязнее замужних женщин.

Мод взяла за руку Жанну Шантель, которая была чуть-чуть опьянена этим блеском электричества, этой музыкой, а также капелькой шампанского, налитого в ее бокал Летранжем, и которая, несмотря на то, что костюм выдавал в ней провинциалку, все-таки обращала на себя внимание красивой талией, густыми темными волосами, белоснежной кожей и большими, с неземным выражением, глазами. Жанна спросила просто:

– Почему нам не позволяют остаться в зале? Что там будут делать?

Вальбелль подхватил вопрос на лету и ответил:

– Погасят электричество; мужчины посадят дам на колени и будут целовать, сколько захотят. Это делается всегда в Париже; но для этого надо быть замужем, мадемуазель.

– Он шутит, милочка, – сказала Мод, целуя мгновенно покрасневшую Жанну. – Дело в том, что теперь на всех музыкальных вечерах поют песни en argot… и, в самом деле, нам, девушкам, удобнее не слушать их.

– Вовсе не argot будут петь, – поправила Жюльета Аврезак, недовольная, что ее разлучили с Жюльеном, – Сесиль сказала мне программу: «Элоиза и Абеляр», «Le Fiacre» и «стансы Ронсара»… Все это я знаю наизусть.

– Я также, – призналась Марта Реверсье.

И другие, Дора Кальвелль, Мадлена де Реверсье, Жакелин, объявили со смехом:

– И я!.. и я!..

– Я, – сказала очень молоденькая девушка, сестра мадам Дюклерк, – знаю «Le Fiacre» и «стансы Ронсара», но брат никогда не хотел спеть мне «Элоизу и Абеляра»… Это должно быть забавно.

– Хотите, я спою? – спросила Жакелин.

– Да! Да!

– Ну, так слушайте.

Она вскочила на фортепианную табуретку и затянула, прежде чем Мод успела ее остановить. Она прекрасно оттеняла куплеты и проявила совершенно не предполагавшийся в ней талант diseuse. Мужчины аплодировали и выказали более, нежели хотели, свой восторг; их в высшей степени возбуждал контраст этих гривуазных песенок с невинностью девушки, произносившей их, и молодыми слушательницами.

Сами они, эти полудевы, хохотали каким-то надтреснутым смехом; эта нечистота опьяняла их и они, с большей томностью склонялись к своим кавалерам.