Моя челюсть чуть не падает на пол. Он не может расстраиваться из-за того, что я принесла в жертву рыбу. — Я спасла тебе жизнь!
Мужчина медленно оборачивается, в его глазах мелькает что-то опасное.
— Подожди. — Я наклоняюсь и изучаю выражение его лица, которое определенно злое. — Ты серьезно злишься на меня?
Гризли сильнее сжимает челюсть.
— Моей жизни ничего не угрожало. — Его голос низкий и пугающе спокойный.
— Ты этого не знаешь. Рыси могут быть очень агрессивными. Особенно если у них бешенство. — Я обвиняюще тычу пальцем ему в грудь. — Тебе следовало бы поцеловать меня в задницу за то, что я там сделала.
— Никогда. — Он выхватывает ведро с одной рыбой из моей руки и оставляет меня, разинув рот, смотреть ему в спину.
— Она могла сожрать тебе лицо!
— Ты это говорила. — Он хватает нож и засовывает его в ведро. — Теперь она жрет наш ужин.
Сбрасываю куртку и ботинки.
— Знаешь, большинство людей не были бы так неблагодарны к тому, кто только что спас им жизнь.
Гризли медленно поворачивается и смотрит на меня с такой интенсивностью, что воздух наэлектризовывается.
Я хмурюсь. Он продолжает свирепо смотреть и, как покорная собака, я опускаю взгляд.
Чувство вины давит мне на грудь.
Подхожу к печи, набиваю ее дровами, а затем сажусь перед ней, чтобы согреться. Когда мельком смотрю на мужчину, он все еще смотрит на меня.
Этот человек говорит так много, не произнося ни единого слова.
— Замечание принято.
Только после этого он возвращается к рыбе и оставляет меня наедине с моим унижением.
АЛЕКСАНДР
Солнце зашло, поднялся ветер и колотит по старым бревнам хижины. И причина, по которой я могу слышать шум ветра снаружи, заключается в том, что внутри хижины тихо с тех пор, как мы вернулись с рыбалки.
Последние несколько часов я старался держаться как можно дальше от этой женщины, чтобы не сказать ей чего-нибудь такого, что могло бы ранить ее сильнее, чем, кажется, я уже сделал.
Рысь не представляла для нас угрозы. Все, чего я хотел — это остановиться и посмотреть на неё, потому что нахожу любое животное, живущее в стихии, очаровательным.
Когда Джордан бросила ей половину нашей еды, я чуть не сошел с ума. В ситуации, когда пищу трудно достать, растрата хорошего белка, как это сделала она, может стать смертным приговором.
Я бы сказал ей об этом, если бы она продолжала настаивать, но, к счастью, в этом не было необходимости.
Дело в том, что из-за лишнего рта, который нужно кормить, мои запасы продовольствия почти иссякли, а из-за неподходящей погоды, удерживающей нас на месте, мы можем попасть в опасную ситуацию в считанные дни.
Приношу ей миску вареной рыбы, риса и овощей, а затем сажусь за стол. Порции жалкие, но сойдет.
— Эй, — говорит она, ставя еду на стол.
Садится на стул напротив меня, и я вздрагиваю, когда ее колено касается моего бедра. Я заметил, что в последнее время она делает это все чаще и чаще. Приближается. Слишком близко.
Беру свою миску в руку и откидываюсь назад, чтобы поесть.
— Я сожалею о рыбе.
Я не отвечаю.
— И из-за удочки. — Она вздыхает. — И за то, что вела себя неблагодарно за все, что ты сделал.
Я поднимаю бровь.
Джордан закатывает глаза.
— И за то, что раздражала тебя, все время болтая.
Я хмыкаю и кладу в рот кусочек еды, смакуя его. Мы едим молча, и женщина забирает наши пустые миски, чтобы ополоснуть их. Я отодвигаю стул, чтобы встать, думая, что с таким же успехом могу пойти спать.
— На самом деле я не замужем. — Она делает глубокий вдох, а затем поворачивается ко мне лицом, высоко подняв подбородок. — Линкольн. Он мне не муж.
Мой взгляд падает на золотое кольцо на ее пальце.
Она поднимает руку.
— И он не мой жених.
Не замужем, не жених, тогда зачем кольцо?
— Это кольцо обещания. Он подарил его мне в канун Нового года.
Я чувствую, как кривятся мои губы.
— Обещание чего?
— Брака. Когда-нибудь.
— Тогда это обручальное кольцо.
Она хмурится.
— Тогда, полагаю, это обещание возможной помолвки.
— Сейчас октябрь.
— И?
— Десять месяцев обещания помолвки, которое является обещанием жениться — это вообще не обещание. Успокоение — это не то же самое, что обещание.
Ее взгляд скользит по полу.
— Спокойной ночи.
ОДИННАДЦАТЬ
АЛЕКСАНДР
— Ты приготовила мне завтрак. — Я смотрю на миску овсянки и кружку горячего кофе, которые утром ждут меня на столе.
— Да, — говорит она, лучезарно улыбаясь.
— Что это? — Я указываю на банку, наполненную сосновыми ветками и шишками.
— Декор стола. То, что мы застряли в хижине, не означает, что мы не можем попытаться быть цивилизованными, верно? — Ее серые глаза сверкают энергией.
Беру свою миску со стола и ем, стоя и глядя на улицу. Отсутствие нового снега — хороший знак. Облака менее плотные, чем вчера, но ветер все еще сильный.
— У меня есть идея.
С ложкой овсянки, подвешенной в нескольких сантиметрах от моего рта, я смотрю на женщину.
— Если поставить тазик прямо здесь, на столе, думаю, я смогу вымыть голову.
Сую ложку овсянки в рот.
— Но… — Она втягивает воздух сквозь зубы. — Из-за ребер мне понадобится твоя помощь.
— Нет.
— Не отвечай пока! Я не сказала тебе самого лучшего.
Я жую и глотаю еду, ожидая, что она продолжит.
— Я вымою и твою тоже.
— Нет.
Джордан топает ногой.
— Но почему нет?
Я открываю рот, чтобы ответить, но передумываю, так как она, вероятно, не примет «потому что я не хочу» как достаточно вескую причину.
— Я буду готовить тебе завтрак и ужин каждый день до конца нашего пребывания здесь.
Ох, я понимаю, что здесь происходит. Манипуляция. Я видел, как женщины в жизни моего отца проделывали с ним тот же трюк. Конечно, они просили гораздо большего, чем мытье волос. Они все держат рот на замке о его делах, когда цена подходящая. Дорогой компромисс.
Я доедаю остатки завтрака и ставлю миску на стол.
— И будешь мыть посуду.
— Договорились.
— И…
— Ты серьезно?
— …ты прекращаешь непрерывный поток вопросов хотя бы во время еды.
Я ожидаю, что Джордан будет сопротивляться и ответит резким словесным ударом, но вместо этого выражение ее лица тускнеет, и она кивает.
— Ладно.
— Хорошо. Я помогу тебе.
— Спасибо, — говорит она, не глядя мне в глаза.
Женщина наполняет большой котел водой и ставит его на дровяную печь. Затем достает банку с мылом, которым я стираю одежду.
Обычно