— Тогда вам известно, что он состоит из коротких отрывков и перед самым концом Фрэнни перестала его вести. Описание последнего этапа ее жизни отсутствует.
Я умолкаю, чтобы не задохнуться, и дальше мы бежим в молчании. На обочине, как доисторический динозавр, застыл экскаватор; его ковш повернут к кабине, словно машина собирается копать себе могилу.
— В тот вечер вы ничего не рассказали мне. Я хочу знать, что произошло в последние недели перед ее концом.
— Не так быстро! — усмехается М. — Будем рассматривать события в хронологическом порядке. К тому же я не все знаю. Фрэнни я не убивал, так что информацию о ее смерти вам нужно искать в другом месте. Но все равно от меня вы сможете узнать очень многое.
Мы продолжаем бежать. Поведение М. меня раздражает, но я стараюсь этого не показывать. В конце концов, это его игра, и мне приходится играть по его правилам — или по крайней мере он так думает. Мои теннисные туфли ритмично стучат по асфальту. Минуту назад я думала, что моя энергия уже на исходе, но сейчас снова чувствую прилив сил, несмотря на боль в ногах и в легких.
— Ладно, — наконец решаю я. — Будь по-вашему. Расскажите мне что-нибудь о сестре — что-нибудь такое, чего я не знаю.
В раздумье М. окидывает взглядом бескрайние поля.
— Фрэнни прекрасно удавались две вещи — общение и — думаю, это для вас сюрприз — оральный секс. Впрочем, — помолчав, добавляет он, — для вас, наверное, будет сюрпризом и то, и другое.
Оральный секс? Прочитав дневник Фрэнни, я поняла, что у нее, как и у любой женщины, были сексуальные желания. Тем не менее я с трудом представляю, как она сосет член у этого человека. А может быть, ей это даже нравилось?
— Вначале, — продолжает М., — ей плохо удавалось и то, и другое. Когда мы впервые встретились, она была очень робкой и не хотела говорить о вас, вашем брате и родителях, о своих переживаниях, но когда поверила мне, то стала откровенной. Точнее, это я заставил ее быть откровенной. Я не оставил ей выбора: все время расспрашивал, каждый раз все больше углубляясь в ее душу. До самого конца она оставалась чересчур робкой и боязливой, но по крайней мере уже могла достаточно хорошо выражать свои чувства — во всяком случае, в разговоре со мной. Я много знаю о вас, Нора, с точки зрения Фрэнни, — знаю, что она думала о вас, что хотела и не могла получить от вас.
Я игнорирую его попытку заставить меня испытать чувство вины. Когда Фрэнни переехала ко мне, я сама еще была почти ребенком и все же сделала для нее все, что могла.
— Ну а насчет орального секса… — М. усмехается, — сначала у нее ничего не получалось. Она была неумелой, неловкой, можно сказать, представляла опасность для моего мужского достоинства. Не один раз я испытывал сильную боль от ее острых зубов. — Теперь он уже тихо смеется. — Но она очень хотела сделать мне приятное и к тому же оказалась способной ученицей. Как только я научил ее, все пошло замечательно. Я даже сказал бы, что у Фрэнни появилась профессиональная сноровка. Конечно, у нее были определенные стимулы: она быстро поняла, что возможные последствия не идут ни в какое сравнение с ее нежеланием делать то или другое, и в результате стала вполне искусной.
Я стараюсь сдерживать свой гнев. Он явно хочет довести меня до слез. Его хитрость прозрачна, и я рада, что мы сейчас бежим, — физическая нагрузка отвлекает меня от неприятных эмоций. М. не сможет увидеть, какое впечатление произвели на меня его слова.
— О каких последствиях вы говорите? — спокойно спрашиваю я.
— Отнюдь не о таких ужасных, как вы себе представляете. Вспомните, она ведь любила меня и хотела сделать мне приятное.
Но мне почему-то вспоминается эпизод, когда М. привязал ее к креслу в порядке наказания за ничтожный проступок — Фрэнни тогда надела красный халат.
— Так какие же все-таки последствия? — повторяю я, но М. оставляет мой вопрос без ответа.
Добежав до старого бетонного моста, мы поворачиваем обратно. Мимо проезжает синий грузовик с деревянной будкой. Это первая машина, которую мы сегодня встретили.
— На сегодня достаточно, — говорит М. — Лучше расскажите что-нибудь о себе.
Я раздраженно вздыхаю. Стук моих подошв, ритмичный, как биение сердца, подчеркивает воцарившееся молчание. Рамо бежит рядом с хозяином, ни на шаг не отклоняясь в сторону.
— Что вы хотите знать? — наконец говорю я.
— У каждого есть тайны, Нора, нерешенные проблемы, которые он не может осилить, Фрэнни казалось, что у вас их нет; я думаю иначе и хочу о них знать.
Я молча пожимаю плечами, не желая ничего рассказывать этому человеку. Его желание неуместно, а его манера вести себя неприятна. Несколько дней назад, за ужином, он выпытывал у меня подробности моей жизни после смерти Фрэнни — об отпуске без содержания, о переезде в Дэвис, о новом друге. Моя сестра, по его словам, до самого конца докладывала ему о моей жизни. Что еще ему нужно?
— Поговорите со мной, — настаивает М.
Я по-прежнему молчу, недовольная тем оборотом, который принимает беседа. Мы пробегаем мимо растущих вдоль шоссе высоких деревьев — старых, с изломанными ветром сучьями. В сером свете раннего утра они похожи на стоящие вдоль дороги призраки.
— Расскажите мне о мужчинах в вашей жизни, — вновь вызывает меня на откровенность М. — Фрэнни говорила, что вы к ним равнодушны, что у вас было много любовников, но ни одного серьезного увлечения. Правда, она не находила в этом ничего странного, так как считала вас сильной, мужественной, чересчур независимой, чтобы в чем-то полагаться на мужчину. Фрэнни завидовала вам и мечтала о собственном друге; хотя она не разделяла ваше чересчур легкое отношение к мужчинам, но и не осуждала его. — Повернувшись ко мне, М. самодовольно ухмыляется: — Вы были для нее феминисткой, независимой личностью — это вызывало у нее восхищение.
Он молча пробегает несколько шагов, затем продолжает:
— Ваша сестра не обладала большой проницательностью. Думаю, восхищение в этом случае неоправданно, и для вашей неприступности существует другая причина, о которой она не догадывалась. Скажите мне: какая?
— Никакой другой причины нет. И с моим новым другом я очень близка.
— Вполне естественно — потеряв сестру, вы обращаетесь к кому-то за утешением. Но долго это не продлится.
Я чувствую, как во мне закипает гнев.
— Вы ничего не знаете обо мне, — говорю я, — как и о моем друге.
— Забудьте о нем, он не представляет для меня интереса. Я хочу знать, почему вы ни разу не любили.
Я качаю головой.
— У меня было много любовников.
— Но вы никогда не любили, — настаивает он.
— Зато сейчас люблю.
М. окидывает меня холодным взглядом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});