Пройдя полпути, чтобы передохнуть, мы решили на ночь "прилечь" на грунт и в течение 3 - 4 часов спокойно поспать. Это самый лучший способ для отдыха, так как все, кроме двух-трех человек, остающихся дежурными и наблюдающими за "жильем", ложатся и засыпают без ежеминутно ожидаемой тревоги.
Делается это очень просто.
Лодка отыскивает подходящую глубину и, остановившись, задраивает люк, все отверстия, через которые могла бы влиться вода, и начинает понемногу заполнять цистерны.
В этот момент на лодке все затихает, каждый следит - не сочится ли где вода, и только раздается голос человека, стоящего у точного, способного показывать до четверти фута, глубомера.
Вот мы дошли до предельной нагрузки, когда лишние пять фунтов способны сдвинуть лодку, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее заставить ее идти книзу на дно. Этот момент надо уловить и тотчас же приостановить прием водяного балласта.
Глубомер тронулся, и лодка начинает медленно погружаться.
"30, 40, 50... 70 фут!"- выкрикивает голос.
"72, остановился!"
Мягкое прикосновение к грунту, и вы на дне, в полной безопасности от вражеских посягательств. Следы скрыты, в лодке наступает могильная тишина, не слышно звука ударов волны о борт, и лишь изредка корпус лодки, как хорошая мембрана, передает шум винта где-то неподалеку проходящего парохода.
Днем вместе с глубиной меняется и свет, пробивающийся сквозь слой воды и попадающий в лодку через иллюминаторы рубки. Сперва он веселый, желто-зеленого цвета, темнеющий от набегающей волны; затем он сгущается до изумрудного, потом лишь едва чувствуется, и футах на 100-120 в наших водах наступает сплошная темнота. Зачастую, идя на глубине 20 фут, я свободно мог писать, пользуясь внешним светом.
Когда мы легли на грунт, то, усевшись за стол, в ярко освещенной электрическим светом кают-компании, завели граммофон и принялись за чаепитие. Предстоящая операция нас волновала, и, несмотря на течение драгоценных часов отдыха, долго никто не ложился спать.
Мы были накануне событий, и наше состояние духа я уподобил бы состоянию ученика перед выпускным экзаменом. И жутко, и весело!
Еще бы!- мы первые в этом году отправляемся доказать немцам, что им придется считаться с русскими лодками. Что-то будет? Вместе с бравым и опытным командиром мы, новички (а таких было несколько среди офицеров), всячески обсуждали предстоящие возможности и поучались у него различным указаниям. Дело слишком ответственное и серьезное, в особенности имея в виду опытного и хитрого, искусившегося в подводной лодке немца. Но в нас говорил молодой задор и неумирающая надежда. При мысли об успехе - захватывало дух.
Наконец, после долгих разговоров, мы разошлись по каютам. За эти оставшиеся 3 часа надо было набраться сил для дальнейшего, более серьезного пути.
Настала тишина; лишь раздавался храп утомленной команды, да изредка слышался скрежет стального корпуса о песок, это - подводное течение разворачивало лодку.
В ней было так уютно и обыкновенно, что как-то не думалось о том, что мы лежим на дне морском и что зеленая вода плотно охватила и сжала нас в своих объятиях.
В четыре часа утра мы вынырнули из воды, и в перископ было видно, как играло солнце в брызгах скатывающейся с корпуса лодки воды. Еще мгновение - и через открытый люк ворвался утренний свет и вольный воздух. Застучали дизель-моторы, и "Волчица" помчалась дальше к таинственному горизонту.
Солнце весело играет на поверхности волн; дует немного свежий ветер, но в общем погода прекрасная. Для вахтенного начальника - офицера - не представляется трудным вглядываться в горизонт - настолько ясен день и прозрачен воздух.
Равномерный бег лодки, здоровый воздух, сознание полной надежности и исправности всех частей - все это веселило душу и наполняло каждого неиссякаемой энергией.
На горизонте мелькнуло что-то белое. По всей вероятности, мы уже приблизились к обычному пути пароходов и надо нырять под воду, если нас заметят,- то пропал принцип внезапности, а вместе с ним, значит, и какой-либо успех.
Решив погрузиться, командир дал сигнал. Заработали мощные помпы, захлопнулся солидный люк, и на лодке, после стука дизелей, воцарилась тишина,перешли на электромоторы.
По тревоге все исполняется быстро, без суетливости. Приказания, а то и простой знак рукой, принимаются с лету. Все на своих местах, нет никакой неопределенности. Теперь под водой вахтенный начальник наблюдает море в выдвинутый перископ.
Белое пятнышко, отчетливо видимое под лучами солнца, приближается и вырисовывается в небольшой пассажирский пароходик. На корме у него развевается шведский флаг.
Мимо!- он нам неинтересен, и мы перестаем за ним наблюдать, досадуя на то, что даром пропал наш нервный подъем.
Медленно - нам не для чего уходить с проезжей дороги - продвигаемся вперед, все время тщательно шаря перископом по горизонту.
А! вот опять дым, и на этот раз уже не маленький, в виде пятнышка, а кое-что посолиднее.
Меняем курс и идем на это "нечто".
Все ближе и ближе черный силуэт. Нас охватывает чувство охотника, чуящего дичь. По очереди мы смотрим в перископ, делимся мнениями и силимся разгадать: немцы это или нейтральный?
А он - медленный, громоздкий, подползает все ближе и ближе, безмятежно дымя и не чувствуя грозящей опасности.
"Море так спокойно и ласково. Какие могут быть тревоги в этом нашем привычном плавании от берегов Германии к Швеции? Это море - наше, и может ли кто помешать нашей резонной и покуда, в этих смирных водах, безопасной коммерции?"- так, наверное, рассуждает его капитан.
Нашего же командира занимает в это время другой вопрос: надо подойти незамеченным ближе и, прежде чем обнаружить себя для решительных действий, успеть различить накрашенные на борту нейтральные марки национальных цветов.
По ним, главным образом, и отличают национальность пароходов. Кормовой флаг мал, плохо виден, да и большею частью из экономии - чтобы не трепался без нужды, не поднимается. Правда, немцы иногда прибегают к уловкам: выходя из порта в море, они прицепляют на борту съемные щиты, выкрашенные в цвета какой-нибудь нейтральной страны.
Пароход уже близок и занимает большую часть поля зрения перископа, предательское солнце так сильно блестит на масляной краске, что ничего положительного сказать нельзя.
- Посмотрите вы - есть марки или нет!- обращается ко мне командир. Но и я, сколько ни силюсь, разобрать ничего не могу.
- По местам, боевая тревога!
Все примолкли в страстном ожидании. Проходят томительные секунды, и мне, стоящему на своем месте внизу, не видно даже выражения лица командира, чтобы я мог судить о ходе дела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});