больше.
Инспектор в знак согласия изогнул губы в некоем подобии улыбки.
– Да, именно так она и сказала. Я спросил, знает ли она кого-то, кто хотел бы причинить ей вред. Она таких не знает. Потом поинтересовался, не случалось ли в последние дни чего-либо необычного, что можно было бы рассматривать как угрозу. Кристин помолчала и наконец продемонстрировала мне это.
Питерсен бережно вынул из кармана фотографию, которую показывала нам Кристин, и положил ее на столик. В грубых, покрытых пятнами пальцах инспектора снимок словно обрел вторую жизнь, еще более коварную и зловещую.
– Она объяснила, что нашла фотографию в своем почтовом ящике, в неподписанном конверте, утром того дня, когда ее сбила машина.
– Да, – подтвердил Селдом, – нам Кристин тоже показывала снимок.
– То, что, как она сказала, a posteriori привлекло ее внимание, была не фотография сама по себе, а конверт без адресов и без подписи. Тогда, однако, она не придала этому значения. Похоже, привыкла обмениваться всяческой информацией о Кэрролле. Поэтому до сих пор не знает, кто послал ей снимок. Сказала, что, возможно, и этому найдется вполне разумное объяснение. Ее руководитель, например, всегда оставляет ей такие конверты, разве что помечает их своими инициалами. Но, наверное, в тот день у него не было под рукой карандаша. Я попросил у нее данные об этом профессоре, а также о других библиотекарях и ученых, которые обменивались с ней материалами. Поинтересовался, не возникла ли у нее какая-то мысль, пусть даже самая нелепая, относительно того, кто мог бы намеренно сбить ее, а потом сообщил, что это вы вроде бы думаете, будто кто-то на нее напал, поэтому позвонили мне и попросили выставить полицейский пост. Кристин ответила, что в курсе, однако это ей кажется несколько выходящим за рамки. Еще рассказала, что работала с документом, который обнаружила в архиве Кэрролла в Гилдфорде, и собиралась предъявить его в Братстве на следующий день. Но документ никому бы не навредил. Она не в силах вообразить, будто на нее из-за этого напали. И не понимает, с чего вы взяли, будто кто-то хочет ее убить. И во всяком случае она уверена, что я должен поговорить с вами лично.
Инспектор замолчал и взглянул на Селдома, давая понять, что теперь наступает его черед.
– Все, что Кристин сказала вам, – правда, и я, вероятно, напрасно побеспокоил вас. Как я уже говорил, мне следует извиниться перед вами за тот звонок. Тем более если все выяснится по поводу фотографии и конверта. Однако пока остаются вопросы, я лучше расскажу, почему позвонил и почему все еще полагаю, что Кристин грозит опасность.
«Интересно, – подумал я, – что именно Селдом сообщит Питерсену». Когда мы выходили из палаты Кристин, у меня сложилось впечатление, что Селдом согласился, пусть нехотя, прикрывать ее, пока она не выйдет из больницы, и я отдавал себе отчет, что поделиться сейчас всем означает рассказать все и о документе, существование которого мы обещали скрывать. Похоже, и Селдом чувствовал себя между двух огней. Судя по тому, что сообщил инспектор, Кристин вроде удалось не сказать ничего конкретного о документе из Гилдфорда. Так ли это на самом деле?
– Что рассказала вам Кристин о документе из Гилдфорда? – спросил Селдом.
– Что-то о дневниках Кэрролла, о страницах, вырванных родственниками или нарочно залитых чернилами. Я не уловил деталей. По-моему, эта тема действительно увлекает ее. У меня голова кругом пошла, так что я даже был вынужден прервать ее. Я спросил, имеют ли бумаги, которые она нашла, какую-то ценность для коллекционеров, готов ли кто-нибудь заплатить за них крупную сумму. Она ответила – нет. У вас аналогичные сведения?
Селдом явно почувствовал облегчение. Кристин поступила хитро: выложила почти всю правду, но так бурно, с такими подробностями, что в какой-то момент Питерсен попросту потерял терпение. И, прежде чем речь зашла о той записи, инспектор уже все упростил до конкретного вопроса: стоˆят ли документы Кэрролла каких-то денег. Я вспомнил, как Селдом когда-то мне говорил: полицейская логика основывается на алчности и ревности, двух базовых формах обладания. Селдом покачал головой и тоже по-своему сказал правду:
– Нет, бумаги, найденные Кристин, сами по себе не имеют никакой материальной ценности. Самое страшное, что может произойти, это то, что придется скорректировать абзацы в биографиях Кэрролла, иначе они утратят смысл. Слегка пострадают репутации. Но деньги здесь замешаны, и немалые, хотя и по иной причине.
И он повторил то, что уже рассказывал мне о подспудной тяжбе внутри Братства относительно публикации дневников. Питерсен кивал, будто наконец уловил в этом деле нечто, что пришлось ему по вкусу.
– Это все субъективно, – произнес Селдом, как бы оправдываясь, – однако во время того заседания у меня сложилось впечатление, что я не до конца знаю людей, с кем столько лет общался.
– Но эти бумаги, которые собиралась показать Кристин… Каким образом они могли помешать осуществлению проекта или вовсе разрушить его?
– Они могли бы… его замедлить. Если бумаги, как мы думаем, открывают какую-то грань, не сочетающуюся с тем, что мы знаем о Кэрролле, это заставит нас пересмотреть все, что было о нем написано, многие утверждения и предположения. А кто-то срочно нуждается в деньгах.
Питерсен задумался.
– Даже если так, зачем нападать на девушку? Это все равно что нападать на посланца. Думаю, она сделала копию с этих бумаг. Даже не держала их при себе, насколько мне известно.
Я задался вопросом, как Селдому удастся пройти по льду, который становился все тоньше.
– Сам не знаю, зачем, – заявил он, выбираясь на более твердую почву, – я тоже не вижу в этом ни малейшего смысла. Вероятно, на меня слишком сильное впечатление произвело то, что было простым совпадением. Мы все собрались, ждали Кристин, и вдруг узнаем, что ее сбила машина. Да, разумеется, это случайный наезд и, конечно, совпадение. И все-таки остается невыясненным вопрос с фотографией.
Питерсен вздохнул, будто нехотя признавая обоснованность подозрений Селдома.
– Наверное, кто-то видел человека, который положил конверт, – произнес он. – Я пошлю своих людей в институт.
– Не исключено, – усмехнулся Селдом, – но вряд ли кто-то обратил внимание. Почтовые ящики расположены совсем рядом с входной дверью. Во время последних преобразований решили поместить их туда, чтобы облегчить жизнь почтальону. Канцелярия находится чуть дальше, в холле. Любой может зайти с улицы и оставить письмо, никто это не фиксирует. Разве что секретарша вышла в нужный момент, или какой-нибудь преподаватель проверял свой ящик… Но порасспрашивать нужно.
– У вас есть какие-то соображения относительно фотографии?
– Не знаю, что и думать, – признался Селдом, – разве что кто-то хочет нам напомнить об этой темной стороне