Читать интересную книгу Утро звездочета - Сергей Дигол

Было около восьми вечера, и я еще не остыл от проведенного с детьми воскресенья и от двух — утреннего и вечернего — свиданий с Наташей, общее время которых не превышало трех минут. То, что Наташа потеряна для меня окончательно, я понял в ту самую секунду, когда решился повернуть в бар. До сих пор не могу сказать, что же чему предшествовало — едва нахлынувшее отчаяние или двенадцатилетнее любопытство. В итоге все оказалось проще простого.

Я сел за столик и заказал рюмку водки — так, вероятно, начинается история каждого падения. Мой случай был куда запутанней, я уже летел в пропасть, а «Флибустьер» оказался первым выступом, о который я, летя в преисподнюю, оцарапал плечо.

Боль в плече напоминала о себе еще неделю. Видимо, я ударился о перила, падая на лестничной площадке. Падение я запомнил — после него еще пол-пролета я прополз на карачках, а вот удар не отложился в моей затуманенной алкоголем памяти и, как ни печально, не стал для меня предостережением. У меня даже появился ритуал, и бармен Костя, молодой, несмотря на заметную лысину, парень, молча брал в руку стопку, стоило мне показаться на пороге «Флибустьера».

Пятьдесят граммов я выпивал не закусывая. Я заметил, что если встрече двух первых стопок в желудке не препятствовать едой, голод отступает. К тому же, я чувствовал сильный терапевтический эффект, а лекарства, как известно, не закусывают. Моим лекарством было забвение, и «Флибустьер» помогал мне, хотя бы на время, не думать о печалях, из которых — и в этом я признался себе в один из таких вечеров — и была соткана вся моя жизнь. Получается, напиваясь, я по большому счету не жил.

Пил я пять раз в неделю и приходил в себя лишь в пятницу — там же, за барным столиком, вспоминая о том, что завтра суббота. Одновременно я пытался определить, ожидают ли меня в этот раз холостяцкие выходные или очередное «отцовское» воскресенье.

Родительский долг в какой-то степени дисциплинировал. На всякий случай я не заглядывал в бар и в свободные выходные, при том, что даже держа в руках маленькие и теплые ладошки детей, я тосковал оттого, что не могу сейчас же, сию секунду, оказаться за любимыми столиком у затонированного окна.

Думал ли я о том, что становлюсь алкоголиком? Меня это не тревожило, к тому же я не без удовольствия отметил, что в обширном списке моих отличий от коллег по работе одним пунктом стало меньше. В Конторе пьют все, так же как пили в ОВД на Пресне, и я только теперь стал понимать, как это, в сущности, не сложно — подняться в пять утра и недоумевать от того, что всего пару часов назад уснул мертвецки пьяным. Никто не пытался вернуть меня на правильные рельсы — никто ничего и не замечал. Да я и сам не замечал. До того момента, как встретил Марию.

Увидев ее в супермаркете, я обомлел и испытал то, что так хотел и одновременно боялся почувствовать. Это чувство, предполагал я, охватит меня при случайной встрече с Наташей. Меня словно ударило током в сердце и оно, бедное заходилось от разряда высокого напряжения. После развода это был первый случай, когда присутствие Наташи я ощутил так близко. Возможно, из-за того, что Мария — давняя Наташина подруга.

Она помахала мне, и я застыл у мясного отдела.

— Ваша брауншейгская, — протянула мне пакет продавщица. До внезапного появления Марии я успел заказать триста граммов нарезанной колбасы, которой мне должно было хватить на три дня.

Мария подошла ко мне неспешно и уверенно, и по мере приближения ее взгляд приобретал все более тревожный оттенок.

— Мне так жаль, — сказала она, остановившись в метре от меня.

Я всегда видел ее такой — ухоженной, в меру накрашенной, пахнущей спокойным парфюмом. Ее большие глаза повлажнели, что придало им еще большую выразительность. Мне всегда нравились ее глаза, пожалуй, только глазами Мария и привлекала. Невысокая и чуть полноватая, по сравнению с обладавшей почти модельной фигурой Наташей она всегда казалась мне пажом при моей королеве. Мне было приятно видеть их вместе, это были редкие минуты гордости за собственную жену. Теперь же огромные, смотревшие на меня снизу вверх глаза Марии напомнили о том, что я свободен, и мне впервые в жизни захотелось провести время с подругой жены.

— Да все в порядке, — сказал я и осторожно взял ее за локоть, — ты-то как?

Теперь настала ее очередь замереть, Мария даже не попыталась вырваться.

— Тут есть одно местечко, — сказал я. — Давай зайдем. Если ты, конечно, не торопишься, — спохватился я.

Мария не торопилась. Пожалуй, лишь одного она хотела добиться как можно скорее — затащить меня в постель. По пути в «Флибустьер» — а встретились мы в супермаркете через дорогу от бара, — разбросанные в моей голове паззлы легко сложились с узнаваемую картину. Уверенная походка Марии, ее жалостливый и томный взгляд, сама Мария, живущая, насколько мне известно, в районе метро Кунцевской — все это были лишь мазки, но без них я не увидел бы полотна целиком. Мария выследила меня и эта догадка доставила мне, признаюсь, редкое удовольствие.

Я зашел в бар первым, но подождал, пока моя спутница займет место за столиком. Бармен даже не попытался поставить на стойку бутылку «Финляндии». Костин взгляд просил подсказки, и я поспешил к нему на помощь. Я заказал два бокала с семилетним армянским коньяком и блюдечко с нарезанным лимоном и пока нес все это к столу, не мог представить, с чего начать разговор. Впрочем, усевшись напротив Марии, я успокоился и стал рассказывать о своей новой работе. Выглядело это необычно — я вываливал на нее невесть откуда взявшиеся соображения о предназначении и устройстве Конторы и успевал удивляться собственному вдохновению.

— Наше ведомство — это как искусственная почка, — пояснял я. — Такой, знаешь, огромный современный аппарат, без которого организм уже не в состоянии существовать. Организм — это государство, а почки от рождения — милиция, которой всегда чего-то недостает, чтобы работать эффективно. Своего рода почечная недостаточность, понимаешь? Удалить больную почку — не выход. Вот и приходится, для спасения организма, подключить его к искусственному механизму, который на самом деле и есть его единственное спасение.

— И что, долго так организм протянет? — спросила она.

— Ну, некоторые люди всю жизнь живут надеждой, — улыбнулся я.

Улыбнулся и подмигнул, а Мария, порозовев, выпрямилась, отчего ее груди еще резче обозначились, намекая на неизбежность, о которой знали мы оба. Увы, кроме возбуждения я почувствовал и досаду. Я понял, что распинаясь о Конторе, я использую Марию как ретранслятор, а конечным получателем сообщения должна стать, разумеется, Наташа. Я делал это неосознанно и это вызывало во мне еще большее раздражение. Успокаивал я себя лишь тем, что нашу встречу Мария сохранит в тайне, и вопрос более близкого общения теперь становился абсолютной необходимостью, своего рода залогом, который я собирался у нее затребовать. Мне терять было нечего, Мария же теряла подругу — кто знает, о какой потере женщина жалеет больше?

О себе она так ничего и не рассказала, да и я, все выше вскарабкиваясь на скалу красноречия, словно забыл о том, что рот женщинам дан не только для ублажения мужчин. Впрочем, ни о чем больше я и думать не хотел: меня пленил интерес Марии к себе, и я с готовностью бросился в эти сети, как какой-нибудь потерявший рассудок и навигационные способности дельфин. От Наташи я знал, что Мария — учительница начальных классов и что вместе они закончили одну школу в Феодосии и спустя годы нашли друг друга в Москве, случайно, в отличие, я уверен, от нашей с Марией встречи. Ее личной жизнью я никогда не интересовался, Наташа же тактично умалчивала о том, что было понятно и без слов, по одним лишь смотрящим на меня в изумлении и восторге глазам ее подруги. Например, о том, что Марии все тяжелее дается каждый новый прожитый в одиночестве год.

— Такие дела, Мария, — окинул я взглядом опустевшие коньячные бокалы. — Ты не торопишься? — спросил я. В ответ она лишь коснулась моей руки.

В моей квартире она бывала раз пять — разумеется, когда эту квартиру еще считала своей Наташа. Теперь же, лежа на диване, Мария на сводила глаз с потолка, и я не сразу понял, что она не в силах оторваться от угрожающе растрескавшейся штукатурки. Марии любила длительные однообразные соития и мне хватило одного раза, чтобы понять ее предпочтения. Собственно, в том, что тот первый раз стал у нас последним, Мария должна винить одну лишь себя.

Не могу сказать, что я не получил удовольствия. Напротив, кончил я даже чересчур обильно. Но в Наташе жила чертовка, оживавшая каждый раз, стоило нам оказаться в одной постели. Наташин внутренний бес делал ее моей рабыней, и нет ничего странного в том, что за освобождение Наташа расплатилась со мной сексуальным бойкотом. И все равно, проводив Марию и пообещав позвонить на днях, я не мог избавиться от мыслей о Наташе. У меня ныло в груди, гудела голова. Мне хотелось Наташиных ласок, ее длинных ног и шелковистой кожи. Я был обречен — желать Наташу и ждать ее возвращения. И то, и другое было одинаково недостижимо, и я с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить в трубку Марии, голос которой напоминал мне о том, какая дистанция отделяет меня от жены.