Марр часто выступал на конференциях, которые проводились под эгидой Общества историков-марксистов, возглавлявшегося Покровским и призванного воспитать новую плеяду ученых, порвавших с «буржуазной» исторической наукой. Покровский высоко ценил участие археолога и лингвиста Марра в этих собраниях. Делая обзор первой всесоюзной конференции 1929 года, Покровский написал в заключительной части: «Но я не могу не остановиться на одной особенности этой последней (конференции. — Б.И.). Она вскрыла не только гораздо более обширные кадры последователей исторического материализма в нашей стране, чем можно было ожидать, она показала, что наше мировоззрение начинает захватывать и соседние с нашей наукой области, притом такие области, где еще недавно господствовали безраздельно идеализм и психологизм. Великолепный доклад академика Н.Я. Марра показал, что к нашим материалистическим выводам можно прийти не только от изучения классовой борьбы (каковое изучение некоторые наивные люди считают основным характеристическим признаком марксизма, забывая, что такое понимание марксизма давно опровергнуто самим Марксом), но и от изучения истории человеческой речи. Все человеческое есть продукт общественной работы. „Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений“. Индивидуальное не начало, как казалось и кажется буржуазным историкам, а конец, итог. И отправляться в объяснении исторического процесса от индивидуального, как до сих пор делают „заслуженные“, — это заставлять историю идти вверх ногами»[96]. Речь шла об одном из основополагающих трудов Марра «К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории»[97].
В последние годы жизни Марр все более приближался к верхним этажам советской власти, в результате чего он все в большей степени обрастал внешними атрибутами официального признания: государственными наградами и контактами, носившими ритуальный характер. Отношения с Максимом Горьким, известным «пролетарским» писателем, вступившим с начала 30-х годов в особенно близкие отношения со Сталиным, постепенно стали носить именно такой, ритуальный характер. Ни архив Марра, ни другие известные мне источники не дают основания утверждать, что Марр и Горький были лично знакомы до революции, но в 1920 году они совместно с другими выдающимися деятелями культуры настояли перед Советским правительством (Лениным) на реэвакуации из Москвы сокровищ Эрмитажа, вывезенных еще по распоряжению Временного правительства в связи с опасностями немецкого наступления на Петроград[98]. Затем Горький уехал за рубеж и никаких контактов с Марром не поддерживал. В архиве Марра сохранилась копия единственного послания Горького написанного, скорее всего, между 1932 и 1934 годом, любопытное не столько своим содержанием, сколько особой нарочитой тональностью: один «великий» пишет «равновеликому»:
«Копия.
Глубокоуважаемый
Николай Яковлевич, — т. А.Г. Пригожин сообщил мне о Вашем положительном отношении к задаче создать „Историю женщины“. Я крайне обрадовался этим Вашим отношением, крепко пожимаю Вашу руку. И уверен, что с Вашей помощью дело, начинаемое Гаимкой {8}, будет хорошо сделано.
Еще более радует меня намерение руководимого вами учреждения приниматься за работу создания общей истории культуры, то есть истории возникновения и развития той энергии, которая, создавая сокровища культуры материальной и опираясь на них, поставила трудовое человечество перед лицом тех открытий науки, изобретений техники и отражений действительности в искусстве, которыми труженики мира нашего должны коллективно обладать, как это диктует им исторический процесс.
Историю развития этой энергии никто еще не пробовал рассказать, изобразить, так как она этого требует. Вполне естественно, что такую работу начинают в стране, где рост этой силы принимает характер массового явления и где она понимается как самое мощное выявление органической материи, как энергия воспламенения в человеке процессами его трудовой деятельности. Мне кажется, что в работе по истории культуры следует сделать то, чего никто еще не пытался сделать, а именно: особенно резко расчленить две тенденции исторического процесса, гениально вскрытое Марксом.
Я имею [в виду] рабовладельческую „классовую“ тенденцию, которая рассматривает человека только как вместилище физической силы и не отмеченную буржуазными историками культуры, смутную, но идущую из глубокой древности мечту трудового человечества о возможности преодоления всех сопротивлений со стороны сил природы интересам человека.
Тенденция эта непрерывно выражалась в мечтах о „ковре самолете“, „о сапогах скороходах“, „о живой и мертвой воде“, „о василисах премудрых“, которые создавали чудеса, о людях, которые останавливали движение солнца, течение рек и т. д. и т. п. Фольклор насыщен рассказами о чудесной силе человека, а ведь нет мечты, которая не была бы вызвана к жизни сознанной, но неудовлетворенной потребностью. Мечта трудового человечества о сказочных чудесах имеет основою своей вполне реальное и законное стремление к свободе от каторги бесчеловечного классового труда. В существе, в смысле своем, это мечта — глубоко гуманитарна и, конечно, мало общего имела с „гуманизмом“ буржуазии, хотя — возможно — именно она влияла на развитие „гуманизма“ эксплуататоров, первоначально подсказанного „гуманизмом“ жрецов различных религий — подсказанного из тактических соображений политики церкви, пытавшейся примирить непримиримое: владыку и раба. Мечту эту мы найдем в работе средневековых алхимиков и, наконец, откроем ее в наши дни, в нашей стране, где буквально сотни и сотни малограмотных людей заняты проектами создания „вечного двигателя“. Мы должны показать, как грубо, жестоко и подло классовое общество искажало и гасило эту действительно и единственно подлинную гуманитарную „мечту“, созданную людьми труда, и как это задержало рост исследующей и создающей мысли.
Вот дорогой и уважаемый Николай Яковлевич, кое-какие мои соображения, которые мне захотелось сообщить Вам, что я и делаю. Мне думается, что всего меньше мы должны считаться с нормами, канонами и традициями буржуазных специалистов, специализм коих всегда включает в себя более или менее серьезную дозу кретинизма. Мне кажется также, что многие „научно установленные истины“ не только не выветрились, умерли, оставив после себя только словесную шелуху красивых формулировок, но что вообще, чем быстрее идут процессы жизни, тем кратко срочнее бытие „истин“. Кстати: как мы видим, напр., в Германии старые истины вышвыриваются из обихода буржуазной жизни, как изношенные калоши, поспешно фабрикуются новые и — все более отвратительные по цинизму, по бесчеловечию своему.
Мы, Союз Советов, агитируем за внедрение в жизнь величайшей истины, которая прекрасно энергетирует наш трудовой народ и также мощно должно энергетировать все силы и способности мировой семьи трудящихся.
Сердечно желаю Вам доброго здоровья
А. Пешков».[99]
В архиве сохранилась только машинописная копия письма, подлинник, возможно, изъяли после смерти Горького, когда его документы стали концентрировать в доме-музее. Письмо интересно не только тем, что писатель явно оценивает академика как равновеликую себе величину, но и совместной задумкой первого гендарного исследования (история женщины) и комплексным культурологическим проектом Марра, в котором синтезировалась история духовной и материальной культуры. Ни тот ни другой проекты так никогда и не были осуществлены.
* * *
Еще до окончательного оформления «нового учения об языке» А.В. Луначарский уже называл Марра «самым великим из ныне живущих в мире филологов». Не менее восторженно о нем отзывались М.Н. Покровский, В.М. Фриче и др. В 1928 году в «Правде» к сорокапятилетнему юбилею научной деятельности Марра появилась в высшей степени хвалебная статья Покровского. Тогда он даже поставил Марра на одну доску с Энгельсом:
«Если бы Энгельс жил между нами, — писал Покровский в „Правде“, — теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры» {9}.
Цитата из статьи Покровского была воспроизведена в 65-м томе первого издания Большой советской энциклопедии, который до сих пор хранится в архиве-библиотеке Сталина. Здесь я ее воспроизвожу так, как она выглядит и сейчас в энциклопедии. Сталину принадлежат все три вертикальные карандашные отметины на полях раздела, посвященного яфетической теории Марра.