* * *
Следующий рассвет принес головную боль и бабье лето. Друзья ушли, прибрав зачем-то никому уже не нужную квартиру.
На улице все залито было ослепительно яркими, теплыми лучами солнца, который особенно ярко блистали во влажном после многодневных дождей мире. Сильный раскидистый тополь шевелил плотной, сочной кроной и шелест от бессчетных листьев врывался дивным свежей мелодией в комнату, звал прочь из этих бетонных узких стен на приволье, где можно насладиться далями и хоть немного успокоить сердце.
А в груди Дмитрий, словно поселился маленький неутомимый кузнец, он бабахал там часто и в голове эти удары отзывались скрипом несмазанных петель...
Он шел прочь от города...
Последние дома уже остались за его спиной и теперь впереди в ярких лучах, падающих с безбрежного неба, колыхалась зеленая даль - поля, перелески, холмы, взгорья; вон речушка блещет, вон птица в небе...
Он испил из этой речушки холодной водицы, окунул в журчащую глубь голову и потом лег на песчаном бережку около поваленной молнией старой березки и долго смотрел на небо.
- Если ты есть там - могучий, и не такой глупый как я и как все люди, так приди сейчас или чуть позже, но только приди, не оставляй нас совсем одних. А ведь если ты и есть, а ты должен быть, то знай, что люди скоро совсем забудут о тебе - хотя, кто захочет тот будет видеть тебя, таким каким им хочется видеть, и тот ложный ты, в миллиардах образов будет им говорить то, что они хотят услышать и дозволять им все то, что они хотят. Знаешь, господи, я ведь сейчас надеюсь робко, что есть все-таки душа и у человека, и у зверей, и у птиц, и у деревьев. Ведь весь мир твой озарен изнутри этим прекрасным, все растет, стремиться вверх, развивается: из маленького ростка поднимается великий дуб, а из младенца, если он жил истинно, вырастает мудрец, вечность чувствующий. И есть в мире любовь, что бы ни говорили, как бы в грязь ее не втаптывали, а все ж есть она - разве же не она, разве же не любовь мною все это время руководила... Разве же одни только клетки мозга, воспоминания о ней хранящие, все эти одинокие годы сил мне придавали! Вот оно ведь есть, есть!!! Ведь я тогда, давно еще, в юности не тело в ней полюбил, а душу - душу, которая ее такой прекрасной делала! Ведь если бы я только тело одно полюбил, так и нашел бы спокойствие, удовлетворение в этой сфере где не было ее, а только лишь образ, который компьютеры из меня вытащили! Образ, тело они вытащили, а душу то нет! Душу то не повторить компьютерам, она одна - она целая вселенная, а там лишь пустышка мне вторящая... и не было мне покоя! - он замолчал и по щекам его текли слезы, и глаза его так жгли, что, казалось, прожгут небо и увидят тот вечный свет, который создал все это... Потом он встал и пошел покачиваясь обратно к пустеющему с каждой минутой городу.
- А быть может, мне просто сейчас очень-очень захотелось, чтобы ты был на самом деле, чтобы ты спас всех нас и даже меня от этого безумия. Мне просто так захотелось этого, что я действительно поверил в тебя... Но, быть может, это опять только самообман, просто слабость - просто то прекрасное, недостижимое, как вершина, вздымающейся над всем миром горы, которая лишь мираж для слабых сердец... Но господи, господи, как хотел бы я чтобы был ты на самом деле, чтобы спас всех нас раз уж мы сами слишком для этого слабы, и я надеюсь, что мы еще встретимся, любимая...
* * *
Он прошел у кровавой стены "Электры" и затерялся среди бетона. Там его ждала сфера, у которой он разделся и, взглянув на прощанье на нежное сентябрьское солнце, живущее за окном, сказал:
- Закрой меня до последнего дня этого мира... там, а аду и в одиночестве, я все же буду с тобой, человечество, любимое мое!
12.08.97 - 19.08.97
P. S. Если человек по настоящему любит, хоть всю свою родину, хоть одну только девушку, его ничто не должно пугать: ни боль, ни расстояния... А если это пугает его, то значит - это не любовь, а лишь какой-то самообман. Только высшая любовь - высшее самоотречение во благо любимого и отличает нас от животных.
ГРАНИТНЫЕ БЕРЕГА
There's No Time For Us
There's No Place For Us
QUEEN "Who Wants To Live Forever"
Холоден, заполнен пронизывающими до костей ветрами, месяц ноябрь. Небо затянуто низкими, быстро летящими, свинцово-серыми тучами, из которых целыми днями падает к размокшей, покрытой холодной грязью земле, серая, пробирающая дрожью, пелена дождя. Природа словно бы умирает в это время года: птицы, которые так искренне заливаются трелями весной давно уже улетели куда-то далеко, в жаркие страны, молчаливы черные дубравы, негде нет ярких цветов, и лишь кое-где на покрытых густыми каплями ветвях, дрожат в холодных порывах, почерневшие листья, им осталось жить совсем немного, слабо-слабо держаться они, и каждый ледяной порыв может сорвать их и бросить на черный ковер сложенный из мокрых и истлевших тел их братьев...
О город Петра! - ты поднявшийся, гранитными стенами и гранитными берегами, из топи русских болот, как холоден, как темен ты в это время года! Все-все одето в холодный, твердый гранит: и набережные, и стены домов, и небо, и воздух, и волны которые с тяжелым гневным рокотом обрушиваются на твои берега, словно бы пытаясь сокрушить их...
* * *
Пронзительно завыл где-то меж узко сдвинутыми крышами ветхих, старых домишек, где-то меж их покрытыми, грязно-темными отеками, серых стен, ветер. В серовато-промозглом воздухе пролетела с гранитного ледяного неба, разорванная бумажка, она печально прошелестела что-то в воздухе и пала в грязь, которую, казалось, размазал по всей улице, неравномерными, местами слишком жирными и глубокими, мазками, какой-то безумный художник. Пустынна была эта улица, иногда лишь скрипнет где-нибудь дверь, да мелькнет за грязным окном бледное и расплывчатое лицо, окруженное тьмой. Иногда ледяные порывы приносили откуда-то издалека, быть может из другого мира, шум людской толпы, но так эти голоса были далеки что казались лишь каким-то призрачным мертвенным шепотом вплетенным в вой ветра. И ветер уносил эти голоса куда-то дальше по улице, где серый воздух сгущался и стены домов расплывались в зябком мареве.
В этом сером морозном и вязком воздухе неожиданно резко застучали удары каблучков, они, словно острые копья, пронзали болотное марево. А вскоре из зяби вынырнула и фигурка: девушка среднего роста, одетая в темно-зеленое старое пальтишко, запачканное кое-где в грязи, тесно-русые ее волосы убраны были в аккуратную, полную косу, спускающуюся до плеч, а бледное личико выглядело уставшим, изнеможенным даже, она жалась к стенам домов, стараясь обходить грязь, но это ей не вполне удавалось грязь была повсюду.
Вдруг от стены, навстречу девушке выступила высокая фигура. Это был человек - быть может юноша лет двадцати, а может и тридцатилетний мужчина, трудно было определить это с точностью - лицо его было покрыто налетами грязи и копоти; заросшие двухнедельной щетиной щеки; волосы длинные спутанные, словно бы облитые какими-то помоями; одет он был в какое-то рванье, насквозь пропитанное грязью, местами разорванное, в разрывах видно было бело-синее, тощее, замерзающее тело. Вообще обликом своим он скорее походил на кошмарное видение, на мертвеца восставшего из могилы, потому девушка и испугалась и отдернулась от него и наверное бросилась бы бежать прочь, приняв его за какого-нибудь безумца или насильника, если бы не его голос...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});