Читать интересную книгу Дурная мудрость - Билл Драммонд

Z еще предлагал, чтобы наши с ним записи шли в две колонки на одной странице. Но может быть, лучше писать фрагментами: мой кусок, кусок Z, снова мой и так далее? Наверняка в наших записях будет много повторений. Так что, может, нам стоит договориться и писать по очереди? Как я уже говорил, мы еще ничего не решили. Мы пишем каждый свое и упорно оттягиваем момент, когда нам придется как-то разрешать разногласия. А разногласия наверняка будут.

Мудрость и фрагменты галлюциногенной реальности неслись неудержимым библейским потоком, лавина поэзии, что безумнее Апокалипсиса и мудрее Притчей Соломоновых, вспышки неоновых слов из пятого измерения. Элвис – миф об исполнившихся желаниях: розовые «Кадиллаки», пожилые дамы и спонтанные приступы простонародной доброты; повседневная обыденность его материального существования отступает перед прославленным божеством, в которое его превратили современные СМИ. Каждый дешевенький сувенир, купленный в Грейсленде, еще на шаг приближает Элвиса к Олимпу. В воображении миллионов, в ослепительных вспышках религиозного исступления и фальшивых бриллиантов, Король сияет, как новый святой в эру цветного телевидения. На Голгофе наркотиков по рецепту, преданный всеми, кто был ему близок, Король распят на кресте собственной славы. Король умер, да здравствует Король – на переизданиях, на видео и в памяти триллионов! От Москвы через Лондон до Мемфиса – для меня Элвис Пресли все равно остается единственным подлинным Королем рок-н-ролла.

– Блядь! Мудачьё! – снова заводится Z. Только теперь его бред происходит в авторитарном стиле документальной телехроники: – Кейт – сломленный человек, бледная, прогнившая на наркоте тень себя прежнего, доживает теперь свою жизнь в пьяной тоске и печали по барам Хельсинки, и чего-то там впаривает любому, кто готов его слушать. Да всем вообще. Даже тем, кто не хочет слушать.

Теперь он опять переходит на отрешенный южнолондонский речитатив:

– Я предложил ему шесть «лимонов». Наличными. У меня с собой было. Но он их не взял.

Он опять что-то пишет, продолжая бубнить. Отпивает еще водки, прямо из горла, и вдруг выдает в претенциозно-жеманном стиле плохого трагического актера:

– О, Бози! Бози, мой мальчик, ты все же пришел?! А то этот кошмарный Кейт так меня напугал: он говорил, что ты никогда ко мне не вернешься!

А потом грянул гром:

– Датта! Даядхвар! Дамиата! – Словно хрустальная молния – прямо в сердце. Элвис заговорил со мной и пропал, возвратившись к себе» В свое пятое измерение.

Я вынул из сумки очередную бутъику священного Пятиугольника «Синяя этикетка». Водка искрилась, как расплавленный хрусталь. Я сделал жадный глоток. Элвис с иконы смотрел на меня из раскрытой сумки. Я развернул святой образ и уставился прямо в глаза Его Святейшеству. Все сомнения прихлопнуло, словно мух – противных и приставучих мух.

– Шанти, – сказал я. – Шанти, Шанти, Шанти.

И я знал, о чем говорю.

К счастью для меня, весь этот бред был нацелен на Гимпо. Но Гимпо по-прежнему не обращал никакого внимания на иступленные излияния своего друга/клиента/бывшего зятя.

Я открыл окно и благоговейно блеванул. Теперь я был чист. Ибо узнал, что такое истинная вера.

Глава шестая

Слепые финские рыбаки с бензопилами

Машина с трудом пробивалась вперед, рассекая снег. Солнце было как бледный диск. Оно было живым и дразнило нас, предлагая сыграть в какую-нибудь из его нехороших игр. В отличие от теплых широт с их рассветами и закатами, солнце на этих адских гиперборейских пространствах было злобным и вредным, оно вечно кружило по небу, как терпеливый крылатый хищник в поисках добычи. Здесь не было ни настоящего дня, ни настоящей ночи – только вечные сумерки в зыбких кроваво-красных тонах с примесью золота и серебра. Снег, словно мягкое зеркало, отражал зловещую красоту небес. Разноцветные взвихренные снежинки были как психоделический дым. Дорога исчезла, разветвившись на миллион вероятностей.

Блядь! Гимпо все-таки справился с управлением. Нас занесло: машина ударилась обо что-то на дороге, ее развернуло, и мы переехали через что-то – хрен его знает что. Z завопил дурным голосом:

– Полярные крокодилы!

Сердце бешено заколотилось в груди. Оно и сейчас еще бьется как сумасшедшее. Адреналин носится у меня в крови, напряжение ищет выхода. Разум подсказывает, что сейчас мы умрем. Страшной смертью. Вечное чувство вины за все говорит, что так мне и надо. Каждому – по заслугам. Рука, держащая ручку, машинально фиксирует происходящее: вот я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что мы там переехали. Но там ничего нет.

Гимпо спокоен как слон, a Z вновь заводит свою бодягу в стиле документального репортажа:

– Они были первыми, кто увидел «живьем» это мифологическое существо, полярного крокодила. Правда, «живьем» – не совсем верное слово, поскольку они сбили несчастного зверя машиной по дороге на север, на обледенелом шоссе, когда мчались на скорости 110 миль в час. Зверюга издохла, не приходя в сознание.

И тут Гимпо вдруг говорит:

– Я достал его! Хорошо. Одним аргентинцем меньше.

У меня нехорошее ощущение, что чужие реальности/нереальности подбираются слишком близко к моим.

Кто-то пернул, но никто не признается.

Я пытаюсь отрешиться от всего, что происходит вокруг, и сосредоточиться на главном: на этой книге. Мы еще не придумали ей название. «Долбоебы от литературы: Избранная переписка, 1992» или что-то вроде того – это было вроде как рабочее название, но теперь, когда мы действительно едем на Северный полюс, оно явно не катит. На ум приходят названия типа «Последняя кислота того лета» и «Поэзия, ложь и Гимпо». В общем-то, даже неплохо… но нет. Бледноватая стилизация – и не более того. Если мы назовем книгу «Последняя кислота того лета», люди могут подумать, что это книга про трех придурков, стареющих хиппи типа Furry Freak Brothers, только из Англии – и хотя лично мне нравится «Поэзия, ложь и Гимпо», за последние несколько лет почти каждый «торой хитрожопый помощник редактора почти в каждом печатном издании так или иначе использовал название фильма «Секс, ложь и видеозапись» для своих заголовков. Так что пока остаются «Дзен-палки – на Северный полюс», «Элвис – на Северный полюс», «Парни, которые спасли мир» и другие названия подобного рода, но это, понятное дело, не то.

Глядя на арктический лес за окном, я вдруг произношу ни с того ни с сего:

– Сибирский саблезубый тигр! Вот что это было!

По-моему, Гимпо меня не слышит. Но Z слышит точно. Его снова несет: он что-то гонит насчет того, как мы спасались от разъяренного стада ревущих белых медведей и полярных крокодилов, в то время как мамонты тихо-мирно кормились в сосновом лесу, объедая с ветвей молодую хвою. Потом в его сбивчивой речи возникают какие-то полярные курочки. При этом он ржет как безумный через каждую пару фраз.

Мне становится по-настоящему страшно. Чем дальше мы едем, тем глубже Z увязает в своем собственном воображаемом мире. Его как будто засасывает зыбучий песок. К чему я клоню? Пару недель назад Z сказал мне, что Гимпо спасет нас от мертвой хватки сомкнувшихся челюстей реальности; но кто нас спасет от нашей собственной нереальности? Как мы отыщем младенца Иисуса, если сломаемся раньше, чем до него доберемся? Или он, терпеливый и кроткий, дожидается нас на другой стороне дымящихся обломков рассудка?

Я украдкой поглядываю на Гимпо и Z, чтобы убедиться, что они на меня не смотрят, и снова пытаюсь выковырять ту козявку из левой ноздри. И опять безуспешно.

Я пока отложил свои записи, чтобы вновь насладиться пейзажем, монотонным, как мантра: ни единой горы, ни одного неожиданного объекта на местности, который бы сразу бросался в глаза. Дорога стелется под колеса: широкие повороты, мягкие изгибы, замерзшее озеро – слева, потом замерзшее озеро справа. Потом…

В состоянии, близком к трансу, где-то посередине между бодрствованием и сном, я вдруг заметил, что машина выписывает плавные, элегантные даже круги на пустынной ледяной дороге. Гимпо вдарил по тормозам, и мы закружились в грациозном автомобильном вальсе. Но мне было не страшно. Постепенно сбавляя темп, машина остановилась, и Гимпо открыл окно. Холодный воздух ворвался в машину. Билл смотрел как зачарованный куда-то за горизонт. Мы остановились на широкой замерзшей реке.

Крошечная синяя искорка пронеслась с тихим треском буквально в полудюйме от уха Гимпо. Он поставил машину на первую передачу и поехал туда, где в сумеречном свете смутно проглядывали две темных фигуры – примерно в миле от нас, на середине замерзшей реки. Я безотчетно схватился за свою бутылку с мистическим Пятиугольником. Билл достал из своего докторского чемоданчика древний телескоп и наставил его на фигуры на льду.

– Гимпо! Смотри! Гимпо, останови машину! Ты что, не видишь?! Там же люди, на озере! – это я надрываюсь.