Читать интересную книгу Даю уроки - Лазарь Карелин

Знаменский тоже переступил порог. Дверь за ним притворилась, мир замкнулся на этом дворе, на увиденной им картине. И здесь не просто было, здесь ощущалось какое-то напряжение.

- Здравствуйте, Ростислав Юрьевич, - сказала Светлана. - А это мой сын. - Она сошла с крыльца, подошла к мальчику, коснулась рукой его плеча, наклонилась к нему - и два родных лица подтвердили друг друга. - Дима, вот этот человек, который облетел и объездил весь мир.

Сказав это, она так же серьезно, как сын, посмотрела на Знаменского, зрачки у нее напряглись, она будто ждала чего-то, что тревожило ее, даже угнетало, хотя бестревожны были ее слова, обыкновенны, а мальчик был пригож, ну, серьезен, но пригож, им можно было только гордиться.

Но откуда-то, сперва не понял он откуда, звук протянулся, вымучился звук, будто невнятное кто-то произнес слово, вымучил слово, понять которое было нельзя. Откуда этот странный звук? У мальчика шевелились губы, трудно, смято. Так это он произнес, выдавил слово? И еще такое же... Он был немым!

- Да, да, у Димы затрудненная речь, - сказала Светлана, быстро закивав, как кивают, когда подтверждают нечто само собой разумеющееся, короткой улыбкой сопроводив свои слова, как улыбаются, когда хотят убедить, что ничего особенно печального, непоправимого не произошло. - С ним занимается замечательный логопед. И он обещает... Он уверен... У Димы всего лишь логопатия, речевая недостаточность, а слух у него замечательный. Но, представьте, не желает учиться музыке, все интересы его сосредоточились на географии, на путешествиях, на истории. Я нарекла его Димой в честь нашего Дмитрия Дмитриевича, но я просто подумать тогда не могла, что с именем передастся ему и профессия крестного. Вот ведь как бывает!

Она говорила, говорила, совсем иная лицом, чем та, вчерашняя, строгая и сердитоглазая, высокомерная даже, какими умеют показать себя женщины, зная себе цену, читая и презирая эти мужские взгляды, столь наскучившие, столь голые, умея показать свое пренебрежение, свою холодность и высокомерность в миг всего кратчайший, когда проходят мимо, как прошла она мимо вчера. А сейчас совсем иным было ее лицо, оно измучилось от всех этих слов, произносимых - вон как?! - чуть-чуть с запинкой, будто и она сама была не чужда речевой недостаточности, всего чуть-чуточной этой помехе в жизни. А вчера, те несколько слов, которые она произнесла, сухо сообщая, что идет на дежурство, были произнесены без запинки.

Мальчик снова заговорил, сминая губы, вымучивая в звук непонятные слова. Мать напряженно вслушалась в эти слова, угадывая их мысль, переводя:

- Дима спрашивает, были ли вы в?.. Где, Дима?.. Везувий?.. - Мальчик кивнул. - Ты говоришь, Помпеи?.. - Мальчик кивнул. - Вот, он спрашивает про Помпеи. Дался ему этот город, рухнувший в 79 году после рождества Христова. Но, представляете, у него целая папка собрана про этот город и еще Геркуланум. Книжки, открытки. Дим Димыч надарил. Вот уж и я скоро займусь историей.

Мальчик ждал ответа, не сводя со Знаменского громадных глаз.

- Да, я был там, - сказал Знаменский. - И к кратеру вулкана поднимался, а потом был в городе, который когда-то залил лавой этот Везувий. Там в музее хранятся слепки людей, настигнутых лавой. Там есть дворик патриция, ну, честное слово, чем-то напоминающий вот этот дворик, где мы сейчас стоим. Такое же небо, угадываются горы, виноградными лозами расписана мозаика стен и пола. - Ах, как сейчас старался Знаменский! - Знаешь, там расчистили от лавы дороги, и когда ступаешь по громадным плитам-камням, которыми они выложены, чувствуешь себя как-то очень странно, будто ты там, в том времени, сын этой земли. - Очень, очень старался Знаменский, пытаясь угадать, чего ждет от него мальчик. - Там есть амфитеатр, кстати, отлично сохранившийся, где, откуда ни заговори, каждое слово твое слышно... - Да, перестарался Знаменский, умолк виновато.

Но Дима его оплошности не заметил, Дима улыбался радостно и увлеченно, он был ребенком, и ему нравился этот заезжий человек, который так увлеченно ему принялся рассказывать про все то, про что он сам отлично знал, но по открыткам и книжкам, а этот рослый дядя там был, там ходил.

И улыбалась Светлана, радуясь радости сына, счастливой этой минуте.

Подошел Дим Димыч, еще издали кивая. Предовольный был у него вид.

- А в баню ихнюю заглянули, Ростислав Юрьевич? - спросил он. - У них там что-то вроде спортивного зала выходило. И баня и гимнастические упражнения, игры. Умели жить древние! Все проще у них было, на колесницах передвигались - приметили глубокие колеи от грубых колес на дорогах? - но, просто-то просто, а жили, кажись, умнее нас, сложных да быстрых. Природнее жили.

- Да, был и в бане. Нет, там мне не понравилось. Это в Риме бани были гимнастическими залами, а там, в Помпеях, какие-то маленькие, с низкими потолками комнаты, крошечный бассейн, выдолбленный в камне, каким-то подземельем мне показалось это место.

- Ага, вы не учли главного! - обрадовался Дим Димыч. - Зной! Там не только мылись, там спасались от зноя. Нам бы такую баню! Нет, умели, умели жить древние.

- По слухам, пировали без меры, - сказал приунывший Ашир, уныло присевший на свой ящик с бутылками. - Так пировали, что проворонили извержение, хотя их предупреждали, я читал, предупреждали.

- А мы, Ашир, вот здесь вот, вот тут вот, - затрясся у Дим Димыча палец, когда он стал тыкать им себе под ноги, - а мы не проворонили?! Собаки накануне выли, овцы, все отары за три дня уже сбились в гурты, встали голова к голове и ни с места, а мы - ноль внимания! Нет, люди ничему не умеют научиться! История не учит, а констатирует! Мы - неразумные! Мы беспечнейшие! Мы... Уж и не знаю, как нас обозвать...

Стало тихо. Да, вот тут, на этой земле, погибли у него двое маленьких детей и в калеку превратилась жена.

- Вы думаете, почему наш мальчик заинтересовался гибелью Помпеи? снова заговорил Дим Димыч. - А потому, что он ашхабадец. Не важно, что землетрясение наше произошло за многие годы до его появления на свет божий. Не важно! Он на такой же земле живет, как и та - на грозной! Здесь все у нас нешуточное. И мальчик понимает это. Сердцем понимает. Дети умеют понять очень многое. Они умнее нас, если хотите. Взрослея, мы теряем, а не обретаем. Уверен! Теряем, а не обретаем. Они... они ближе к природе...

15

Не удалось застолье с горделивой Светланой Андреевной, присевшей у краешка стола, снизошедшей до них. Сломался образ. Иной открылась. И она, иная, не могла быть сейчас рядом с ними, а занялась сыном, который пришел к Дим Димычу, и тот тоже не мог быть с ними, а занялся мальчиком, у них много было общих дел, общих интересов, Дим Димыч был мальчику крестным, а немой этот мальчик был ему из прошлого голосом, памятью его собственных детей, драгоценным был для него гостем.

Уселись вдвоем у столика, вяло попивая теплое и противное шампанское, оказавшееся в картонном ящике Розы-джан.

- Лучше бы там и остались, у Розы, - уныло сказал Ашир. - А то жуем ее плов остывший, который особенно не идет под горячее шампанское. Знаешь, я заметил, ты понравился мальчику. Что я ни делаю, он со мной ни разу не улыбнулся. У тебя талант располагать к себе людей. И даже Светлана, - Ашир понизил голос, - даже она стала смотреть на тебя по-другому. Ты ей свой. Между вами сами по себе ниточки протягиваются. Тут ничего не поделаешь, дорогой, тут ничего не поделаешь. Человечество опутано ниточками, которые тоньше паутины и крепче каната.

Вышла из дома Светлана, ведя сына. Она переоделась, они собирались уходить. Вчерашний строгий костюм был на ней, но не вчерашней она была, сломался образ, смягчился, что-то утратила она в глазах Знаменского, но что-то обрела, поближе ему стала - у него беда, но и у этой женщины беда. Еще какая! И у Дим Димыча вся жизнь из бед, и у Ашира все скверно, - дом этот, люди здесь были под стать ему, одним миром мазаны, ему легче тут дышалось. И горы, и небо, и древняя земля, грозно притихшая, - тут ему и жить, в мазанке этой, а дальше уже и некуда.

- До свидания, Ростислав Юрьевич! - сказала Светлана, вскинув руку. Дима прощается с вами. Нам пора в интернат. К нашему доктору. До свидания, Ашир!

Ашир вскочил, выпрямился, статным стал, хоть и был в бесформенной одежде.

- До свидания, Светлана Андреевна! Дима, не забывай старого Ашира! Глаза его осветились, и на смуглое лицо вплыл румянец.

Мать и сын ушли, а Ашир все еще стоял, долго стоял, прислушиваясь к их удаляющимся за дувалом шагам.

- А ты знаешь, Ростислав Юрьевич, что такая женщина, как она, возможно, единственная во всем мире. - Он сел, налил себе, но пить не стал. - Да, да, я не шучу. Вот здесь, вот сейчас, из этой хибарки вышла самая лучшая женщина в мире. Я знаю, что говорю. Я вел ее дело. Я видел ее в унижении. Я видел ее на суде. Я вижу ее рядом с этим мальчиком. Я все знаю про нее. Она удивительная!

- Ты любишь ее, Ашир?

- Зачем спрашиваешь?

- А за что же ее на суд?

- Это пусть она тебе сама расскажет. Она - расскажет. Вот сына привела. Почему? Как думаешь?