Читать интересную книгу Романы в стенограмме - Эрвин Штритматтер

Птица собирала свой урожай с помощью трактора — еще одна сказка нашего времени.

Волшебство росы

Ночь в полнолуние сменилась росистым утром, и оно явило миру титаническую работу предосенних пауков. Ели, черемуха, вереск и метлица на паутинных парусах скользили навстречу рассвету. Сосновые заказники походили на гавани, в них кишели зеленые корабли со сверкающими парусами. Над просеками были натянуты изящно сотканные транспаранты, в них отражались все семь цветов спектра. Вереск еще не распустился, экономил свою лиловость в ожидании великого часа — полудня. Лесные птицы расправили отдохнувшие крылья, пролетели немного — шорох крыльев был едва слышен, — снова сели, и воцарилась тишина. Над тропками натянута паутина, от росы она кажется толстой проволокой — проволока, повсюду проволока. Моя лошадь остановилась, на какие-то мгновения и я изнемог от этого волшебства росы: огороженный со всех сторон, стоял я посреди леса как памятник странствующему рыцарю, и мне казалось, что я должен ждать, покуда меня освободит теплое утреннее солнце. Но мне нельзя было медлить, и я взбодрил свою кобылу. Как только первые нити этой проволоки бесшумно разорвались о лошадиную грудь, рассеялись и мои иллюзии, я перешел на рысь, ибо мне было бы тяжело провести это росное утро одному, ни с кем не поделившись радостью.

Дикий хмель и ломонос

Куст дикого хмеля у плетеного мостика за лето дорос до нижних веток молодой сосенки и обвился вокруг них. Через несколько лет хмель задушил бы сосну. Я, человек, предвидел это, так как жизненный опыт и логика заставляют меня заглядывать в будущее, и решил предотвратить лесную трагедию.

В темной лощине, неподалеку от болотца, излюбленного дикими кабанами, белый ломонос душил черемуху. Там уж я не думал ничего предотвращать, а просто соскочил с лошади и сорвал несколько поздних цветов ломоноса, чтобы принести эти цветы и их аромат домой, к моей возлюбленной, как последний привет лета.

Ласточки и скворцы

Лето на исходе. Мглистое утро. Тучи, казалось, раздумывают: пролиться им наземь дождем или паром плыть дальше.

На дымчато-сером кусочке неба за моим окном кружились ласточки, ожившие галочки на серой оберточной бумаге. Внезапно в стаю ласточек врезались летевшие в четыре ряда скворцы. Скворец за скворцом, сверху, сбоку — набело переписанная задачка на сложение.

Ласточки, почувствовав, что им мешают, заверещали, а скворцы невозмутимо проследовали на свою работу, в лес. Кружение ласточек означало вылет комарья, походный строй скворцов — страх перед прожорливостью хищных птиц.

Суета и порядок — все неспроста.

Неясыть

Настал вечер. Небо светилось расплавленным золотом, и мягкий ветерок подгонял облака, легкие, как белые шелковые платки. Потом ветер стих. Даже всегда беспокойные листья осины трепетали едва заметно. Над горизонтом вздымалась черная туча, словно выползая из тайника еловых лесов. Что она напоминала мне: свирепую акулу или современный самолет? Форма акулы древняя, и человек воспользовался ею, чтобы сделать еще быстрее своего небесного турмана.

К ночи в кудрявых кронах сосен утихла воронья свара. На озере подрались два диких селезня и подняли такой плеск, словно кто-то споласкивал пучок морковки.

Жеребенок положил голову кобыле на холку и обнюхал уздечку в моей руке. Неподалеку на свиль сука опустилась неясыть. Она побаивалась лошадей, да и я показался ей подозрительным. Застучав клювом, она встопорщилась и, наконец, улетела охотиться. Туча-акула произвела на свет акуленка, а то, что от нее осталось, развеялось по свету. Молодая акула плыла по вечерней заре.

Трижды неясыть возвращалась. Вертя головой, таращилась на меня и лошадей. Что это за подозрительное существо взросло на лесной почве, покуда она спала? Любопытство подстегнуло ее, и она полетела прямо на меня. Кобыла зафыркала. Неясыть вскрикнула. Предостерегла ворон. Вороны молчали, а дикие утки скрылись в камышах. Еще раз, уже вдалеке, послышался стук клюва неясыти. Захлопнулись ворота в лесное царство.

Плащ из лошадиного запаха

Кобыла с жеребенком паслись у озера. Седло скрипело, и тихонько позвякивали стремена. Извечные звуки. Извечна и стая мучителей — серых слепней, впившихся в шеи кобылы и жеребенка. Воздух на два метра вокруг пропах лошадиным потом. Я стоял как бы закутанный в плащ из лошадиного запаха, который сделал меня «невидимым» для нюха косуль.

Над лесом со свистом пронесся самолет. Шум этого сверхзвукового охотника встревожил лягушек. Они заквакали, словно узрев ангела.

С высокой сосны слетела ворона, покружила над заливчиком, приметила меня, каркнула, прибавила скорости и, словно летающий сигнал тревоги, громким криком отгородила свое гнездилище.

Лягушки умолкли, только одна, то ли оглохшая, то ли сдуревшая, продолжала квакать. Мой плащ из лошадиного запаха больше ни на что не годился. Живое существо в воздухе снова предупреждало живых существ на воде и на земле о возможной опасности.

Иволга и гуси

Лето подходит к концу. После двух покосов луга зеленеют в третий раз. Гуси усердно чистятся в ручье. Когда они выходят из воды, на белизне их вымытых перьев играют косые лучи солнца.

Тут надо бы закрыть глаза, ведь известно, что Мартынов день — день, когда забивают гусей, — уже близок. Все птицы молчат, и вдруг на выгоне у ручья запела иволга, свежо, как весной. Она наверстывает упущенное, ибо позже всех перелетных птиц прилетела со своей жаркой зимней родины.

Косули на лугу

Пал туман, травы покрылись росой, вот и готово утро.

Птица закричала в кустах, как будто в глиняную миску посыпалась резаная фасоль: «шнип-шнип».

Этот сигнал тревоги услышали две косули. Стоя на лугу, они подняли головы и навострили уши — картина, виденная мною сотни раз.

Но ни одно утро не похоже на другое, ни одна навострившая уши косуля не похожа на другую. Похожими их делает несовершенство наших чувств, и мы очень заблуждаемся, когда полагаем, что две вещи, которым мы дали одинаковые названия, одинаковы и по существу.

Круговая оборона

Солнце со сломанными лучами висело в утренней дымке, висело, как тусклый фонарь в ветвях бука. Я принес на лесной выгон кормовую известь для шотландских пони. Закричал дятел. Вдруг откуда ни возьмись появился мохнатый жеребенок, взгляд его испуганно блуждал, он выкатил глаза и неумело брыкался. Тут же из кустов выскочила кобыла-мать и помчалась за своим перепуганным дитятей. Что так встревожило пони?

Я прочесал лиственный подлесок. На моих кожаных штанах осели расплывшиеся капли росы. Смазка, которой была пропитана кожа, окутала капли, и они превратились в пестрые блестки.

На прогалине паслась другая кобыла. Почуяв меня, она с хрюканьем скрылась в зарослях черемухи. Это была не кобыла, а какой-то ублюдок. Смоляно-черный дикий кабан проник на выгон к лошадкам и, разорвав проволоку ограждения, свиным галопом помчался в сторону озера, к спасительным камышам.

Я отключил электротабунщика и починил проволоку. Когда я поднял глаза, все шесть кобылок стояли на опушке, заняв круговую оборону под названием «еж». Голова к голове. Я воззрился на вал лошадиных задов. Шесть пар копыт в оборонительной позиции, шесть пар прижатых ушей, а в середине «ежа» — жеребенок.

С самого детства я имею дело с лошадьми, но тут впервые увидел, как табунок пони вознамерился противостоять общему врагу.

Я спросил себя, как вышло, что маленький колючий зверек из древнего семейства высших млекопитающих, пожиратель насекомых, стал моделью для оборонительного маневра, которым пользуются люди? Человек умеет наблюдать, умеет думать, но откуда такой метод обороны известен лошадям?

Вопрос остался без ответа. Каждый день приносит новые вопросы, требующие ответов, и, покуда мы спрашиваем, покуда ищем ответы, мы живем.

Звездовик

Когда приходит пора грибов, на меня нападает «грибная лихорадка», и, если только позволяет работа, с рассветом я уже в лесу.

Каждый год я даю себе слово не поддаваться этой лихорадке, ибо, когда смотришь только на кусочек мира под носками твоих сапог, лишаешь себя многих впечатлений.

В этом году я был уверен, что победил свою страсть. Спокойно ехал верхом по лесу и соскакивал с коня, лишь завидев множество съедобных грибов на маленьком пространстве. Гимнастика — дело немаловажное, уговаривал я себя. Но однажды утром на песчаном откосе возле озера я увидел какое-то странное грибовидное растение в форме шестиконечной звезды. С седла я принял его за растрескавшуюся шляпку гриба, выброшенную кем-то, но очень уж равномерные зубцы треснувшей шляпки возбудили мое любопытство, и я повернул назад.