Жадность фраера сгубила. Наконец Игорь нажил себе последнего врага – древлян, которые и поставили точку в его биографии. Так, прокняжив, как и его предшественник Олег, тридцать три года, но в отличие от оного совершенно бесславно, почил отнюдь не в бозе Игорь. Я бы затруднился написать эпитафию на его могиле, но удостою его короткой надгробной речью. Игорь прожил жизнь не зря. Реальный, хотя и никчемный князь одолжил в «Повести» героическому, хотя и мифическому Олегу основные факты своей биографии: от длительности правления в Киеве до похода на Константинополь. Только волей автора «Повести» все промахи и неудачи реального Игоря чудесным образом оборачивались у мифического Олега успехами и победами. Не берусь судить, хотел ли этого автор, но, по-моему, истинная роль в «Повести» Олега, этого выдуманного альтер эго Игоря, – служить укором своему бесталанному, жадному и вероломному прототипу.
«Повесть» начиналась как продолжение Ветхого Завета. Закончим ее чтение и наши «Измышления» мы этом месте, отдаленно перекликающемся с Новым Заветом, где, прокняжив тридцать три года, был жестоко казнен родоначальник первой русской княжеско-царской династии.
Аминь.
Пустословие: измышления
(Уже не читаем, а измышляем)
Итак, мой преданный читатель, ты не покинул меня один на один с «Повестью» под сумрачными сводами воображаемого Баскервиль-холла. Снимаю шляпу перед твоим упорством, причем стараюсь делать это как можно тише, чтобы не потревожить твой безмятежный сон в неудобном старинном кресле. Так же тихо закрываю и откладываю подальше «Повесть» и таинственно, вполголоса, как детскую сказку, начинаю давно обещанные «Измышления».
Измышление о славянской прародине
– Говори потише, Бэрримор, наш читатель уснул. От кого происходят англичане?
– Странный вопрос, сэр, – говорить потише у моего глуховатого дворецкого явно не получается, – конечно, от англичан.
– А славяне?
– Думаю, что от славян.
На первый взгляд автор «Повести» по сравнению с моим приземленно практичным дворецким прямо витает в эмпиреях. Там он смело ставит глобальной значимости вопрос происхождения славян и тут сам же на него отвечает, незатейливо приписав порождение славянского племени плодовитому Иафету. Но на второй взгляд, если таковой не полениться бросить в суть вещей, автор «Повести» не столь уж далеко ушел от Бэрримора и вряд ли был озабочен проблемой славянской прародины в нашем сегодняшнем ее понимании. Для него термины славяне, русь, христиане – почти синонимы, недаром он все время путается в них. При всей кажущейся широте размаха действительный интерес автора весьма узок и ограничен происхождением лишь славян-христиан и христианской Руси. В этом плане естественны ссылки на Моравское княжество (в «Повести» Норик и земля Венгерская) и Болгарское царство (земля Болгарская) как два первых государства, где свершилось крещение славян и впервые появилась славянская грамота, призванная донести Слово Божие до потомков Иафета. Поэтому весь интервал времени между всемирным потопом и «оседанием славян на Дунае», сколько бы веков или тысячелетий он ни длился, для автора «Повести» пуст и неинтересен. Достойная его пера история славян началась только с их крещения. Соответственно Дунай, Болгария и Моравия появляются всего лишь в качестве сцены этого священнодействия.
Мой вздорный читатель, ты можешь возразить мне, что пассажи о Рюрике, Аскольде с Диром и Вещем Олеге – это дохристианская история Руси, и будешь отчасти прав. Но есть два «но». Во-первых, я на этом настаиваю, это не история, а миф. Во-вторых, исследователи «Повести» давно вычленили начальное ядро произведения. Повествование в нем начиналось с Игоря Старого. Оно не знает Рюрика, Аскольда с Диром и Олега, которые были добавлены позже по рассказам Яна Вышатича и аранжированы новгородскими летописями. Именно Игорь подразумевается родоначальником первой династии русских князей в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, самом древнем дошедшем до нас из Киевской Руси документе XI века. Имя Игоря – первое имя архонтов Руси, появляющееся в византийских хрониках. До него греки никаких русских властителей не знали. Им не ведомы ни Рюрик, ни Кий с братьями и сестрами. Но это еще ладно. Византийские авторы не знают Аскольда с Диром и Вещего Олега – предводителей дружин, разорявших Константинополь и его окрестности!
В принципе, остерегаясь порезов о лезвие Оккама и ища фактам самые естественные объяснения, можно было бы удовлетвориться постулатом, что события вне византийских хроник не были известны автору «Повести» да и не представляли особенного для него интереса. Однако постулат этот, хотя в нем, скорее всего, есть большая доля истины, все же чем-то не удовлетворяет нас с тобой, мой притязательный читатель. Может быть я хочу от «Повести» больше того, что в ней есть, но упоминание всуе Норика и волохов, без чего вполне можно было бы обойтись, позволяет предполагать какие-то дополнительные источники, питавшие творчество автора «Повести», и заставляет искать другие не столь упрощенные ответы.
Таким неупрощенным ответом может оказаться записанная в XIII веке чешская легенда о трех праотцах: Чехе, Лехе и Русе. Изложение легенды привожу по С. Лесному[36]: «Мы находим следующее в книге Прокопа Слободы (SlobodaProkop, franceskan. Preporodjeniceh, alitisvetostisvetostisv. ProkopavudomoviniCeha, Krapine… VZagrebupriFr. X. Zeran. Seki 1767): “Хорошо знаю, что известно многим, но не всем, как некогда из этой крапинской местности, по исчислению Петра Кодицилюса и многих других, в 278 году, ушел очень знатный вельможа Чех с братьями своими Лехом и руссом, а равно со всеми своими приятелями и родом, из-за того, что они не могли уже переносить те великие нападки и притеснения, которые делали им римляне, а особенно начальник римских войск аврелий, который охранял Иллирию вооруженной рукой и настолько притеснял его род, что Чех со своими поднял против него восстание и вывел его из числа живых. И вследствие этого, боясь могучей руки римлян, покинул Крапину, свое отечество. Целых 14 лет служил он с Салманином, с сыном Цирципана, в то время правителя и будущего вождя богемского народа…”».
События легенды, записанной П. Слободой и изложенной С. Лесным, разворачиваются в Крапине, то есть на севере древней Иллирии, совсем рядом с историческим Нориком. Действующие лица:
а) некто Чех со своими братьями, приятелями и родом (чем не рюрик с синеусом и трувором?), которые все вместе вполне могли олицетворить в «Повести» иллирийских славян-нориков;
б) их притеснители римляне, выведенные в «Повести» волохами.
Чех бежит от притеснений в Богемию, то есть будущую Чехию, отцом-основателем которой и становится. Богемия еще не Висла, но общее направление миграции то же, что и в «Повести». Более того, можно дофантазировать, что братец Лех, пройдя подальше, добрался до этой самой Вислы, где, в свою очередь, стал родоначальником поляков. Так что текст «Повести» в этом следует легенде, которая явно претендует на историчность благодаря вполне конкретной дате описываемых событий.
Тогда, мой въедливый читатель, ты вправе задать естественный вопрос: насколько можно доверять этой дате и легенде в целом? Послушаем ответ самого С. Лесного: «Мы находим (см. TheHistorian’sHistoryoftheWorld, т. 6-й, 1908, стр. 431): “…в 279 году большое число бастарнов германского племени (безусловная ошибка…. есть все основания считать бастарнов славянским племенем. –С.Л.) было переселено в Мезию и Фракию с целью романизации этих провинций. Однако постепенно недовольство солдат работой, к которой они были приставлены, т. е. к земледелию, осушению болот, закладке виноградников…. возросло до угрозы его личной (имп. аврелия Пробуса. –С.Л.) безопасности. ранним летом 282 года восставшие войска в рэтии и Норике заставили М. Aurelius’aCarus’a, далматинского генерала, уроженца Нароны, который был в хороших отношениях с Пробусом, выступить как соперника императора. в октябре того же года Пробус был убит своими собственными солдатами во время неожиданно вспыхнувшей революции среди людей, занятых рытьем канала у Сирмиума”».
Достоверность последней цитаты и ее «историческую весомость» я, мой дотошный читатель, не проверял, оставляю ее на совести С. Лесного. Единственное, что напрашивается на комментарий, – это этническое лицо бастарнов. Никто кроме Лесного бастарнов славянами не считал и не считает, для всего ученого мира они так и остались германским племенем. Некоторые ученые мужи допускают у бастарнов сильный кельтский компонент. Дальше других идет, следуя за Лесным, М. Щукин, для которого бастарны – особый индоевропейский народ «между кельтами и германцами». По Щукину, бастарны создали зарубинецкую археологическую культуру рубежа эр в Среднем Поднепровье, а затем приняли участие в этногенезе славян.[37]