Читать интересную книгу Цветы корицы, аромат сливы - Анна Коростелева

Утром, вытряхивая из банки светляков, Чэ Инь сказал: «Только пожалуйста, что именно я читал, пусть останется между нами».

«Сколько же здесь ошибок!» — поразились светляки, осветив как следует свиток с сочинениями Чэ Иня.

Когда закончился сезон светляков, Чэ Инь внезапно понял, что карьера ученого ему не светит.

Дурачок Удалан набрал полный глиняный горшок отборнейших светляков. «Не просвечивает», — заметил он и с тех пор невзлюбил Чэ Иня.

Приторно образцовое поведение иной раз раздражает: люди ведь не железные. Всякий эталон усердного студента, почтительного сына и мудрого полководца бывал высмеян по многу раз. Я даю вам пятнадцать минут — и на растерзание вам Сунь Кан, Янь Шу, Куан Хэн, Су Цин, Сунь Цзин. Я полагаю, гуши об этих выдающихся людях уже очень давно проели вам плешь?

— Янь Шу — фрик, который повторно держал экзамен, потому что первый раз ему попалась знакомая тема? — зашептались ученики. — Так, чур я пишу про него.

— Да, поделите персоналии, чтобы не все об одном. И если вам нужен иероглиф, которого вы не знаете, я разрешаю написать пиньинь. Только не больше трех пиньиней должно быть у вас в работе, — сказал Сюэли, сел за стол и тяжело задумался.

Вчера он не вышел за едой, поленился сходить и за забытыми на общей кухне палочками и, доедая руками холодную лапшу, наткнулся в одной из последних папок на записки Итимуры. То есть он, конечно, не знал, что это такое. Его внимание привлекло то, что в начале каждого листа, справа, лейтенант методично проставлял дату и место и делал пометку «Итимура Хитоси, подразделение „Курама Тэнгу“ Квантунской армии». Он сдернул с лица платок, глотнул воздуха и стал просматривать написанное, пытаясь настроить свой ум на предельное, расширенное понимание и поиск значений каждого иероглифа в объеме словаря императора Канси и «Моря слов». Тексты состояли из легенд, диалогов каких-то вполне безумных по ощущению персонажей (он даже не сразу понял, что это реальные люди) и бытовых сценок. Кусками шли протоколы совещаний штаба. В бумагах упоминался Императорский театр теней, а в середине повторялось на нескольких страницах имя его деда, Ли Сяо-яо. Это означало, что он действительно взаимодействовал именно с «Курама Тэнгу» («Ах, лучше б он умер», — пробормотал Сюэли). «Это же надо так непонятно написать! Китайский, на котором говорят в аду». Хотя рассортировывать документы и оценивать их содержание у него до сих пор выходило, пора было признать, что адский извод китайского читать он на самом деле не может. Он всматривался в написанное до боли в глазах, наконец отобрал листы с 16-го по 20-е января 1944-го года, где в качестве места записи указан был поселок Ляньхуа, и вызвал звонком Саюри.

Цунами-сан приплелась в кимоно с морскими огурцами, как определил это для себя Сюэли, вся несчастная, с головной болью. К изумлению Саюри, ей сунули в нос бумаги. Судя по виду этих бумаг, на них ставили кружки с чаем и стряхивали пепел. Они проштампованы были печатью штаба Пятой армии.

— «Сегодня господин полковник Кавасаки… проявил великодушие: он разрешил родственникам похоронить труп, который валяется здесь у нас около ворот. По этому поводу господин Аоки Харухико сложил хайку, которое непременно останется в веках», — с трудом подбирая слова, медленно перевела Саюри. Перевести само хайку она уже не смогла. Там было что-то про коршуна в восходящих потоках воздуха.

— Я и без этого знал, что японцы — очень странные люди. Спасибо. Я узнал это достаточно давно благодаря тебе, — ласково сказал Сюэли. — Давай пропустим это хайку.

— Это личные и исторические записки лейтенанта Итимуры Хитоси… Он… хотел достичь бессмертия.

— Что? — Сюэли подумал, что ослышался.

— Нет, не так. Он думал, что ведет историческую хронику большой важности.

— Знаешь, есть разница небольшая.

До поздней ночи они сидели над «Заметками об истоках величия Японии», возвращались назад, находили более ранние куски, объясняющие смысл более поздних, склеивали сведения об отдельных людях в по возможности связную картину работы отряда «Курама Тэнгу» на территории Китая.

Странно. Дедушка чинил часы, разные пружинные механизмы… делал многоярусные вертушки, кукол-бонз, которые кивают головой… Один такой хэшан до сих пор сидит у бабушки на туалетном столике, кивает.

Никогда Сюэли не предполагал, что дедушка был хранителем Императорского театра теней.

…Саюри, скрестив ноги, сидела на кровати Сюэли с записками Итимуры в одной руке, другую она слюнявила и листала японско-русский словарь. В электронном сдохла четвертая пара батареек.

— «Накадзима Хидэко по приказу командования и по указаниям Аоки-сан составил подборку свидетельств различных людей о том, что театр теней видели у Ли Сяо-яо, чтобы он не мог отпираться. Сам Аоки-сан в это время составил точную и доказательную бумагу о том, каким путем Императорский театр теней оказался у этого человека. Это был путь несложный: в Пекине Ли Сяо-яо владел мастерскую…»

— Держал мастерскую. Владел чем, пятый падеж, — механически поправил Сюэли. У него ни кровинки в лице не было.

— «…держал мастерскую кукол, механизмов и резьба по дереву. В Императорском театре теней расшатались головы у некоторых кукол и попортилась немного обивка сундука. Незадолго перед изгнанием и отъездом императора из Запрещенного города…». Странно. Мне стало лучше. Я так скверно себя чувствовала, но пять дней просидела тут скрюченная со словарем, — и стало лучше! Почему? — спросила Саюри.

— Потому что ты Цунами-сан, — Сюэли никогда не трудился подыскивать логичные ответы и определения, да и вообще не раздумывал над репликами в разговорах с японкой: годилось что угодно. — «Из Запретного города».

Cо вздохом Саюри уткнулась опять в бумаги.

— «…Из Запретного города Ли Сяо-яо принесли и вручили на починку весь целиком Императорский театр теней только на один месяц. Но за этот месяц император и императорский двор уехал в некоторой суматохе из Пекина, и театр забыли забрать. Он аккуратно сохранял предмет, чтобы возвращать. Когда позднее, в 1935 году, Ли Сяо-яо переехал в Хунань…»

— Я понял, — сказал Сюэли.

— «Этот комплекс сведений отряд „Курама Тэнгу“ имел в своих руках, чтобы невозможность для Ли Сяо-яо вывернуться и отговариваться, что он ничего не знает».

— Наступление начнется 14-го января. Только с шести часов утра этого дня придворный институт онмёдзи в состоянии обеспечить поддержку нашей локальной операции, — сообщил полковник Кавасаки. — До этого они призывают и просят о содействии по другому поводу очень сильного ками, который, наоборот, может развалить всю нашу операцию, если услышит о ней.

— Этот институт придворных онмёдзи вертится там, как флюгер, — тихо заметил Аоки. — Что за люди!..

— А что, собственно, дает вам ваше сотрудничество с лисами? — отвлек его вопросом доктор Накао, который вообще не слушал, что говорит полковник.

— Многое. Ну, например… В ноябре 1930-го года на Идзу я погиб бы в землетрясении, если бы меня не вывели из опасной зоны лисы. Они буквально тянули меня за одежду. Деревня, которая осталась позади меня, как только я вышел за окраину, рухнула в руины. Но ваш вопрос, доктор, не вполне корректен. Обычно мы спрашиваем себя не что может нам дать наша дружба с лисами, но что мы можем дать лисам.

— Господин Аоки! Насколько быстро вы сможете подтвердить подлинность театра теней? — обратился к нему Кавасаки.

— Грубую подделку я отличу сразу. Я читал много описаний этого произведения искусства, очень детальных. Но, в любом случае, мы ведь собираемся проверить действие театра на месте?

— Безусловно.

— Тогда действие театра скажет само за себя.

— Мы хотим от него, чтобы он продемонстрировал работу театра, а это невозможно сделать под давлением. Нельзя за сутки написать пьесу из-под палки, — сказал доктор Накао. — Поэтому нашим оружием должно стать… во всяком случае, не оружие, — и лапка каппы обвела двух до зубов вооруженных часовых, сидевших на полу у дверей, как учитель обводит грубую ошибку.

— Если я правильно вас понимаю, мы хотим, чтобы ядовитая змея аккуратно и осторожно, в атмосфере взаимного доверия и доброжелательности поделилась с нами ядом, — сказал Кавасаки Тацуо.

— Да, ваше образное сравнение довольно точно, — кивнул доктор Накао. — Предоставьте мне контроль над ситуацией.

— Господин Аоки! — когда все расходились, к Аоки Харухико подбежал лейтенант Накадзима или как-то еще, — откровенно говоря, Аоки не помнил его фамилии. Он вел протокол совещания, кажется.

— Господин Аоки, как мне лучше записать — что такое Императорский театр теней? — спросил он, используя самые вежливые формы. — Боюсь, я… моя прискорбная необразованность не позволяет мне…