– Нет, – спокойно ответил Уфимцев, – давайте меньше разговаривать, особенно на репетициях – от души нам этого желаю… А с труппой я познакомился, Игнатий Львович… вот в такой непринужденной обстановке.
И он ушел в сопровождении директора.
– Минутку внимания, – громко крикнул с яруса Арик Аборигенович. – Игорь Станиславович всех просил, по мере освобождения от репетиции, подходить к нему в кабинет для беседы.
– Ну, начинается, – проворчал рыжий артист.
Остальные никак не отреагировали на приглашение главного. Только долговязый старик, дядя Петя, потрепав пальцами бровь, чуть заикаясь, сказал:
– В-вот эт-то я па-анимаю… ч-человеческий п-под-ход, – и энергично рассек ладонью воздух.
– Все слышали? – начальственно оглядел артистов Арик Аборигенович, – появившись в партере, измазанный в краске, с липкими руками.
– Да слышали, слышали, – отмахнулся от него Рустам, – ты лучше скажи, где пропадал? Что это тебя видно не было?
– Болел, – коротко отрезал Тушкин, и исчез.
Когда началась репетиция, Троицкий заметил в глубине зала незнакомую женщину в красных очках, которая что-то помечала у себя в блокноте.
– Сеня, – дернул он за рукав Вольхина, – а это, кто там?
Вольхин посмотрел в зал, заслонясь ладонью от света прожекторов.
– Не знаю. Первый раз вижу.
– Что? – обернулся Крячиков, пока Михаил Михайлович что-то втолковывал Артемьевой, – это? Жена главного, Ольга Поликарповна.
Он успел всё уже выведать об Уфимцеве.
– Я ему прямо скажу, – делился он с Троицким, – какой тут, к черту, творческий процесс, квартиры нет. Жена поедом ест. Я, вместо роли, её тексты на репетициях шпарю.
– А что это она вписывает в блокнот?
Рыжий актер, который внимательно прислушивался их разговору, скосил глаза в зал на жену главного, и не без ехидства предположил:
– Мизансцены записывает.
– Зачем?
– Играть, наверное, собирается.
– А что ей у нас играть?
– Героиню, – с недоумением уставился «рыжий» на Троицкого.
– А куда же Галю? – допытывался Троицкий.
– Туда же, куда и вас.
– Она же… – Троицкий кивнул в зал, – старая.
– Как вам повезло, что она вас не слышит, – подавил усмешку рыжий актер. – У жены главного режиссера нет возраста, запомните это на всю жизнь.
– Послушайте… э-э-э… вы… – промычал Книга
– Артемьева, – подсказала Михаилу Михайловичу помощница режиссера.
– Да-да… какой у вас здесь текст? Ну, прочитайте, – и, не дав ей закончить, развел руками, – это же совсем не то. Что вы нам тут играете?
И он стал ей снова что-то раздраженно объяснять.
– Я же так и делала, Михал Михалыч, а вы мне сказали – не надо.
– Плохо, значит, делали.
– Вчера вам всё нравилось.
– Вы будете со мной спорить?
– Значит, я тупая, Михал Михалыч, давайте еще раз…
– Инна, – окликнул он Ланскую, – чем вы заняты? Ну, пожалуйста, давайте.
Инна тотчас же сунула помаду и зеркальце в сумку, и с миной примерной ученицы на лице посмотрела в сторону Михаила Михайловича. На губах у нее дрожала улыбка.
– Не девочка, а всё в невинность играет, – услышал Троицкий глухое ворчание «рыжего»».
Эта вскользь брошенная Шагаевым фраза переключила внимание Троицкого с Артемьевой на Инну. Та сидела нога на ногу, упираясь в пол каблучком, и, едва сдерживая улыбку, покусывала блестевшие темной помадой губы.
– Нет! Всё! Стойте! Вы… меня не понимаете. Это я, наверное, тупой? – вдруг громко, на весь зал, заявил Михаил Михайлович, остановив репетицию.
– Понимаю я, – убежденно настаивала Артемьева, начиная всё заново.
– Нет, не понимаете, – демонстративно прервал её Михаил Михайлович.
– Понимаю, – в исступлении кричала ему со сцены Артемьева.
И все повторялось сначала.
– Молодежь! – пыхтел Михаил Михайлович. – Плохо, плохо обучены. Не можете! Рано вам такие роли играть.
Троицкий тут же впился в него глазами, но Михаилу Михайловичу было не до него. Теряя самообладание, он что-то тщетно вдалбливал мрачной, оцепеневшей Артемьевой.
– Я так и делаю! – отчаянно защищалась она.
– Ни черта вы не делаете!
– Как же не делаю, Михал Михалыч?! – орала Артемьева, чуть не плача.
– Перерыв, – не дослушав её, объявил Книга и покинул зал.
– Пойдем чаю выпьем, – предложил Вольхин.
– Нет, я к главному.
Троицкий спрыгнул со сцены и бросился через зрительный зал к выходу. Краем глаза он заметил, как Инна поднялась со стула, пропуская жену главного, которая тоже встала, собравшись уходить, и Троицкий, заглядевшись на Инну, столкнулся с Ольгой Поликарповной в дверях. Она недружелюбно отодвинула его и, ни слова не говоря, прошла мимо. Но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть вблизи её лицо, большие серые немигающие глаза.
– И ч-ч-что это главные т-таких дылд выбирают, – шепнул сочувственно дядя Петя, – ишь, пава какая…
– Хозяйка пошла, – уважительно произнес Рустам.
– Оля! – раздался в фойе радостный вскрик Юрия Александровича.
Из полутьмы зала Троицкого окликнула Артемьеву, делая ему умоляющие знаки, чтобы он не уходил.
– Помоги мне, – схватив его за руки, заглядывала она ему в глаза. – Ты один мне можешь помочь… Мой муж… ну, ты помнишь, когда он приехал, и ты ночевал в моей комнате… Ну, объясни ты ему, что… в общем, что у нас тогда ничего не было, о чем я очень жалею, – вдруг обдала она его тлевшим под спудом жаром.
– Разве он не видел, что я спал один?
– А он говорит, что я услышала его шаги и перебежала к Паше.
– Через стенку?
– Ну, я прошу тебя, что тебе стоит. Это же… Я боюсь его.
– Не буду я с ним разговаривать.
– Нет, будешь, – вдруг обозлилась Артемьева, но тут же снова поменяла тон на жалобно-просительный: – Я тебя очень прошу. У меня вся личная жизнь к черту летит. Он потолкался здесь в кулисах, и совсем помешался – бросай ему театр, и всё…
В зал стали возвращаться актеры, и Галя торопливо отсела от него.
Репетиция возобновилась.
Жена главного больше не появлялась. Михаил Михайлович демонстративно пропускал сцены, в которых была занята Артемьева.
Зато Инне пришлось поработать вдвойне. Сегодня она была в ударе, всё у нее получалось, замечания Книги схватывались на лету, она была на сцене легкой, непринужденной, что даже Мих-Мих, при всей его придирчивости, только сопел и довольно потирал руки.
Всю репетицию Троицкий любовался Инной, наблюдая, как она слушает, смеется, или тихо сидит в кулисах, пережидая монологи Михаила Михайловича, и жует конфеты, причем так аппетитно, что даже Троицкий, никогда не любивший сладкого, проглатывал слюнки. И вдруг до него дошло: странно, но с самого утра он сегодня неотрывно следует за нею взглядом.
После репетиции Михаил Михайлович отпустил всех, кроме Горского. Его задержали на часок, чтобы помочь войти в спектакль новой актрисе. Этой актрисой была жена главного.
Троицкий заторопился, надеясь со второй попытки попасть к Уфимцеву в кабинет, и снова он натолкнулся в дверях на Ольгу Поликарповну.
– Да что это, в самом деле! – раздраженно отшатнулась она и, проходя, локтем ткнула его в бок.
«Ничего себе, – подумал Троицкий, оглядываясь, – ну и ручка».
Из кабинета главного вышел Фима Куртизаев. Он улыбался, склонив набок голову.
– Там есть кто? – спросил Троицкий.
– Иди, иди, – дружески подтолкнул его Фима и плутовато подмигнул.
Маленький брюнет с голубыми глазами встретил Троицкого так, будто его-то он и ждал. Уфимцев был несколько скован, сидя в кресле главного режиссера, как бы стеснялся своего положения.
– Одну минуточку, – предупредил он, сняв трубку, и стал куда-то названивать, приветствовать какого-то Иллариона Яковлевича, передал привет из министерства, обещал обязательно побывать у него.
– Значит, вы только что из Москвы, это хорошо, – одобрительно кивнул он, положив на стол руки и сплетя пальцы. Взгляд у него был томный, мягкий, очень смущенный, в то время как тёмные вьющиеся волосы нахально блестели. – Я тоже закончил московский вуз. Вернее, саратовский филиал школы-студии МХАТ. На экзамен к нам приезжала сама Тарасова, Алла Константиновна. Как мы волновались! Учиться у таких мастеров и попасть сюда…
Он задумался, потрескивая суставами пальцев, и вдруг улыбнулся.
– Как вы находите Михал Михалыча? Не очень старомоден?
– Я не понимаю… – начал было Троицкий.
– Да всё вы понимаете. Все вы всё понимаете. Не может он уже ничего. Дал я ему в спектакль своих актеров, чтобы спасти премьеру от провала, но это мера половинчатая… Вас как зовут?
– Сергей.
– Ну, какой вы Сергей, вы взрослый, самостоятельный человек, творческая единица. Ваше отчество?