— Значит, вы уже все сами решили?.. Что же нам остается делать?
— Утверждать.
— Боже мой! — всплеснула полными короткими руками Полина Поликарповна. — Какой-то «журнал дежурного», рецидивисты! Что мы, в милиции? Здесь сидят живые учителя, они сами скажут, кому надо снизить поведение. Я, например, предлагаю поставить четверку Вертеле за безобразное поведение на моих уроках, за разговоры, хождение по классу.
— Вот это конкретное предложение, — сказала Дора Матвеевна, делая в ведомости пометку. — Еще кому?
— Кобзарю, Дора Матвеевна, за пререкание с учителем, — ябедничала Тина Савельевна.
— Все? Два человека.
— Значит, остальным тридцати шести я должен выставить пятерки? Отличное поведение? Тогда почему мы говорим о дисциплине как о проблеме?
— Григорий Иванович, честное слово, мы уже устали от ваших наивных реплик, — искренне вырвалось у Доры Матвеевны.
— Может, мне лучше уйти?
— С вашим классом мы все закончили, а как к предметнику у меня к вам пока претензий нет. Так что…
— Благодарю вас.
Я вышел из кабинета и тут же пожалел. Надо было все-таки выяснить, почему мои вопросы показались наивными.
Вальс
Вечером восьмого ноября местный комитет устроил праздничный прием. Никак иначе этот вечер Полина Поликарповна назвать не соглашалась. Она лично встречала гостей в вестибюле. Невысокого роста, плотная, с коротко, по-пионерски, стриженными волосами цвета красного перца, густо посыпанного солью, разрумянившаяся и нарядная, Полина Поликарповна излучала радушие. Сердечно пожимая всем руки, поздравляла с праздником и провожала в зал. Тронутые гостеприимством, мы единогласно избрали весь местком в президиум. Наверное, на этом и кончилось то, что называлось приемом. Дальше все пошло по-привычному. Дора Матвеевна обратилась к коллективу с приветственным словом.
«Слово» было отпечатано на нескольких листах.
Я начал разглядывать зал. В центре президиума сидела Полина Поликарповна рядом с мужем. Его выбрали от гостей. Сухой и высокий, он держался прямо и вместе с супругой составлял букву «ю», с которой начинается их фамилия — Юдины. Удобно!
Если меня самого поставить рядом с Викторией Яковлевной, получится та же конфигурация. Только фамилии у нас разные. Я — Горский, она — Корнева. Неэкономно. Проще было бы иметь одну фамилию на двоих. Мою, конечно..
Виктории Яковлевны в зале нет. Она наверху накрывает банкетные столы. Я набивался в помощники, но женщины выставили меня.
Больше всех мне нравится сегодня Даниловна, помолодевшая и неузнаваемо важная в новом пышном платье из темно-синего кашемира. Даниловна по должности швейцар, а по положению что-то вроде негласного директора, по крайней мере в глазах малышей, населяющих первые этажи школы.
Неподалеку от меня, в соседнем ряду, я вижу правильный профиль женщины с пышной прической. Это жена Василия Степановича, учительница соседней школы. Ее зовут Вера Ильинична. Когда Василий Степанович, знакомил нас, она сказала: «Таким я вас и представляла». Видно, Василий Степанович рассказывал ей о своем шефстве надо мной.
Что-то тихо стало. Читается приказ директора. «Объявляю благодарность следующим товарищам…» Так, так. Знакомые все фамилии, но моей, красивой, среди них нет. А ведь я почти стопроцентник. Суета сует… А все-таки…
Наконец последнее слово. Оно на редкость коротко для ораторской манеры Полины Поликарповны. Поздравив от имени местного комитета всех с праздником, она широким жестом хозяйки пригласила нас к столу.
Форсировав лестницу со скоростью опаздывающих на урок, мы вошли в учительскую. Руками мужчин она была преображена неузнаваемо. Вместо унылых шкафов и длинного стола по, всей комнате красовались жизнерадостные буфетные столики, сервированные на четыре человека.
Я остановил метавшуюся в последних хлопотах Викторию Яковлевну.
— Можно, я постерегу вам стул, пока вы заняты?
— Да. Пожалуйста. Спасибо. — И побежала дальше.
— Григорий Иванович! Сюда! К нам идите! — донеслось до меня сквозь шум возбужденных голосов.
Я пробрался к окну на зов Василия Степановича.
— А четвертый стул не занят? — спросил я с тревогой.
— Нет, если вы никого не пригласили, — улыбнулась Вера Ильинична.
Я наклонил его к столу — занято — и облегченно вздохнул. Иногда и стул может взволновать человека (хотя он и не электрический).
К нам подошел с подносом Игорь Макеевич и галантно выставил на стол бутылку.
— Прошу вас отведать коктейль «Антидора». Высшей марки.
Марочный коктейль имел свою историю. Когда перед праздником на профсоюзном собрании обсуждался вопрос о вечере, Дора Матвеевна заявила:
— Хотя я здесь и рядовой член профсоюза, но, как директор, водку категорически запрещаю. Только вино и только некрепленое.
Профсоюзные лидеры сначала дрогнули, но, как всегда бывает, в конечном итоге одержали верх над администрацией. Они вынесли тайное решение подавать водку в лимонадных бутылках. Так появился на тех столах, за которыми были мужчины, коктейль «Антидора».
— То-ва-ри-щи! — Полина Поликарповна похлопала в ладоши, требуя внимания. — Товарищи! Прошу всех налить бокалы полнее обычного.
— Уже налито! — послышались из угла, как из пустыни, жаждущие мужские голоса.
— Друзья, — продолжала Полина Поликарповна, высоко подняв бокал, — я предлагаю первый тост за наш молодой, но дружный коллектив в таком вот семейном составе. Чтоб нашему месткому не разбирать никаких там конфликтных дел…
— И побольше выдавать путевок, — подсказал кто-то.
— Пусть лучше и так все будут здоровы! — заключила Полина Поликарповна.
Заговорили вилки, ножи и прочий инструмент.
Наконец и мы, дождавшись Виктории Яковлевны, подняли бокалы.
— Ну что ж, за дружбу? — сказал Василий Степанович.
— За дружбу!
Когда гастрономические страсти немного поутихли, наш сосед Юдин проявил инициативу. Став во весь свой баскетбольный рост и поправляя узелок галстука на длинной шее, он сказал:
— Товарищи! Минутку внимания! Так как за этим праздничным столом много гостей, то предлагаю избрать тамаду, чтобы он умело и, так сказать, объективно руководил…
— Правильно! — перебил его незнакомый женский голос. — Чтобы хозяева не очень хозяйничали. Я предлагаю выбрать тамадою вас!..
Избрали тамаду, и тосты пошли по очереди, дисциплинированно.
Потом из дальнего угла послышался густой, с хмелью, голос Даниловны:
— Распрягай-айте, хло-о-о-пцы, ко-о-ней…
Многие «хлопцы» помоложе поняли эти позывные как сигнал к танцам. Игорь Макеевич, взяв за руку Генриэтту Сергеевну, скомандовал хорошо поставленным голосом учителя физкультуры:
— Кто на танцы! Выходи строиться!
Я тоже встал и изрек:
— Ки мэм ме сюи!
После коктейлей меня всегда тянет на французский. Вероятно, от смелости.
— Здорово сказано! — засмеялась Виктория Яковлевна. — Если бы еще перевести!
— Насколько мне не изменяют старые познания, — сказала лукаво Вера Ильинична, — Григорий Иванович привел одну из самых смелых даже для французов пословицу: «Кто меня любит, тот последует за мной». Нам с Василием Степановичем ничего не остается, как подняться. А вы как? — она протянула руку Виктории Яковлевне.
— Не в моих правилах изменять компании.
Мы прошли в соседнюю комнату, которую старшеклассники на своем вечере оборудовали для отдыха.
— Вася, поставь вальс, — попросила мужа Вера Ильинична.
Как сказал бы Сашка Кобзарь, «по этикету» мне следовало бы пригласить Веру Ильиничну, но я потянулся к маленькой руке Виктории, и мы закружились.
За свою жизнь я сделал немало километров в вальсе. Бывало и тяжело, и весело, и скучно, и радостно. Но никогда я не чувствовал себя так легко, как на этот раз. Не меняя ритма, без передышки, лавируя среди встречных пар, мы проделывали виток за витком.
Виктория кружилась, чуть откинувшись назад.
— Виктория Яковлевна, знаете, как мои ребята зовут вас?
— Интересно!
— Недавно я подслушал, как дежурный, увидев вас, закричал: «По местам! Викторушка идет!»
— Безобразие! И классрук не принял мер?
— Принял. Решил тоже так звать тебя. Можно?
— За что такая честь?
— Ведь ты единственная… кто не жалуется на моих ребят.
— Ах, вот как! Значит, ты всех людей воспринимаешь через отношение к классу?
— И его руководителю.
— Рискуешь много потерять от такой самооценки. Может быть, как танцор ты гораздо выше, чем классрук?
— Ах, и ты тоже!..
— Выходишь из танца?
— Не жди никакой пощады!
Подлетев к радиоле, я, не отпуская ее руки, сдвинул мембрану, — и пластинка закружилась сначала. Многие пары вышли из круга. Стало просторнее. Я не менял ритма.