Читать интересную книгу День чудес - Виталий Павлов

— Машинка в лучшем виде. Нигде не травит, тормоза прокачал, тросик сделал. Можно топить на всю железку.

Лена сидела внутри и улыбалась. Где-то ждала самостоятельная жизнь молодых врачей.

— Ну, товарищи по оружию, счастливо оставаться, привет директору, растите гениев, берите ми бемоль мажор, где я вам говорил, «не ешьте на ночь сырых помидоров», не спорьте с Гешкой, его переспорить нельзя.

«Вспоминайте иногда вашего студента! Эй! Ла, ла, ла-ла-ла…»

Доставшийся по наследству от нас Кырле «жучок» застрекотал и укатил. Белый верх, черный низ.

А потом я вдруг почувствовал, что каникулы закончились. Давно закончились, а я смотрю на календарь, у которого забывают отрывать листки. На этом календаре лето, но на самом деле уже осень. Начались затяжные дожди, город опустел, мне уже не за кого было спрятаться. Я лежал ночи напролет, прислушиваясь к тому, как где-то ходит тот духовой оркестр. Оркестранты переговариваются о чем-то громко, настраивают инструменты. Для них начиналась горячая пора. Они не боятся разбудить спящих, у них все в порядке. Они совсем рядом, надо только тихонько позвать и все закончится.

Но я молчу.

Они топчутся у меня под окном, и только когда они уходят, я начинаю кричать. Истошно. Обо всем. Меня никто не слышит. Но мне этого и надо. Крик приносит мне облегчение.

Я живу этим криком, дышу. И только потом, надышавшись, засыпаю.

Я помню, когда-то в детстве думал, что в жизни можно успеть все.

Полетел в космос первый человек…

Буду космонавтом.

Хоккеисты выиграли у канадцев…

Потом стану хоккеистом.

Первые операции на сердце…

А когда постарею, буду оперировать на сердце.

А кто эта красивая женщина? Кинозвезда…

Когда буду сниматься в кино, женюсь на ней!

Я успею быть кем захочу. Я буду разносторонне знаменитым. Я увижу все страны. Я буду охотиться в саванне.

И кем же я стал? И кем я успею стать еще? И успею ли я стать еще кем-то? Нет, в жизни, наверное, по-настоящему можно стать кем-то один раз.

Только один.

И как прекрасно быть ребенком и верить во все свои мечты. Я завидовал Кырле. Он сделал выбор. Он уехал. Я утешаю себя. Ему было легче, с ним была Лена. Я часто вспоминаю этот день. День, когда я прозевал конец каникул.

Я кричу об этом каждую ночь. И каждую ночь я думаю о ней. Каждую минуту хочу набрать номер телефона и сказать:

— Это я.

Хочу и не могу. Я не могу звонить людям больше чем через неделю. Неделя такой огромный срок в жизни. Я боюсь задать глупый вопрос. Позвать кого-то, а он там уже давно не живет. Спросить, как себя чувствует мой школьный учитель физкультуры со светло-голубыми глазами, а он уже не живет…

Я хочу позвонить своему тренеру, хочу спросить, не изменился ли я? Хочу и боюсь.

Я встретил его. Случайно. Мы должны были ехать на работу, я уже видел лица, глядящие сквозь заднее стекло. Из-за поворота появились ребята. Со спортивными сумками, с особенными ушами, такие уши бывают только у борцов. Со счастливыми лицами. Тренер шел сзади.

— Ну как ты? — спросил тренер. — Мы вот на соревнования, — он кивнул на ребят, — потом сказал им: «Вот тоже когда-то боролся. Неплохо боролся…»

Сказал — «когда-то боролся», как «когда-то жил». Я хотел крикнуть ему:

— Почему когда-то, Григорьевич? Я такой же! Дай мне трико и борцовки!

Я резко подворачиваю бедро…

Они прошли мимо меня к вокзалу.

В тот день я в первый раз не поехал на работу. Я побежал на вокзал, побежал, чтобы крикнуть:

— Григорьевич, ну посмотри, видишь…

Я увидел на последнем вагоне два красных фонарика, уносящихся в даль. Я ушел в отпуск. Отпустил себя от дороги, от друзей, от денег. Я отпустил себя от всего, только не смог отпустить себя от… себя.

Я бродил целыми днями по городу, ожидая встречи. Я знал, что должен с ней столкнуться на улице и все объяснить. И ей, и себе.

Я знал эту улицу.

Но дни шли, а этого не происходило.

Видимо, город очень хорошо знал меня. Мне казалось, что он мстит мне. За что? За мое предательство? Но предал я только себя самого.

Я сидел на длинной скамейке бульвара, где вечерами собиралась «наша» компания. Где теперь эта компания? А тогда…

Рыжий Фукс приносил приемник. Над головой в темноте щелкали каштаны, выпуская коричневые ядра на мостовую, а мы смотрели на стрелку, которая останавливалась на шкале с «нашей» музыкой.

Наверное, все началось здесь.

Меня забрили в армию «патлатых» на этой скамейке, забрили транзисторным приемником «ВЭФ-спидола-10». Я подставил голову, и меня оболванили, даже не прикасаясь к ней ножницами. Может быть, именно поэтому я сижу здесь. Как преступник, которого всегда тянет на место преступления.

Но где я преступил закон? Когда? В тот день, когда пригласил оркестр и меня вынесли из спорта? Я чувствую себя вором, но обворовал я только себя. У меня стало больше денег, но от этого я не стал богаче, скорее, наоборот. Я все еще видел лица ребят, идущих с моим тренером на вокзал. Когда-то и у меня было такое же лицо. Мой тренер видел его. Бывает ли у меня сейчас такое лицо? Нет, скорее всего, нет. Может быть, именно поэтому мой тренер и не узнал меня сразу?

Я хотел крикнуть ему: «Я — такой же!», но он все равно не поверил бы. Он слишком хорошо помнил меня таким, как те ребята, что шли с ним к вокзалу.

Да, у меня есть деньги, но на них я, к сожалению, не могу купить счастливое лицо. Значит, я уже не такой, и места в команде ребят со счастливыми лицами для меня уже нет.

Но я должен в нее вернуться.

Мне стало легче в тот момент, когда я понял это. Теперь надо было понять, как это сделать.

Двое ребят опустились на скамейку рядом со мной. Руки в запястьях широкие, такие должны быть и у борца. У сильного борца.

— Ты не знаешь, где здесь можно пообедать?

— Знаю, — ответил я.

— Покажешь?

Этих двоих мой тренер сразу бы взял в команду, даже не из-за крепких рук. Они подошли бы ему по лицам.

— Только если вы хотите в ресторан, ищите другого провожатого, — сказал я. Я был сыт ресторанами по горло.

— Давай в столовку, нам привычней! — сказали ребята. — У нас ресторанов еще не построили.

Мы сидели за столиком в центре зала и пили кефир, переворачивая бутылки донышками кверху. От этого в бутылках начинался снегопад. Мокрые, слипшиеся в комья снежинки попадали на губы, и было почему-то по-забытому хорошо мне с этими двумя незнакомыми ребятами.

Они рассказывали о тайге, о войне с мошкарой, о городе, который рождался у них на глазах, о рельсах, которые тянутся в два ряда туда и обратно, о ночах в палатках, когда мерцает огонек спиртовки; о том, что они оставляют дома теплые вещи, но берут гитару. Они даже пели что-то срывающимися голосами, и опять вдруг песня радовала меня, чего не было и в помине за последние годы.

Я сидел и, казалось, заглядывал в чью-то непостижимо далекую и прекрасную жизнь, которая сейчас была рядом, но и очень далеко, как на экране в кинотеатре — к ней можно прикоснуться, а очутиться там нельзя. Я хорошо видел этот поселок, который должен будет стать городом, видел первые дома, улицы… Я ведь забыл, что есть улицы, которые ведут в другие города, к морям, к океанам, где в портах вскрикивают буксиры, двигая океанские лайнеры, и кивают журавлиными клювами краны, опуская тюки с грузом в их трюмы. Для меня же существовала одна улица, которая вела в ресторан и обратно.

— А ты где работаешь? — спросили меня ребята.

Я соврал.

Начал плести что-то про школу, про уроки физкультуры с детьми, вспоминал соревнования, стараясь отодвинуть подальше и улицу, и ресторан с фальшивыми колоннами и таким же весельем.

— Так давай к нам! — ребята стали наперебой рассказывать, что у них есть для меня. И новый зал, и спортплощадка, и борцовский ковер.

— А если самбо сможешь показать, мы первые к тебе придем, а уж пацанов точно приведем.

— Ты подумай, подумай! Адрес не потеряй! — говорили они, когда мы стояли у дверей, ведущих в тамбур и туда дальше к уюту верхних полок, вечернего чая с неожиданными знакомствами, к перестуку колес и вечному вопросу проводников:

— Постель брать будете?

Как мне хотелось сейчас взять постель, бросившись в этот поезд, который вздрогнул всеми своими сочленениями и повез мимо меня улыбающихся ребят, берущих с собой в тайгу гитару вместо теплых вещей. А я проклинал себя за трусость, за то, что и к этому поезду — опоздал, и проводница, казалось мне, осуждающе качала головой…

В боксе это называется — пропустить удар.

Только в данном случае я сам нарвался ни него. Подставил челюсть. Думал, меня, как всегда, будут целовать, а мне съездили по физиономии, и хотя на лице не было никаких следов, но внутри все переворачивалось и ныло, как после тяжелого нокаута.

Я сидел на скамейке, подставляя лицо осеннему дождю. Побывавшим в нокауте всегда льют воду на голову, выжимая ее из губки. Да, мне необходимо было освежиться.