– Эх, не по душе мне эта показуха, – вздохнула правая голова змея.
– Ты что, Умник, это ж так весело! – Ответила левая, но хоть слова оптимистичными были, энтузиазма в тоне, каким сказаны, не чувствовалось. – Вот как из трёх глоток огнём жахнем, аки напалмом, так гишпанцы копья побросают да дёру дадут. Хотя мне тоже, признаю, неинтересно тут завместо флюгера отираться. Другим бы чем заняться.
– Верно говоришь, Озорник, доблести в том нет никакой, лучше книжку почитать, – грустно глянула на левую голову правая.
– Кто о чём, а вшивый о бане, – вступила в разговор средняя голова змея. – Вы бы о ребёнке думали, совсем от лап отбился. Воспитывать нужно тщательнее.
– Да чтобы его повоспитывать, в очередь надобно встать, и то не факт, что от дядьки Кощея да папеньки Дворцового отвязаться получится. Ты что, Старшой, позабыл, как намедни от них малого отстаивали, чтобы он с ребятнёй один поиграл?
– А толку–то? – возразил Умнику Озорник. – Тятенька да Кощей всё равно следом увязались. Пока змеёныш в лапту играл, в кустах прятались, да не учли они, что из кустов–то маскировка дюже слабая получилась.
И Горыныч расплылся в улыбке всеми тремя пастями, вспоминая, как Кощея откачивали, когда в него тряпичный мяч попал. Дворцовый – он ростом мал, и специально в такого захочешь попасть, вряд ли получится, а вот бессмертному дядьке в аккурат промеж глаз мячик–то и прилетел. Неделю уж с фонарями знатными щеголял, и примочки не помогли. Для порядку, конечно, Горыныч–старший надавал озорнику подзатыльников – в воспитательных целях. Хоть клялся–божился малолетний хулиган, что случайно всё вышло, и Старшой, и Озорник с Умником знали: случай тут не причём. Меньшой надоед–воспитателей заприметил, и мяч запустил прицельно.
Мысли о змеёныше отвлекли Горыныча, но ненадолго. Солнце припекало, крыша хрустального дворца сверкала, а посольство иноземное всё не показывалось. Лес тёмной лентой вдоль горизонта вился, травы яркой зеленью радовали, синее небо прозрачно, ни облачка, а змей помрачнел, словно туча грозовая. Если нет в сердце радости, то и красота окружающая не видна, если душа не поёт, то и пенье птичье развесёлое уши не слышат.
– Вот что я думаю – пока посольство окружным путём до замка доберётся, времени много пройдёт. Размяться бы не мешало, – предложила средняя голова Горыныча.
– Дело говоришь, Старшой, уж лапы онемели от долгого сидения, – согласился Озорник. – А куда полетим?
– Да никуда, – Умник кивнул в сторону леса. – Вон уж царь Вавила с отрядом показался.
На опушку выехало испанское посольство, уже изрядно впечатлённое избой Бури Яги. Выход из Пекельного царства, накрытый прочной крышкой тоже произвёл неизгладимое впечатление, и царь Вавила уже приготовился наблюдать, как перепугаются гости, когда змей Горыныч взлетит с крыши да огнём поливать начнёт. После трудностей похода по лесу буреломному, гости расслабились, увидев хрустальное чудо архитектурной мысли, и тут – на тебе: змей, да не простой, а трёхголовый!
«Вот крылья Горыныч сейчас размахнёт, да даст жару в самом прямом смысле – из трёх глоток огненными струями полоснёт. Гишпанцы в лице поменяются, а скорее всего, и штаны у них со страху мокрыми сделаются – такого испуга в жизни, небось, не испытывали! Побросают копья и мечи, побегут прочь с криками. А куда бежать? Только в лес, а там медведей полно!» Вавила, конечно, понимал, что хоть и испытывает некоторое удовольствие от развлечения, да всё равно не перестаёт оно быть сомнительным. Но, если с другой стороны посмотреть, так и вовсе нечем больше развлечься. Кощей себя тише воды, ниже травы ведёт, за змеёнышем нянькой ходит. Войн тоже давно не было, даже хызрыры разбойных вылазок много лет не учиняли. Да и как грабить Лукоморье, если царицей здесь княжна их, Кызыма? Вавила раньше супостатов хызрырских в плен брал, потом выпускал, а Кызыма – она характером крута, не скажешь, что баба. Родичи её степные о крутизне царицы не понаслышке знали, у многих спина до сих пор её ручку женскую помнила. Попробуй, учини тут грабёж?!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подумав о жене, царь–батюшка разулыбался, на сердце тепло стало. Так и не научился он понимать, чего супруга на хызрырском лопочет. «Целый день птичка моя узкоглазая щебечет, гыркает по–своему, сердится, требует чего–то, а мне что остаётся? Только головой кивать, да плечами пожимать, а всё равно живём в мире и согласии. Вот и боги порадовали, ребёнка подарили, скоро уж на свет должен народиться наследник лукоморский. Вот и сегодня к волхву ходил, вопрошал кого жена родит, так снова заступники лукоморские на мои просьбы откликнулись. По гаданию вышло, что сын родится». Но, подумав об утреннем гадании, Вавила заволновался, пятерню в русую бороду запустил. «А ну как опять волхв напутал с определением пола? А вдруг снова вместо долгожданного наследника девка народится? А, ежели, того пуще, не одна, а три сразу – как в прошлый раз?» – подумал он.
Нахмурившись, царь отогнал от себя вредные мысли. Он сам видел, как камешки гадальные к луку да стрелам покатились, что указывало на рождение ребёнка мужского пола. А в другой раз к палице богатырской. А сегодня вот к лошади. А то, что поначалу в щи камешек попал, в аккурат в поварёшку – так то не считается! Но тут он припомнил, как так же ходил на капище много лет назад, перед рождением дочерей. Кинул тогда волхв гадальные камни, и покатились они к топору плотницкому, свитку с берестяной грамотой да мешочку с денежками. Мудрый волхв обрадовал царя–батюшку, сказал, что будет сын, умом сильный, руками умелый, и сметкой финансовой наделённый. А вышло что?
Три дочки. Три!!! Старшая, Василиса, с книжкой спать ложится, с книжкой встаёт. Средняя, Марья, любому мастеру фору в сто очков даст – топором так машет, что плотник обзавидуется. А младшая, Еленушка, что машина пылесосная денежки засасывает – столько потребляет средств, что у царя у самого сметка финансовая образовалась, и, без скромности сказать, недюжинная. Только Власий–царевич радовал, да и тут без подвоха не обошлось. Оказался он вовсе не сыном Вавиле, а подкидышем. И не Власием звали его, а Велесом, богом скотьим, ответственным за всё зверьё. Как пришло время прямое своё назначение исполнять, так он поближе к рабочему месту перебрался – в Ирий, сад райский. Оттуда–де хозяйство звериное обозревать удобнее.
Опечалился Вавила сначала, но потом, отогнав воспоминание, для себя решил: при родах царицы Кызымы присутствовать лично, дабы опять какой путаницы с детьми не случилось. Встряхнулся он, на гостей глянул. Испанцы восторженно охали, любуясь замком. А Горыныча видно посчитали скульптурой, на манер горгулий к крыше прилепленной. Усмехнулся царь и уже хотел зятю своему, воеводе Потапу знак дать, чтоб тот платком махнул, Горынычу просемафорил, да вылетел тут из лесу гонец. Взмыленный весь, будто он лошадь на себе вез, а не наоборот было.
– Царь! Царь–батюшка!!! – заорал молодой воин издали. – Сын! Сын у вас народился!!!
Глава 6
Тут уж ни о какой экскурсии и речи быть не могло. Повернул царь лошадку тяжеловозную, да в Городище прямой дорогой помчался, ну и гости, пир праздничный предчувствуя, за ним последовали.
В столице лукоморской уж гулянье вовсю – по случаю рождения наследника. Народ на улицы высыпал, люди песни поют, пляшут. Вавила по улицам проскакал, у терема царского спешился и бегом по лестнице на крыльцо взбежал. Но не успел двери резные толкнуть, как за спиной раздался вой бабий и причитания. Обернувшись, царь–батюшка до того растерялся, что замер с выпученными глазами. Происходящее–то видит, а вот как реагировать – не сообразит. Ожидал он царицу в постели найти, родами утомлённую, но та уже по двору шмыгает, коня седлает. А за ней следом – вот диво–то! – няньки да мамки строем носятся, плачут, причитают в голос.
Царь рот разинул, не знает, что сказать, стоит – пень–пнём, ничего не поймёт. Бояре и челядь домашняя тоже в общей суматохе растерялись. А гости иноземные, те и вовсе стоят, открыв рты, дивятся странным лукоморским порядкам. Толмач при испанцах был, так он потихоньку переводил, чего там бабы вопят–причитают: