Читать интересную книгу Страшная сказка - Елена Арсеньева

А он хотел… то есть иногда Ольге казалось, что хотел! Когда встречала его взгляд. Когда он тихо, затаенно молчал, стоя напротив нее на практических занятиях, и смотрел не на ее руки, а в ее глаза, пытаясь разглядеть в них, быть может, то, чего там не было, чего и быть не могло. Когда он не слушал разъяснений насчет того, чем отличается (практически ничем, только рассасывается чуть дольше) кетгут (дорогой) от капроновых ниток (более дешевых и доступных), не ужасался запрещению мазать кошкам нарывы мазью Вишневского, потому что те от нее начинают задыхаться и даже умирают, а словно бы пытался расслышать в ее словах нечто большее, нечто совершенно иное, чем звучало в них, расслышать никому более не слышимое – только ему одному предназначенное.

Иногда Ольге чудилось, будто их взгляды и слова так и кружат в воздухе, словно танцуют некий странный танец, сходятся, норовя прильнуть друг к другу, – и тотчас отшатываются друг от друга, боясь одного, последнего шага, за которым последует нечто бесповоротное.

Один раз это почти случилось. Ольга принимала зачет у первокурсников в учебной аудитории общежития. Засиделась допоздна, а когда отпустила ребятишек, собрала все бумаги и спустилась на первый этаж, увидела, что в вестибюле танцуют. Дискотека или просто вечеринка, какие бывали тут часто, – она не знала. Смущенно пробиралась она то в полутьме, то в цветных сполохах, не узнавая сине-зеленых, загадочных лиц. И вдруг кто-то схватил ее за руку:

– Потанцуем, Ольга Михайловна?

Он вынул из ее руки портфельчик, положил на столик вахтерши, которая не то осуждающе, не то умиленно наблюдала за покачиванием прильнувших друг к другу пар, – и Ольга ахнуть не успела, как была схвачена за талию горячими руками – настолько горячими, что их жар она чувствовала даже сквозь шерстяной свитер. А сквозь юбку она чувствовала прильнувшее к ней худощавое юношеское тело, возбуждение которого нарастало с каждой минутой. И парень не стыдился своего возбуждения, он прижимался к Ольге все откровеннее, все бесстыднее, и всплеск ее возмущения сошел на нет, когда она узнала Дениса.

Она только надеялась, что ее лицо сохранило привычное высокомерное выражение, что на нем не отразились как в зеркале его томление, и желание, и мальчишеское любопытство, и опаска: как поступит она? Оттолкнет? Ударит? Засмеется? Обнимет?..

Ольга и хотела оттолкнуть его, но не могла. Руки ее уже взлетели – как бы против воли – обнять его за шею, грудь прижалась к его груди. Губы Дениса приоткрылись – то ли для глубокого вздоха, то ли для поцелуя, объятие стало еще крепче, но тут музыка кончилась и вспыхнул свет: такой яркий, беспощадный и откровенный, что Ольга отшатнулась от Дениса и растерянно огляделась, словно внезапно разбуженный человек. Казалось, все смотрят на нее, казалось, все проникли в ее темные, греховные помыслы.

На самом же деле смотрели только двое, а именно две девушки: Наташа Зырянова и Катя Волкова. Ольга помнила их потому, что они были самыми «хвостатыми» из всех второкурсников и вечно бегали за ней с униженными мольбами о пересдаче зачета, семинара, о допуске к экзамену, переносе срока сдачи реферата – словом, о всяких таких мелочах, которыми нерадивые студенты сами осложняют себе жизнь. Но сейчас на их лицах не было привычного заискивания. Девчонки смотрели на нее с чисто женским неприязненным, если не сказать – завистливым интересом, и Ольге сделалось весьма не по себе. Она ринулась к столу вахтерши, схватила портфель – и бегом бросилась из общежития.

Потом она долгое время боялась даже встретиться с Денисом глазами. Или сразу отводила взгляд, потому что его темный взор настойчиво напоминал о том, что было между ними. Нет, не было, но… но могло быть! И о том же напоминали оценивающие взгляды Наташи и Кати. Особенно дикими становились порою глаза Зыряновой. Иногда Ольга слышала за своей спиной едкий шепоток. Обернется – а это Наташа Зырянова с какой-нибудь из подружек. И Ольга понимала, что речь шла о ней, как она «обжималась» с Денисом, «тискалась» с ним, «старуха, а лезет к молодому парню», ну и что еще говорят в таких случаях? Боясь, что шепоток долетел до Ольги, девчонки прятали глаза, стеснялись, краснели, а Наташа смотрела исподлобья, не таясь, с нескрываемой лютостью. Она была влюблена в Дениса, она, как принято выражаться, бегала за ним, причем бегала назойливо и откровенно. А он столь же откровенно пренебрегал этим настойчивым, тяжелым вниманием. Но Наташа Зырянова покорно несла свой крест. И, наверное, ей даже стало легче, когда в пренебрежении к себе Дениса она смогла винить не его, а Ольгу Михайловну Еремееву. Теперь было кого ненавидеть. Не себя же, не любимую любимым…

Ну ладно, студентка Зырянова ревновала и терпеть не могла преподавательницу практической ветеринарии Еремееву. Но разве это повод… Нет, ну что за чушь лезет в голову! Ну не бредовая ли мысль: дескать, Наташа Зырянова устроила всю эту историю со взяткой лишь для того, чтобы опорочить Ольгу в глазах Дениса и припугнуть ее: держись, мол, подальше от этого мальчика, ты, старая рухлядь, не то хуже будет!

Надежда Гуляева

Апрель 2001 года, Северо-Луцк

Надежда взяла с прикроватного столика фотографию в скромной деревянной рамочке. Высокая, костистая, седая старуха с суровым лицом, а рядом – перепуганная девчонка с темно-русой косой, высоконькая, глазастая, одетая в какую-то жуткую турецкую джинсу. Бог ты мой, в первые месяцы жизни в Северо-Луцке это тряпье казалось ей настоящей роскошью, а Глебовне – верхом эпатажа. Но она уже и тогда ни в чем не могла отказать этой нежданно-негаданно обретенной «внученьке», спасительнице, заступнице… Так они и прожили вместе этот блаженнейший в жизни Надежды год, втихомолку считая, что каждую из них на пути другой поставили бог и его пресвятая матерь. Глебовне – Надежду в полупустом вагоне пригородного поезда, где никто из дремлющих, замученных жизнью, равнодушных ко всему на свете пассажиров словно и не слышал слабых стонов женщины, у которой вдруг схватило сердце. Надежде – Глебовну в том же самом вагоне, где она ощущала такое жуткое, пугающее одиночество, какого не чувствовала никогда в жизни, такой страх перед неизвестностью, что уже готова была выйти на ближайшей станции, пересесть на встречный поезд, вернуться в Кармазинку, добежать до сарая и там, в жестяном, обугленном ведре, сжечь документы на имя Надежды Сергеевны Гуляевой, опять воротясь к своему прежнему имени Анфисы Ососковой и приуготовленной ей нескладной, неудачливой судьбе. Честное слово, Анфисе до такой степени было худо и страшно, что она так и поступила бы, когда б не давил еще более сильный страх – чтобы попасть домой, предстояло бежать через тот самый мост, нависший над бучилом…

Так маялась Анфиса в уголке вагона, про себя беспрестанно, назойливо твердя: «Я Надька Гуляева! Я Надька Гуляева!» (потом, год или два спустя, она посмотрит чудную американскую комедию «В джазе только девушки» и будет мешать смех со слезами, слушая унылую приговорку «Дафны»: «Я девушка… Я девушка!»), как вдруг услышала хрип:

– Помогите, ради бога…

С тех пор как пристал к Анфисе неотвязно бес, она о боге думать остерегалась, а тут вдруг имя его прозвучало словно прощение…

Подскочила, бросилась к бледной, будто только что из гроба восстала, а вернее – улечься туда собралась, худой седоволосой бабке, бессильно поникшей на жестком ободранном сиденье:

– Что с вами? Вам плохо?

– Сердце, – чуть слышно выдохнула та, и Надежду-Анфису жуть взяла при виде того, как посинели ее губы.

– Валидол у вас есть? – спросила она, но тотчас поняла, что был бы – старуха не ждала бы такого дурацкого вопроса, сама бы таблетку положила под язык, значит, нету валидола, а может, тут вовсе не он нужен, а что-нибудь покрепче, что дают при стенокардии. Надежда от страха напрочь забыла название лекарства, помнила только, что оно похоже на название какого-то взрывного средства, вот она и заметалась по вагонам, по своему и двум соседним, пугая людей безумным видом и не менее безумным вопросом:

– У кого есть тринитротолуол? Или хотя бы валидол? Там женщине плохо!

После вопроса насчет тринитротолуола еще две пассажирки принялись хвататься за сердце и обморочно заводить глаза, но среди одурманенных стуком колес и тряской пассажиров нашелся-таки разумный человек и сообразил:

– Что ж ты болобочешь, дура? Тебе небось нитроглицерин нужен?!

– Да-да! – радостно заорала Надежда, хватая его за руку. – У вас есть нитроглицерин? Вы доктор?

– Какой я доктор, я ворон, а не доктор, – непонятно и даже дико, на взгляд Надежды, ответил мужчина, однако вынул из кармана ковбойки стеклянную трубочку с таблетками и отсыпал Надежде на ладонь три штучки. – Дай под язык одну, ну а если не поможет…

Надежда заломила руки и бухнулась на колени в проходе между сиденьями, глядя на мужика огромными, незрячими от слез, зелеными глазищами: