— Я принес фотографии. Но уже темно, ты не сможешь ничего на них увидеть. — Четко и медленно он выговаривал каждое слово дрожащим от обиды голо сом. — Я не понимаю, зачем бросать трубку. Мы могли бы и не встречаться сегодня.
Я посмотрел на него внимательнее. Обида, удивление, недоумение, ожидание, тихая дрожь. Что еще я должен знать? Что еще мелькает в твоих чувствах так быстро?
— Извини, Лориан. У меня очень серьезные проблемы на работе.
Я почувствовал, как его отношение мгновенно изменилось. Потекло, словно горячий пластилин, потеряло официальную форму. Участие и внимание к чужим неприятностям затопило огорчение от моего хамства.
Он вспомнил о моих способностях эмпата и связанной с ними работе. Забеспокоился. В его чрезмерно развитом воображении замелькали картины того, что могло произойти. И в большинстве видений присутствовали почему-то крепкие парни с бритыми затылками, свирепыми физиономиями, пистолетами под кожаными куртками. Разозленные тем, что я неправильно предсказал котировки валют на бирже. А тут он со своими фотографиями.
— Очень серьезные?
— Терпимые.
Порыв ветра с реки сдул холодные капли с перил моста. Лориан поежился.
— Тебе холодно?
— Немного… — Он шмыгнул покрасневшим носом, улыбнулся. — Хочешь, пойдем ко мне? Посмотрим фото. Я покажу тебе мою коллекцию дисков Вэнса.
Мне вдруг стало не по себе. Вспомнилось древнее суеверие. До тех пор, пока ты не пригласишь вампира к себе в дом, он не сможет войти. Не сможет причинить тебе вред. Неприятное ощущение. Я почувствовал себя одним из этих жадных, дальновидных, мудрых, подлых, старых…
Лориан смотрел со спокойным ожиданием, не зная, что творится у меня в душе.
— Твои родители не будут против?
— А их нет дома. Они еще неделю в отпуске, в Египте. Я пока живу один.
Я глубоко вздохнул про себя, а вслух сказал:
— Ладно. Идем.
Лориан жил в Ботаническом переулке, в новом шестнадцатиэтажном доме, стоящем параллельно проспекту Мира. На десятом этаже.
Он привел меня в свою квартиру и здесь, среди привычных, знакомых вещей почувствовал себя увереннее:
— Проходи, раздевайся. Тут у нас гостиная…
Я прошел мимо него, задернул шторы.
Уютно, тепло, удобная красивая мебель. На полках изящные безделушки, книги, фотографии. Я с любопытством разглядывал улыбающиеся лица незнакомых людей, такие беззаботные. Эта очаровательная женщина в легком ситцевом платье под полосатым зонтом наверняка его мать. У подростка ее глаза и волосы. А этот человек с собакой — отец. Когда-нибудь у Лориана будет такой же твердый подбородок уверенного в себе мужчины, такой же пристальный взгляд… а пока вот он — в коротких белых шортах, с теннисной ракеткой в руке, смеющийся, загорелый мальчишка, на смуглом лице которого глаза кажутся прозрачными, как вода…
Тинейджер исчезал где-то в глубине квартиры, но я продолжал слышать его на кухне, где он звенел посудой, в соседней комнате, где постукивали, выдвигаясь, ящики, потом он появлялся и пояснял:
— Это мы на море прошлым летом. А это мы с приятелем из моего класса… Эту собаку мне подарили на день рождения в десять.
Я взял фотографию в простой деревянной рамке, где солнечный свет оседал тусклой позолотой на его волосах, а белая теннисная ракетка была расчерчена тонкими ромбиками тени от натянутой сетки.
— А. Это я на школьном турнире по теннису. Третье место.
Он снова скрылся на кухне, но через минуту выглянул и спросил чрезвычайно серьезно:
— Дарэл, ты пьешь кофе?
Мне нравился запах кофе, а кровь тех, кто его пил, приобретала пьянящий, очень приятный привкус.
— Сегодня не буду.
Лориан поразмыслил немного:
— У нас есть хороший коньяк. Хочешь?
Мальчишка был горд, что у него взрослый, серьезный гость. И он может предлагать ему серьезное угощение, а не чипсы или пепси, как школьным приятелям.
Я положил фотографию на полку, оглянулся. В комнате произошли некоторые изменения. На низком журнальном столике между двух кресел стояла бутылка коньяка, два бокала, тарелка с нарезанным лимоном.
Все как у «больших».
Видимо, на моем лице появилось насмешливое выражение, потому что он слегка покраснел. Показался глупым самому себе. Подумал, что я насмехаюсь над его попытками организовать встречу двух друзей, объединенных интересом к творчеству Вэнса. Рассердился и заявил нелогично:
— А ты вообще спал, как… летучая мышь!
Сравнение было таким метким, что я не сдержался и расхохотался во весь голос.
— Тише! Помешаешь соседям! Здесь слышимость знаешь какая!
Ему снова стало легко со мной.
Мы сидели в широких удобных креслах. Лориан, разговорившийся после рюмки коньяка, повествовал о своей жизни. А я слушал его с непонятными для себя самого жадностью и тоской.
В шестом классе он болел. «Ничего серьезного, но пришлось много пропустить, и я занимался дома». В седьмом впервые влюбился. «Но ей больше нравилось обсуждать наряды и своих подруг, а мне — заниматься физикой и играть в теннис».
Потом мы смотрели фото со встречи. Лориан с гордостью демонстрировал кадры, на которых я рядом с Вэнсом и Паула во всем своем фэриартовском великолепии.
— Красивая, — вздохнул мальчишка, рассматривая совершенное, надменное лицо девушки. — Она кто?
— Певица. Бывшая.
— Очень красивая.
Снова Вэнс. С ним красный от смущения и восторга Макс. Лориан. Я, на удивление спокойный, стою напротив Паулы, хотя именно в тот момент мне хотелось придушить ее.
— Хорошие фотографии.
— Мне тоже нравится. Макс здорово снимает. Пойдем, покажу альбомы Вэнса.
Комната Лориана оказалась маленькой, но уютной. Стены обклеены плакатами с изображением певца — обоев не видно. Стол, кресло, компьютер, узкий диван, шкаф с книгами. Целая полка отведена под записи Гемрана. В центре — диск с дарственной подписью. Стоит открытый. Так, чтобы любой мог увидеть размашистые слова с острыми углами букв. Кроме отсутствия инстинкта самосохранения подростки склонны к созданию идолов и поклонению им. Какое-то рудиментарное язычество.
Я снял с кресла футболку Лориана. (На ней красовалось название группы Вэнса, написанное ядовито-красным.) Огляделся в поисках места, куда ее можно переложить. Мальчишка поспешно выхватил у меня из рук раритетную одежду, аккуратно сложил, открыл шкаф, не глядя сунул на полку. Вытащил из-под подушки пульт, нажал на кнопку, включая музыкальный центр. Крошечную комнату наполнили мощные звуки органа и голос Гемрана. Лориан уменьшил громкость, забрался на кровать. Я сел в освободившееся кресло.
— Знаешь, — сказал он неожиданно, — а я ведь совсем ничего не знаю о тебе.
— Тебя это напрягает?
— Нет. Просто странно общаться с человеком, о котором известно только, что он эмпат и знаком с известным рок-певцом. Ну, еще его имя.
Я взял книгу со стола. Это оказалось не жизнеописание Британца, как можно было ожидать, а «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.
— Дарэл, иногда я очень странно чувствую себя рядом с тобой. Так, будто ты прекрасно знаешь, что происходит в меня в голове. Это реально?
— Да.
Он сидел в неудобной позе, подогнув ногу, упираясь рукой в подушку, и пристально, требовательно смотрел на меня. — Это, наверное, тяжело — постоянно чувствовать других?
— Тяжело.
— Сегодня, когда ты стоял на мосту и смотрел на звезды, мне показалось вдруг, что тебе нет дела ни до меня, ни до кого вообще на земле. И я испугался. По настоящему испугался, вдруг это правда.
— Это неправда.
Редкий дар у этого мальчика. Я чувствовал его искреннее внимание к собеседнику, доверие, желание разделить его проблемы. Таким же был я в человеческой жизни…
Он поднялся и со словами: «Подожди, я сейчас…» вышел из комнаты.
Теплый, мягкий свет, приглушенный голос Вэнса, который не мешал думать, удобное кресло. Я не собирался спать. Но двое суток без отдыха, тяжелая работа и теплая волна сочувствия, исходящая от мальчишки, отключила мой инстинкт самосохранения и стала тянуть в глубокую черную яму, без мыслей и сновидений.