Читать интересную книгу Детский психоанализ - Мелани Кляйн

Разбить, разодрать, воспользоваться пинцетом, словно шпагой, - все это действия, которые представляют собой еще один способ вооружиться, относимый к первичному детскому садизму, помимо собственных зубов, ногтей, мускулов и т.д.

В своем коммюнике перед последним конгрессом (1927), да и по другим поводам, мне уже приходилось описывать эту раннюю стадию развития, характеризующуюся атаками на материнское тело с помощью любых видов оружия, которые попадают в распоряжении инфантильных садистических тенденций. Но сегодня я могу расширить это описание и дать более точные координаты этой фазы в схеме сексуального развития, предложенной Абрахамом. Результаты моих исследований позволили мне сделать заключение, что фаза, на которой садизм достигает апогея во всех своих проявлениях, непосредственно предшествует первой анальной стадии и приобретает особое значение, хотя бы потому, что одновременно появляются и эдиповские тенденции. Это означает, что эдиповский конфликт зарождается под тотальной доминантой садизма. В моей гипотезе утверждается, что формирование Супер-Эго стартует вскоре за появлением первых эдиповских тенденций и что Эго подпадает под авторитет Супер-Эго именно в этом столь раннем возрасте. Такая гипотеза, я думаю, вполне объясняет поразительную мощь этой новой инстанции. Поскольку если объекты уже интериоризированы, все направленное против них вооружение садистических атак заставляет испытывать страх возможных репрессий со стороны как внешних так и интериоризированных объектов. Мне бы хотелось напомнить некоторые из ключевых понятий, так как теперь я хочу связать их с одним из понятий, введенных Фрейдом. Речь идет об одном из важнейших заключений, представленных в его работе «Торможение, симптомы и тревога», в которой излагается гипотеза относительно ситуации тревоги или переживания угрозы в раннем детстве. На мой взгляд, она придает наиболее точные и солидные основания психоанализу и еще лучше ориентирует нашу методику. Но, по моему мнению, психоанализ оказывается здесь перед необходимостью соответствовать еще одному, новому требованию. Гипотеза Фрейда такова: в раннем детстве существует угрожающая ситуация, которая подвержена определенным модификациям в ходе дальнейшего развития и которая служит источником активности для целой серии вызывающих тревогу ситуаций. Что же касается того нового требования, с которым сталкивается психоаналитик, оно звучит так: анализ должен полностью разоблачить все тревожные переживания, вплоть до того, что, в конце концов, он должен добраться до залегающих глубже всех остальных. Такое требование к полноте психоанализа добавляется к новому требованию, сформулированному Фрейдом в заключении к «Истории инфантильного невроза», где он утверждает, что исчерпывающий психоанализ подразумевает выявление примитивных переживаний. Это требование может быть выполнено до конца только при соблюдении условия, на которое я только что указала. Если понимать цель психоанализа как разоблачение всех пережитых ситуаций опасности из первого детства (сводя и разъясняя их в каждом конкретном случае через взаимосвязь между ситуациями тревоги, с одной стороны, и неврозом и развитием Эго, с другой), и он последовательно двигается к этой цели, то, думается мне, анализ скорее и вернее достигнет главной цели психоаналитической терапии в целом, то есть выздоровления от невроза. Мне также кажется, что все, что способствует прояснению и уточнению описания угрожающих ситуаций первого детства, чрезвычайно ценно не только с теоретической точки зрения, но и сточки зрения терапевтического эффекта.

Фрейд отмечает, что угрожающая ситуация раннего детства по определению сводится к утрате ребенком любимого лица (чье присутствие весьма желательно). У девочек, предполагает он, - это страх утраты объекта, что и составляет содержание самой угрожающей ситуации, а у мальчиков - это страх кастрации. Но мой опыт детского психоанализа доказывает, что обе эти ситуации - всего лишь модификации еще более ранней. Мне удалось установить, что у мальчиков страх кастрации отцом зачастую соединен с другой очень распространенной ситуацией, которая, мне думается, есть ни что иное, как одно из проявлений первичной тревоги. Как я уже отмечала, агрессия, направленная на материнское тело и возникающая в ходе психологического развития на пике садистической фазы, предполагает борьбу против пениса, находящегося внутри матери. Тот факт, что речь идет о родительском союзе, придает этой ситуации особую напряженность. В соответствие с уже существующим садистическим инициальным Супер-Эго, эти соединившиеся родители предельно жестоки и чрезвычайно опасны, что чревато нападением. Таким образом, ситуация тревожности, связанная со страхом кастрации отцом, - это не более, чем позднейшая модификация пережитой первичной тревоги, как я только что описала.

Думаю, что в оперном либретто, пересказанном в начале статьи, представлена именно порождаемая этой ситуацией тревожность. Говоря о ней, я уже рассматривала некоторые детали, относящиеся к одной из фаз, а именно, - к фазе садистических атак. Изучим теперь, что происходит после того, как ребенок позволяет свободно течь своим разрушительным стремлениям.

В самом начале текста автор статьи, использованной для примера, отмечает, что все видимые на сцене предметы - огромного размера, и это призвано подчеркнуть маленький рост ребенка. То есть тревога заставляет ребенка видеть окружающие его вещи и людей гигантскими - намного больше, чем есть на самом деле, хотя такая разница в росте невозможна. С другой стороны, мы обнаруживаем здесь то, что подтверждает каждый случай детского психоанализа: вещи являют собой человеческих существ, и чаще всего - это объекты тревоги. Вот, что написал по этому поводу автор статьи: «Испорченные вещи оживляются». Кресло, стол, стул, скамья и прочее нападают на ребенка, отказываются служить, вытесняют его в сад. Мы утверждаем, что мебель для сиденья и кровати, как правило, предстают в детском психоанализе символами защищающей и любящей матери, тогда как разодранная ткань гобелена означает разрушенное содержание материнского тела. Крошечный старичок в испещренных цифрами одеждах, появляющийся из-под книжной обложки, символизирует (представленного в виде пениса) отца в роли судьи, который собирается спросить с едва соображающего от тревоги ребенка по счетам за весь ущерб, что тот причинил, и за воровство, совершенное в материнском теле. Когда ребенок сбегает в мир природы, мы видим, что этот мир принимает на себя роль матери, на которую мальчик нападает. Враждебно настроенные животные символизируют усиление отца, которого он тоже атакует, ведь именно дети, предполагает он, находятся внутри матери. Происходящие в комнате инциденты повторяются в преувеличенном масштабе, в расширенном пространстве и умноженном количестве. Мир, превращенный в материнское тело, являет собой систему, которая демонстрирует ребенку его враждебность и преследует его.

В последующем онтогенезе садизм побеждается, когда субъект достигает генитального уровня. Чем интенсивнее утверждается эта фаза, тем более способным становится ребенок к объектной любви и к победе над собственными садистическими тенденциями, благодаря жалости и симпатии. Эта стадия развития также представлена в либретто оперы М. Равеля: когда мальчик почувствовал жалость к раненой белке и пришел ей на помощь, враждебно настроенный к нему мир изменяется и становится дружественным. Ребенок учится любить и верить в любовь. Животные делают вывод: «Это хороший, добрым ребенок, он прекрасно себя ведет». Глубокое психологическое проникновение автора либретто - Колетт, проявляется в тех обстоятельствах, которые сопровождают изменение установки ребенка. Например, когда он ухаживает за раненой белкой, он шепчет: «мама». И окружающие животные повторяют это слово вслед за ним. Это искупительное слово дало название всей истории: «Магическое слово» (Das Zauberwort). Этот текст также показывает нам, чем подстегивается детский садизм. Ребенок заявлял: «Я хочу пойти в сад погулять! мне хотелось бы съесть все пирожные, сколько их существует на земном шаре!». Но его мать грозит ему, что он получит только чай без сахара и черствый хлеб. Оральная фрустрация превращает мать из «хорошей» в «плохую» и вызывает у мальчика проявления садизма.

Теперь, я думаю, понятно, почему мальчик вместо того, чтобы мирно выполнять домашнее задание обнаруживает себя втянутым в одну из неприятнейших авантюр. Нужно было, чтобы с ним произошло все это: чтобы он оказался там под таким давлением давнего переживания тревоги, какого он еще не испытывал. Его беспокойство усиливается компульсивными повторениями, а жажда наказания поддерживает компульсивность (чья мощь так возросла), чтобы обеспечить ребенку реальное наказание; оно должно успокоить его тревогу, которая, как подразумевается, есть гораздо более тяжкое наказание для ребенка. Итак, мы знаем, что дети желают наказания не потому, что такие умные; чрезвычайно важно понимать, какую роль играет в появлении этого желания тревожность, а также образное содержание, которое ее формирует.