Читать интересную книгу Шпана - Пьер Пазолини

— Чтоб я сдох! — восхитился Кудрявый. — Добра-то сколько!

— А я тебе что говорил? — торжествовал Плут.

— Но уж больно светло, — скептически заметил Кудрявый, чтобы сбить с приятеля спесь. — И потом, без тележки тут не управиться.

— Да где ее взять, тележку?

— Может, сгоняем в Маранеллу, займем у ремо-старьевщика? — предложил Альдуччо и сразу скис, поняв свою оплошность.

Плут, презрительно скривил губы, поглядел на него и даже ответом не удостоил. Но, помолчав немного, все-таки не утерпел — взорвался:

— Придурок! А может, на луну слетаем? Второй раз тащиться до Маранеллы и обратно — ты в уме?

— Сам придурок! Я тебе предлагал пешком тащиться? — огрызнулся Альдуччо.

— А на чем? — заинтересовался Плут.

Кудрявый тоже навострил уши.

— Деньжат надо где-нибудь раздобыть, — продолжил свою мысль Альдуччо.

— Ну, голова! — разочарованно протянул Плут.

— Айда! — Альдуччо решительно двинулся к Сан-Джованни и даже не обернулся ни разу.

— Куда этот псих поперся? — недоуменно произнес Плут, но тем не менее последовал за ним вместе с Кудрявым. — Не иначе, сбрендил совсем.

— Не скажи, — качнул головой Кудрявый.

Он уже догадался о намерениях Альдуччо — большого ума тут не надо. Но на пьяцца Сан — Джованни их ожидало разочарование: площадь была почти пуста. Правда, на скамейках возле ограды сидело несколько человек, да все не та публика. К примеру, толстуха, чьи телеса так и выпирают из белого шелкового платья; губы и грудь у нее обсыпаны крошками от съеденной сладкой булки, а глаза — точь-в-точь как у пареной рыбы. Рядом примостился изрядно подвыпивший чернявый недомерок, муж, наверное; у него глаза тоже как у рыбы, только жареной. Остальные все больше сопляки да горничные. В душный предвечерний час панорама с площади открывалась поистине марсианская, оттого что солнце докрасна раскалило окна и крыши почти слепленных друг с другом небесно — голубых домишек Тусколаны. По другую сторону площади, куда Альдуччо и повел друзей, открывалось не менее унылое зрелище: сады Сан-Джованни с их деревцами и клумбами в последних лучах солнца, покрывшего позолотой галереи, статуи собора и красный гранит обелиска.

Трое приятелей остановились у каменной ограды. Плут забрался на нее, развалился брюхом кверху, подложив руки под пропыленный затылок, и по обыкновению начал распевать. Кудрявый примостился на краешке, свесив ноги. Оба пытались скрыть свое разочарование за небрежностью поз и кривыми ухмылками. Альдуччо же остался стоять — лишь облокотился на стену и выжидательно скрестил ноги. Он единственный из троих не поддался унынию и с надеждой ожидал развития событий. Одну руку он засунул в карман, имитируя жест помощника шерифа, верхнюю губу, окаймленную черным пушком, выпятил и настороженно поводил вокруг томными глазами, сильно смахивающими на мидии, приправленные лимонным соком.

И его терпение было вознаграждено. Кудрявый и Плут отлучились попить к фонтанчику, а когда, не торопясь, даже оттягивая время, вернулись к ограде, то обнаружили, что Альдуччо уже собрался уходить и вид у него очень довольный.

— Всё, айда, — объявил он и, засунув руку в карман, показал друзьям три смятые сотенные.

— Проходил тут один и дал за просто так, по доброте душевной. Или, может, прицениться хотел? — добавил он с ухмылкой.

Друзья не стали искать иных объяснений: чего в жизни не бывает, — и, горланя что есть мочи, так чтобы слышала вся площадь, двинулись к трамвайной остановке Сан-Джованни. Через полчаса они уже были на Маранелле.

Со старьевщиком Ремо поначалу вышел облом. Дома и в лавке его не оказалось и пришлось друзьям, порасспросив его домашних, топать в остерию, где он сидел за колченогим столиком — раздувшийся и красный, как рак, будто в жилы ему накачали газ вместо крови — и теребил двумя пальцами бороду цвета соли с перцем. Его соседом по столу был сухонький, точно вяленая треска, старичок с деревенским выговором, сохранившимся несмотря на то, что он прожил в Риме всю жизнь. А с ними сидел еще третий — этого обрисовать трудно, поскольку он спал, уткнувшись носом в столешницу, и казался просто ворохом тряпья. Наметанным глазом Плут с порога обвел помещение и тут же заприметил Ремо.

— Слышь, Ремо, — начал он заговорщицки, — на два слова.

Старьевщик прервал умную беседу со старым хрычом.

— Просим прощенья, господин учитель. Послушаем-ка, чего этот сопляк нам скажет.

Старик изобразил на лице скучающую мину и, двигая кадыком, хлебнул вина. За дверью остерии, на тротуаре, тянущемся вдоль трамвайных путей, дожидались Альдуччо и Кудрявый.

— Позволь тебе представить моих друзей, — церемонно произнес Плут и окликнул их.

Кудрявый и Альдуччо вошли и обменялись со старьевщиком сердечным рукопожатием.

— Вот что, Ремо, — перешел Плут к сути дела, — сделай нам одолжение.

— Чем могу? — отозвался тот с насмешливой любезностью.

— Одолжи нам ненадолго свою тележку, а? Ремо не ответил ни “да”, ни “нет”, но, видно, сразу же смекнул, откуда ветер дует, и быстро произвел в уме необходимые подсчеты: к кому приплывет краденое барахло, как не к нему, и кто будет назначать цену, как не он? С улыбкой он вытащил обрывок газеты, поплевал на него, размазал и принялся сворачивать самокрутку, очень аккуратно и неторопливо, чтобы рука не дрожала от тряски, ведь на Маpaнелле, у перекрестка Аква-Булликанте и Казилины, движение похлеще, чем на виа Венето…

Было одиннадцать — полдвенадцатого, когда Кудрявый и остальные (по очереди один крутил педали тележки, другой развалился в ней кверху брюхом и раскинув ноги по бортам, а третий семенил сзади, положив руку на борт), вконец обессиленные, прибыли на место.

Низко над крышами коттеджей, напоминающих семейные склепы, и над летними “пагодами ”, что выстроили себе богачи еще во времена Муссолини (правда, Кудрявый о том не ведал и тогда, когда его еще на свете не было, и теперь), повисла огромная, словно медный таз, луна. Альдуччо с тележкой остался снаружи, а Кудрявый и Плут сквозь дыру в проволочном заграждении проникли во двор мастерских, где росли три полузасохших дерева и портулак, тоже весь сухой и общипанный, и, выпрямившись, позволили себе осмотреться. Плут не обошелся без всегдашнего своего красноречия:

— Металлический рай!

На лицах двух доморощенных гангстеров было написано удовлетворение, смешанное со страхом, как ни хотелось им выказывать лишь легкую профессиональную озабоченность, особенно Плуту, который чувствовал себя главарем.

— Приступим, — деловым тоном объявил он.

И поскольку его сообщник проявлял нерешительность, принюхивался, как пес, прислушивался, нет ли какого необычного шума, Плут на него прикрикнул:

— Ну, чего рот раззявил, давай!

Он подошел к самой многообещающей куче, оглядел ее со всех сторон, взял в руки какую-то железяку, выбросил в круг лунного света и начал, точно призрак, кружить возле других куч. Кудрявый бесшумно следовал за ним, разглядывая открывающиеся ему сокровища. Оставив без внимания кучи брезента, покрышек и прочих малоинтересных вещей, они набрели в глубине двора на клетушку с ценным добром и начали ею растаскивать — сперва по одному предмету, складывая награбленное у дырки в заборе, потом Кудрявый пролез в дыру, а Плут начал передавать ему драгоценности. Вытащив все, что можно, Плут вылез, и оба что есть духу помчались к пригорку, где оставили тележку. У обоих от натуги вздулись на шее жилы. Альдуччо глазам своим не поверил, увидев такое количество аккумуляторов, бронзовых цепей, железных труб, полуосей и даже свинцовых чушек килограммов по пятьдесят. Он помогал грузить, укладывал все на дно тележки, а Плут и Кудрявый тем временем бегали туда-сюда, подтакивая добычу.

— Сюда еще малость войдет, — прикинул Альдуччо, когда те вернулись с последней ходки.

— Вот это положь, — небрежно бросил Плут, но вдруг насторожился и стал напряженно вглядываться в темноту.

Остальные двое помалкивали и суетились вокруг тележки. К ним шел какой-то тип в белой куртке; при ближайшем рассмотрении он оказался подростком с гладким и пухлым, точно у кошки-копилки, лицом и глазами-щелочками. Увидав перед собой школьника, маменькина сынка, Плут мигом осмелел и начал сверлить пришельца глазами.

— Чего выпялился?

— Да ничего, — отозвался тот и прошагал мимо, словно эти реплики в такой час и в такой обстановке были обыкновенным обменом любезностями!

Но Плут уже вошел в раж и выкрикнул толстяку в неестественно прямую спину:

— Ах, ничего? А может, на звезды хочешь посмотреть, жиртрест? Так это я тебе враз устрою!

Тот промолчал. Но когда удалился на порядочное расстояние, вдруг круто обернулся и взвизгнул:

— Ворюги проклятые!

— Донесет! — всполошился Альдуччо.