Под ногами хлюпало, клубился густой пар, лампочки, замазанные им, светили тускло, и все вокруг виделось как в тумане - блекло, расплывчато. Раздеваясь, стягивали через голову казенную нижнюю рубаху. Фрося унюхала запах дыма и сначала не поняла - откуда? Но тут ее осенило: это же руки костром пахнут! Прижала к лицу ладони, зажмурила глаза и увидела на короткое мгновение падающую звезду, светящиеся березы, услышала голос баяна... И теперь вставать под шланг, принимать на себя вонючую струю, а после пахнуть неизвестно чем? Ну уж нет! Фрося скомкала рубашку, бросила ее в вагонетку и зыркнула по сторонам. В углу стоял большой таз с водой. "Вотушки вам, фигушки!" - шепнула Фрося, выжидая удобный момент. Едва санитары отвернулись, она быстренько, одним махом, скользнула в угол и всю воду из таза - на себя. Сама мокрая, а ладони сухие. И спокойно, мимо помывочной кабинки, мимо санитара со шлангом - на выход.
А на выходе новость. Оказывается, выдают только нижнее белье. Бушлаты, галифе, сапоги и ушанки выдадут неизвестно когда, потому что ремонтируют тепловую камеру.
- Врут все, - сказала низенькая рябая бабенка, натягивая на себя рубаху, - боятся, что удерем, вот и не выдают.
"Конечно, врут, - подумала Фрося. - А как нам быть с Петей? Как баян выручить? В одной рубахе не побежишь. А, может, только нам, бабам, не выдают?"
Она скоренько намахнула рубаху и бегом по длинному и узкому коридору в свою ячейку. Справа и слева - сплошные двери, а на них - номера из белой жести. Налево - нечетные. Тысяча семьсот девятнадцать, тысяча семьсот двадцать один, а вот и он - будь он проклят! - тысяча семьсот двадцать три.
Петро уже сидел в ячейке. В рубахе и в кальсонах.
- И вам не дали?
Он только руками развел.
Фрося примостилась рядом с ним на кровати и понурилась. Что же они без баяна-то делать будут? Вдруг его найдет кто, заберет себе или ненароком сломает? Без баяна и жизнь не в жизнь станет.
- А может, и ничего, а, Петь, обойдется?
- Обойдется. Где другой баян возьмем. Их теперь не делают. Ладно, раньше время не помрем, видно будет. Я сплю. И ты ко мне с разговорами, Ефросинья, не лезь. Отдыхаю.
Петро лег на кровать и отвернулся к стенке. Фрося знала, что спать он не будет, а будет лежать и думать о чем-то своем. Трогать его в такие минуты, приставать с разговорами не полагалось. Фрося прикусила язык и оглядела ячейку, надеясь найти в ней, на пяти квадратных метрах, хоть какие-то изменения. Но изменений не было. Та же полопавшаяся побелка на потолке, та же густая зелень на стенах и тот же щелястый, рассохшийся пол. И еще: стол, застеленный клеенкой, на столе две чашки, две тарелки, две вилки, две ложки и две кружки. Два стула, кровать; в углу, рядом с дверью, унитаз и слева над ним - телевизор, вделанный прямо в стену таким образом, что наружу выходил лишь экран. Включить или выключить телевизор, прибавить или убавить громкость - нельзя. Сиди и смотри. Хорошо, что включают его только вечером, а до вечера времени еще много.
Фрося зажмурилась и закрыла лицо ладонями, которые до сих пор хранили запах костра. Вдохнула раз, другой и неожиданно для себя самой всхлипнула.
- Ты чего? - Петр мгновенно крутнулся на кровати и схватил ее за руку. - Ты чего, плачешь?
- Да нет, нет, я, Петь... Тоскливо, Петь, устала я...
- Гляди у меня, Ефросинья! Ты расклеишься, и мне тогда упору не будет. Это ты ходишь только у меня за спиной, а живем-то наоборот - я за тобой. Они как думают - записали в лишенцы, и нет человека, одна шкурка осталась? А вот они не видали? - сложил фигу и сунул ее в сторону телевизора. - Пока мы бегаем, пока нам здесь не живется - мы люди. А как поглянется нам здесь - хана. Тогда уж мы точно - никто станем. Потому и надо подпирать друг дружку. Ясно? И ты, Ефросинья, брось расклеиваться. Ясно?
- Ясно, Петь, ясно, да я и не шибко, так что-то. Давай книжку нашу почитаем.
- Давай, - легко согласился Петро, довольный, что слово он свое сказал по-мужски твердо, а Ефросинья поняла его и послушалась. - Тащи книжку, так и быть, почитаем.
Старую книжку они нашли на свалке, там же, где и баян, с великими хитростями протащили ее в ячейку и прятали под крайней у стены половицей. Книжка, когда нашли ее, была без корочек, грязная, рваная, но Фрося тщательно вычистила каждый листок, расправила и сложила по порядку. Держали книжку завернутой в клеенку, на тот случай, если вдруг потекут батареи или приключится какая другая напасть. Все, что написано в книжке, Фрося давно выучила наизусть, от первой строчки до последней, но любила, чтобы Петро еще и еще раз читал ей вслух.
Лежала книжка на месте, целехонькая и невредимая. Фрося осторожно вытащила ее, развернула клеенку, погладила лохматый обрез и подала Петру единственную в ячейке неказенную вещь.
- Петь, а ты в конце почитай, где про смерть их. Она вышивает, а он зовет ее.
- В конце так в конце, как пожелаете. - Петро полистал страницы, нашел нужное место и откашлялся. - Слушай. Значит, так. Вот отсюда начнем. "Когда приспело время благочестивого преставления их, умолили они Бога, чтобы в одно время умереть им. И завещали, чтобы их обоих положили в одну гробницу, и велели сделать из одного камня два гроба, имеющих меж собой тонкую перегородку. В одно время приняли монашество и облачились в иноческие одежды. И назван был в иноческом чину блаженный князь Петр Давидом, а преподобная Феврония в иноческом чину была названа Ефросинией. В то время, когда преподобная и преблаженная Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Петр, нареченный Давидом, послал к ней сказать: "О сестра Ефросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы отойти к Богу". Она же ответила: "Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь". Он во второй раз послал сказать: "Недолго могу ждать тебя". И в третий раз послал сказать: "Ужо умираю и не могу больше ждать!" Она же в это время заканчивала вышивание того святого воздуха: только у одного святого мантию еще не докончила, а лицо уже вышила; и остановилась, и воткнула иглу свою в воздух, и замотала вокруг нее нитку, которой вышивала. И послала сказать блаженному Петру, нареченному Давидом, что умирает вместе с ним. И, помолившись, отдали они оба свои святые души в руки Божии в двадцать пятый день месяца июня".*
_______________
* "Повесть о Петре и Февронии Муромских Ермолая-Еразма".
- В двадцать пятый день месяца июня, - повторила Фрося. - Петь, а, Петь, ты вперед меня не умирай, я без тебя жить не умею.
- Не то запела, Ефросинья! Слышишь?! Не то!
- Молчу, молчу, Петь.
За дверью резко и так громко, что впору поднимать мертвых, зазвонил звонок. Он извещал, что привезли обед. Фрося замотала книжку в клеенку и сунула ее на прежнее место, под половицу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});