нет, вот-вот придет мадам Дюпон, она особа экзальтированная, может статься, вновь решит писаться ню, а я не имею ничего против хорошего ню, но милую Мод расстраивать мне б не хотелось, это все равно, что обижать младенца». Глядя на привычную суету за окном, Моди вдруг замер. Что-то неуловимо изменилось за ночь. Он распахнул окно и полной грудью вдохнул свежий воздух, ворвавшийся в спертую атмосферу тесной комнаты. Солнце испускало особо прозрачные лучи, по подоконнику стучали капли вчерашнего позднего снега. В город ворвалась весна. «Вот как. А я и не заметил…» На мгновения в душе художника зашевелилась надежда, будто бы с весной придет обновление, продышится грудь, прояснится голова, будто бы все наладится, и будут выставки, и деньги, и они с Мод купят домик в Монпелье и заведут курочек и… Стук в дверь привел мечтателя в чувство: «О, Моди, заждался?» Сначала из-за двери показалась длинная женская ножка, тонкий шелк юбки пополз вверх, увлекаемый игривой рукой, обнажая колено, внутреннюю поверхность бедра, перехваченную кружевом чулка, и вдруг дверь распахнулась, и визитерша впорхнула внутрь, улыбаясь, распространяя вокруг туманный запах фиалкового одеколона. «Вот и я!»
– Ну что, милый, надеюсь, сегодня мы закончим, а то мой муж уже ждет не дождется портрета, он, кажется, начал что-то себе воображать о нас.
– Успокой его, скажи, что я старый и больной насквозь.
– О нет, Моди, не разочаровывай меня, эту отвратительную ночь я пережила, только лишь благодаря воспоминаниям о твоих нежных чутких руках. Вчера была среда. А ведь у нас с мужем уговор, ты же знаешь, среда – день моей повинности…
Но Моди вдруг покинуло обычное при виде молоденькой мадам любовное настроение. Вспомнились темные глаза Мод, напряженные, высматривающие что-то в глубине его зрачков…
– Мадам Дюпон, продолжим?
– Да что с тобой, Моди? Ну, раз так, пожалуйста.
Мадам обиженно прилегла на кушетку, слева падал солнечный свет, художник установил холст на мольберт и принялся смешивать краски, краем глаза пытаясь поймать нужный ракурс и свободной рукой дирижируя движениями натурщицы, придавая ей нужную позу. Наконец, работа пошла, однако свежий воздух путал мысли и через какое-то время он отбросил кисть так, что упав на деревянный пол, она оставила густой след черной краски.
– Моди, что же ты?
Он боролся со ставнями. Через несколько минут, в очищенной от солнечного света комнате, освещенной одинокой электрической лампочкой под потолком, обычное состояние вернулось к нему. Он увлеченно накладывал мазок за мазком, чувствуя легкий зуд и тепло в ладонях, с тем, чтобы через полчаса вновь отбросить кисть и принять объятия той, что почувствовав перемены в его настроении, расстегнула корсаж и выпустила наружу свои полные груди. Портрет опять остался незакончен. Мадам ушла, оставив ему несколько крупных купюр.
– Только пообещай, что не будешь на них пить, Моди, купи что-нибудь своей милой жене, может быть помаду для щек? Она всегда такая бледная… На кушетке извилистым чувством вины лежал забытый газовый шарф.
Совершив обычный свой туалет, Моди надел пиджак и вышел на улицу, с тем, чтобы пообедать и что-то выпить. По случаю хорошей погоды в его обычном кафе уже выставили уличные столики. Подошел хмурый хозяин, Моди вспомнил, что, кажется, не расплатился здесь неделю назад и беспечно улыбнулся. «Жак, я что-то был должен, выпиши счет, и принеси мне для начала вина, или же нет лучше все-таки водки, что-то меня знобит». Хозяин помягчел лицом: «У парня вновь белая полоса». Но сорокоградусная водка не смогла унять то и дело пробегавший по спине озноб. Моди смотрел на свои руки – они мелко тряслись. Охваченный странным предчувствием, он резко поднял голову, будто бы кто-то выкрикнул его имя и увидел вдалеке спешащую по бульвару Мод, в неизвестном ему платье с продольными полосами и старомодном плаще, затянутом у горла, она шла домой, размахивая вязаным потертым ридикюлем, то и дело поднимая лицо к солнцу, жмурясь и улыбаясь. «А ведь ее надо отпустить, – неожиданно просто подумал Моди. – Я погибну, и она со мной, нежный, чистый малыш». Она увидела его, сидящего за столиком, увидела пустую рюмку водки, и на мгновенье ее бледное лицо омрачилось, но потом она схватила его за руку и потащила к подъезду, то и дело оборачиваясь, смеясь и оглядывая его с ног до головы мягким своим взглядом, будто окатывая теплой водой. Он заулыбался. В подъезде прижал Мод к стене, опустив руки на ее худые девчачьи бедра, но она неожиданно вырвалась и отошла вглубь, в темноту, и он перестал видеть ее лицо. «Где же ты пропадала всю ночь, жена моя?» – с шутливой ревностью спросил Моди. «Я ездила в Шартр, к своему старому доктору, опоздала на последний поезд и заночевала в пансионе при станции. Моди, милый, я сейчас скажу…Ты послушай. Ой, дай дух перевести. Мы… я в положении, милый и, оказывается, давно. Я рожу тебе ребенка». Пару секунд спустя, Моди тяжело опустился на холодные ступени. В подъезде сразу стало очень тихо.
Ночной волк (постмодернистское*)
*Текст содержит описание эпизода социофобного панического расстройства с деперсонализацией и последовавшего после него состояния измененного «чистого» сознания.
Случаются дни, когда вечный город Рим бывает редкостным лгуном, обещая солнечным закатом томную душную майскую ночь, но после захода солнца сыпет колкой влажной пылью. Это еще не дождь, и, казалось бы, ничто не мешает прогулке, наоборот, будто легче стало дышать, но через полчаса ты уже чувствуешь себя насквозь продрогшим, а прогретый за день воздух совсем не сушит одежду и волосы, земля остывает, ветер треплет ветки и провода, подчеркивая зябкую сущность небогатой природы вокруг. И даже пальмы на Via Nomentana кажутся нелепой насмешкой над ожиданиями северного человека, пришедшего в город в надежде обогреть бренную свою оболочку. К полуночи дождь окончательно потерял всякое очарование и загнал меня под навес старой энотеки, обслуживающий персонал которой уже неспешно прикрывал дубовые бочки, служившие уличными столиками, на ночь брезентом. Внутри, впрочем, было уютно и тепло и людно, так, что свободным оставался лишь маленький столик при входе, до которого долетали дождевые брызги с порога. Пару бокалов красного вина – и мне удалось отогреться, и рука потянулась сначала к местным газетам, что рекомендуют читать в процессе изучения языка, а спустя некоторое время к лежащему за пазухой недочитанному роману Гессе – и я погрузился в его сумрачный мир. Это приходит несколько раз в год, обычно с утра, и живет несколько дней. Обозначается осторожным колючим предчувствием, например, когда солнечные лучи, прошедшие сквозь жалюзи и