Читать интересную книгу Круг - Бернар Миньер

Он даже теперь не понимал, в чем черпал вдохновение. Вся его жизнь была долгой чередой дней, каждый из которых заканчивался стихотворением, написанным в вечерней тишине кабинета. Все они были пронумерованы. Он мог в любой момент найти то, которое написал, когда родился его сын, то, что сочинил в день смерти первой жены, и то, что сочинил в день отъезда из Англии во Францию… Он часто ложился спать в час или два ночи — даже в те времена, когда еще работал, потому что вообще спал мало, а преподавание английского языка в университете Марсака не слишком его утомляло.

Оливер Уиншоу готовился отпраздновать девяностолетие.

Этого спокойного элегантного старика знали все в округе. Как только он поселился в этом маленьком живописном городке, ему сразу дали прозвище Англичанин. Это было задолго до того, как его соотечественники саранчой налетели на старинные камни Марсака и окрестностей и прозвище утратило актуальность. Но теперь, с началом экономического кризиса, англичане стали уезжать из Франции туда, где лучше платили, — например, в Хорватию или Андалузию, и Оливер задавался вопросом, проживет ли он достаточно долго, чтобы снова стать единственным Англичанином из Марсака.

По пруду с кувшинкамиСкользит тень без лица,Угрюмый тонкий профиль,Подобный тонко заточенному лезвию…

Оливер снова прервался.

Музыка… Ему почудились звуки музыки, перебивающие шум дождя, и сотрясающие небосвод раскаты грома. Играла не Кристина — она давно спала и видела сны. Да, классическая мелодия доносилась с улицы…

Старик досадливо поморщился. Гроза не стихала, окно кабинета было плотно закрыто, значит, звук включен на полную мощность. Он попытался сосредоточиться на работе, но проклятая музыка сбивала с мысли!

Уиншоу снова перевел взгляд на окно, пытаясь унять раздражение. Отблески молний сверкали сквозь шторы, струи дождя веревками хлестали по стеклу. Гроза как будто вознамерилась заключить городок в жидкий кокон и отрезать его от остального мира.

Оливер оттолкнул стул, встал, подошел к окну и раздвинул жалюзи: вода из центрального желоба извергалась на мостовую. Покрывало ночи над крышами то и дело подсвечивалось тонкими штрихами молний, похожими на фосфоресцирующую кривую сейсмографа.

В окнах дома напротив горел свет — во всех без исключения. Может, там вечеринка? Этот дом с садом, защищенный от любопытных взглядов высокой оградой, принадлежал одинокой женщине, она преподавала в Марсакском лицее — вела крайне популярный факультатив в подготовительном классе. Красивая женщина. Стройная элегантная брюнетка в расцвете тридцати лет. Сорок лет назад Оливер мог бы за ней поухаживать. Ее сад находился прямо под окном его кабинета, и он иногда подглядывал, как она загорает в шезлонге. Нет, здесь определенно что-то не так. Свет зажжен во всех комнатах, а входная дверь распахнута, так что виден залитый дождем порог.

А за стеклами — никого.

Балконные двери, ведущие из гостиной в сад, хлопали на ветру, как дверцы салуна, так что косой дождь заливал пол. Оливер мог видеть, как тяжелые капли бьют по плитам террасы, пригибают к земле травинки на лужайке.

Музыка совершенно определенно звучала из дома напротив… У Оливера участился пульс. Он медленно перевел взгляд на бассейн.

Одиннадцать метров в длину, семь в ширину, выложен плиткой песочного цвета. Вышка для прыжков.

Старик ощутил смутное возбуждение: так бывает, когда нечто непривычное нарушает рутинный уклад жизни, а он был глубокий старик и все его существование превратилось в рутину. Оливер окинул взглядом сад вокруг бассейна, переходивший в дальней своей части в Марсакский лес — 2700 гектаров деревьев и тропинок. Между садом и лесом не было ни каменного забора, ни решетки — только живая изгородь. На другом конце бассейна, справа, стоял невысокий пул-хаус.[1]

Оливер прищурился и взглянул на бассейн, на поверхность воды, колыхавшуюся под струями ливня, и внезапно понял, что видит… кукол. Он не ошибался, и, хотя это были всего лишь куклы, ему стало не по себе. Они раскачивались на воде, их светлые платьица промокли от дождя. Однажды соседка пригласила чету Уиншоу на кофе. Французская жена Оливера была по профессии психологом, и у нее имелась теория насчет огромной коллекции кукол в доме тридцатилетней холостячки. Она сказала мужу, что их соседка — «женщина-ребенок». Оливер попросил объяснить поподробней и услышал в ответ слова «незрелая», «избегающая ответственности», «беспокоящаяся только о собственных удовольствиях», «пережившая эмоциональную травму». Оливер сдался: он всегда предпочитал поэтов психологам. Но что, черт побери, делают в бассейне эти куклы? И где хозяйка дома?

Оливер Уиншоу отодвинул задвижку, открыл окно, и воздух в комнате сразу пропитался влагой. Косой дождь хлестал в лицо, и он моргал, вглядываясь в пластмассовые личики с застывшим взглядом.

Теперь старик ясно различал мелодию. Он слышал ее раньше, но не мог узнать, хотя точно знал, что это не его любимый Моцарт.

Боже… Что означает весь этот бред?

Вспышка молнии прорезала ночь, глухо пророкотал гром, вздрогнули стекла в оконных переплетах. Молния, уподобившись лучу мощного прожектора, позволила Оливеру разглядеть, что кто-то сидит на краю бассейна, ногами в воде. Тень от росшего в центре сада огромного старого дерева скрывала его от глаз окружающих. Молодой человек… Чуть подавшись вперед, он созерцал нелепый кукольный парад на воде. Оливер находился на расстоянии метров пятнадцати, не меньше, но угадал потерянный, блуждающий взгляд незнакомца, его безвольно приоткрытый рот.

Сердце Оливера Уиншоу билось о стенки грудной клетки, как неистовый ударник-джазист. Что там происходит? Он подбежал к телефону и сорвал трубку с рычага.

2

Раймон

— Анелька́ — ничтожество, — вынес «приговор» Пюжоль.

Венсан Эсперандье посмотрел на коллегу: он бы не взялся утверждать, чем вызвано столь жестокое суждение — тусклой игрой форварда, цветом его кожи или тем фактом, что тот был уроженцем маленького городка неподалеку от Парижа. Пюжоль терпеть не мог такие поселения и их обитателей.

Впрочем, Эсперандье не мог не признать, что на сей раз Пюжоль попал в точку: Анелька́ — полное барахло. Ноль. Тупица. Как, впрочем, и вся остальная команда. Ее первая игра на чемпионате — сущее несчастье и полное безобразие, но Мартену на это, судя по всему, плевать с высокой колокольни. Эсперандье улыбнулся: он был уверен, что его патрон даже не знает фамилии главного тренера сборной, которого уже много месяцев осмеивает и проклинает вся Франция.

— Доменек[2] — чертова никчемная бездарь, — произнес Пюжоль, как будто прочитав мысли Венсана. — В две тысячи шестом мы вышли в финал только потому, что Зидан с ребятами взяли на себя руководство командой.

Никто не возразил, и сыщик начал пробираться через толпу, чтобы взять еще пива. Бар трещал по швам от посетителей. 11 июня 2010-го. Открытие и первые встречи Чемпионата мира по футболу в ЮАР. Счет после первого тайма в матче Уругвай-Франция — 0:0. Венсан снова посмотрел на патрона — тот не отводил взгляд от экрана. Пустой взгляд. Майор Мартен Сервас лишь делал вид, что смотрит игру, и его заместителю это было отлично известно.

Сервас не только не смотрел игру, но и терзался вопросом, зачем вообще пришел сюда.

Он хотел потрафить своей группе. Уже много недель все разговоры в Отделе уголовных расследований велись исключительно о футболе. Форма игроков, скучные товарищеские встречи, унизительное поражение от китайцев, состав сборной, слишком дорогой отель. Сервас не был уверен, что Третья мировая война взволновала бы коллег сильнее. Он надеялся, что уголовный мир тоже озабочен футбольными проблемами и кривая преступности снизится без постороннего вмешательства.

Он отхлебнул пива из принесенного Пюжолем стакана. Начался второй тайм. Маленькие фигурки игроков в синей форме продолжали бессмысленные и непродуктивные перемещения по полю. Сервас не был тонким знатоком футбола, но действия нападающих казались ему до крайности неумелыми. Он где-то читал, что расходы на транспорт и расселение команды обойдутся Федерации футбола Франции в миллион евро, и задавался вопросом, обойдется ли она собственными средствами или «залезет в государственный карман» налогоплательщиков. Впрочем, всю остальную компанию добросовестных налогоплательщиков эта проблема волновала явно меньше, чем хроническое отсутствие результативности. Сервас сделал попытку вернуться к происходящему на экране. Из телевизора доносился на редкость противный неумолкающий гул, похожий на жужжание огромного пчелиного роя. Ему объяснили, что этот шум производят тысячи южноафриканских болельщиков, отчаянно дудя в дудки. Сервас не понимал, как люди на трибунах не сходят с ума от подобного бедлама: даже приглушенный микрофонами и смягченный техническими ухищрениями звук мог кого угодно довести до исступления.